Читать интересную книгу Я выжил в Холокосте - Дэниэл Коуэн

– Дело твое. Ты ведь понимаешь, что я тебе говорю?

Тибор утвердительно закивал.

Рэндалл Бриер открыто заявил о том, что ему не нравится идея оставить здесь Рубина одного. Мало того, что это нечестно, это еще и непрофессионально. Он сказал старшине, что наблюдение за врагом и одновременная охрана амуниции – задача для целого отряда. Пейтон посмотрел ему прямо в глаза и сказал, что предложил ему помощь, но тот отказался. Затем приказал Бриеру готовить людей к отправке: нужно было добраться до новых координат до заката, иначе им грозило встретиться с вражескими патрулями в темноте.

Рота покинула холм после обеда. Когда последний взвод начал спускаться по гористой тропинке, Пейтон подошел к окопу Тибора и похлопал его по плечу.

– Мы вернемся за тобой до заката, – сказал он. – Глазом моргнуть не успеешь.

И ушел.

Солнце клонилось к закату, напряжение Тибора нарастало. Ночи на этих холмах всегда были жуткими, даже когда вокруг тебя сидела целая рота. Тишина скалистых холмов угнетала: их нельзя прочитать, как лес, где звуки природы постоянно сообщали тебе, кто там идет и как близко он от тебя. Лес всегда реагирует, когда что-то идет не так, и всегда даст тебе знать. Листва, деревья, ручьи, даже кучка листьев могут стать тебе прикрытием. Зубчатые, каменные предгорья Кореи голы и мертвы, настоящая полоса препятствий, непреклонные массы камней и песка, за которыми невозможно скрыться. Хуже того, сама земля там была тебе опасностью. Тибор знал, что каким бы аккуратным ты ни был, всегда можно задеть камешек или запнуться об расщелину – и ждущий вдали снайпер непременно тебя найдет.

Когда на небе не было луны, рассмотреть что-то дальше трех метров от себя было невозможно; когда луна была яркой, тебя выдавала собственная тень. Единственный способ выжить – лежать неподвижно в окопе и молиться, чтобы враг тебя не увидел, чтобы ты не чихнул или не кашлянул.

Каждый раз, когда Тибор смотрел на часы, проходил еще один час – еще один час сверх того времени, когда его должны были забрать. В полночь он подумал, что его имя вычеркнули из списка и что для Пейтона он точно уже умер. Он тихо повторял начало каждой еврейской молитвы: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной…». Затем попросил Господа защитить его. Затем выругался на него за то, что тот позволил одному из своих «избранников» остаться на этом гребаном холме.

Два часа ночи пришли и ушли. Было темно, жарко и тихо. Слишком тихо. Страх проник в нутро Тибора, оставив горький привкус от глотки до рта. Через пару ударов сердца наступит рассвет, и если ему не повезет, инмингун будут где-то рядом, готовые рвануться в атаку. Если им прикажут взять этот холм или если они поймут, что он незащищен, целая рота заполонит вершину за несколько минут. И их не остановит один парнишка, пусть и парнишка с целым арсеналом.

Инмингун учили переть на цель до тех пор, пока тела не закончатся или пока артиллерия не превратит их в фарш. Раз отряд ретировался, артиллерии за Тибором точно нет. Какой смысл большим пушкам оставаться здесь, если всю линию холмов забросили?

Ситуация Тибора походила на мультик вроде «Луни Тьюнс» или «Мэрри Мелодис»: словно Даффи Дак или Багз Банни, или моряк Попай, он один противостоял Гитлеру или целой японской армии. Кроме, пожалуй, того факта, что когда в лицо Даффи взрывалась бомба, она разве что перья ему могла подпалить и на короткое время одарить его косоглазием. Когда враг палил из пулемета по Попаю, он опустошал банку шпината, распускал кулаки-якоря и отправлял волну горячего свинца в строго противоположном направлении. В случае с Тибором такое не сработает. Впрочем, абсурд ситуации от этого не ослабевал.

Тибор снова попросил Бога о защите, затем снова проклял его. Затем поспешил извиниться на случай, если Бог все-таки был – тот Бог, который принимал решения, кому жить, а кому умирать: вдруг он все-таки слушал.

Все по-прежнему было тихо, Тибору было нечего делать, и он решил выскочить из окопа и вприпрыжку добежать до груды оружия. Поначалу ему даже в голову это не пришло, но сейчас он вдруг осознал безнадежность своей ситуации и понял, что имеет полное право распоряжаться арсеналом. Он внимательно оглядел мины, ручные гранаты, пулеметные патроны и все остальное. Раздумывая о первой линии обороны, он оттащил два ящика гранат к пустым окопам и закинул по дюжине в каждый из них. С наивной надеждой, будто так он увеличит шансы на свое выживание, Тибор вернулся к куче и взял столько пулеметных обойм, сколько смог поднять, затем положил их возле лучшей, как ему казалось, точки обстрела. Набрав достаточное количество снарядов, он вновь вернулся к куче, захватил мин побольше и отправился с ними к миномету. Затем собрал тридцать карабиновых обойм, затем еще тридцать – на всякий случай. Забив как следует с полдюжины передних окопов, он понял, что время еще есть – и удвоил запасы. После, совершенно случайно, он наткнулся на упаковки рациона Си, в которых были его любимые конфеты Butterfingers Набил ими карманы на неделю.

Закончил подготовку – на холме все еще было тихо. Тибор прижался к краю самого дальнего обрыва, зажег спичку и вгляделся в пустоту прямо под ним. Видно было очень плохо, но сомнений не оставалось: спуск был смертельно крут. Врагу придется взбираться руками и ногами, с оружием подняться не выйдет. Ночью такими темпами он в лучшем случае сможет медленно ползти – пусть даже речь о несгибаемых инмингун.

Тибор принялся считать, сколько времени потребуется врагу, чтобы подобраться к его позиции, а также где им надо будет выставить огневой расчет. Скорее всего, это будет соседняя гряда, сейчас укрытая густым черным одеялом. Врагу придется пускать сигнальные ракеты, чтобы распознать местоположение холма Тибора.

Он прикинул: сам сможет сдержать взвод, а то и два – правда, при условии, что до него не доберется вражеская пуля или граната. Уложив достаточное количество корейцев, он задержит остальных и, возможно, сумеет уйти до нового расположения роты – опять же при условии, если сумеет его найти. Разыгрывая в голове несколько возможных вариантов, он никак не мог справиться с одной мыслью. Да, он был в боях, но никогда не сталкивался в упор, лицом к лицу с солдатом врага. А он вообще попадал в человека? Возможно, но уверенно утверждать возможности не было. Тибор выдел инмингун вдалеке: это были, скорее, аркадные фигурки, нежели живые люди из плоти и крови. Вдобавок враг сам тоже никогда раньше не уделял все внимание только ему, Тибору. Уйма переменных путала его. Он попытался отвлечь себя, запихнув в рот целый батончик Butterfingers.

Ночь стояла – хуже некуда. Луна припарковалась за тяжелым облаком, предоставляя врагу весомое преимущество. Целая рота могла спокойно забраться на холм или продраться через долину незамеченной. Пока они идут пешком и сохраняют тишину, темнота – их друг.

Прошел час ночи, два, три. На исходе четырех утра Тибора смирился с мыслью, что за ним никто не придет. Неумолимо приближалось время, когда обычно нападал враг. Тибор прикинул, что своим до него миль пять и что никто в здравом уме не поедет в такую темень забирать одного маленького еврея. Он еще помолился и слопал два батончика Butterfingers.

Отчаянно пытаясь обнаружить хоть какой-то признак движения, Тибор прополз до крайнего выступа и принялся всматриваться в темноту туда, где, скорее всего, должно быть дно долины. Он жмурился и силился, но все было бесполезно. За утесом была сплошная тьма. Тогда он начал изучать небо. В любой момент оно станет мягким, серым.

Луна на секунду растолкала облака. Кажется, ее бледно-желтое лицо подмигнуло Тибору, дав возможность осмотреть его беспощадное ближайшее будущее: сотня или около того солдат в униформе сочилась по долине. Когда свет упал на них, они замерли, словно по команде. Затем, как тараканы, в которых выпалили из фонарика, они бросились врассыпную по неровной земле – и рванули на холм.

Заверещали свистки. Протрубил горн. Рваный хор голосов – скорее койотов, нежели людей – проверещал в ответ.

– Йейе Йейе Йейе Йейе Йейе Йейе Йейе, – верещали они, словно голодные животные.

Рациональная часть мозга Тибора моментально отрубилась. Тело начало действовать по собственным приказам, без участия воли и разума. Он бросился швырять гранаты, одну за другой, так быстро, как только успевал вырывать чеки. Крик снизу стал громче. В те бесконечные секунды до первого взрыва ему в голову пришла мысль: солдаты КНА крайне редко стреляют по врагу, если не видят его в прицел. Его успокоила мысль, что северокорейские офицеры скорее пожертвуют целыми отрядами, чем драгоценной амуницией. А что, раз они его не видят, то, может, и стрелять по нему не будут?

И он продолжал бросать гранаты в темноту. Прошла примерно минута (на самом деле секунды четыре), и воздух сотрясли взрывы, одна громоподобная волна за другой, и каждая новая, кажется, пыталась заглушить предыдущую. Верхнюю часть тела Тибора исколотил прилив сотрясений, затем швырнул его к дальней стенке окопа. Через долю секунды, когда давление ослабло, он согнулся, прокашлялся до тех пор, пока легкие не разлиплись, инстинктивно вдохнул и силой заставил себя приподняться, улегшись животом на землю. Сотрясающие землю взрывы продолжались. Используя шлем в качестве бульдозерного ковша, он попер головой по земле, пробился через сгусток гравия, нырнул в соседний окоп и потянулся за новыми гранатами.