Читать интересную книгу Крыса в чужом подвале. Часть 2 - Игорь Федорцов

Возможно, все бы и сладилось. Возможно, выкарабкались бы, зажили чуть лучше, сытней, но этим годом, звонким от капели весенним утром, окончились бабкины годы. Умерла, оставив её мыкаться одну. Сегодня, встав засветло, она тайком отправилась собирать хворост. Топить печь надобно, а платить за дрова нечем, потому и таилась. Поймают, хорошо плетей прилюдно всыпят, а то в Баглон, в мимарий, каторжников тешить отправят. Обернулось не лучше.

Все это Костас узнал. Откуда и для чего? Опять легло на ум, во второй раз за короткий срок, поступит он с ней как те гиены, воспользовавшись беспомощностью и беззащитность. Но что хуже, не попросит она оставить её в живых. Устала от не удач, от обид и безысходности. И возможно выход этот, смерть, самый лучший. Не самой грех на душу брать.

Сознание его сорвалось, словно нырнуло в неведомый поток, открывая недозволенное. День завтрашний, послезавтрашний, грядущий. Его день, не её. И то, что подобрал он с залитого кровью пола в трактире и бросил в лесу на поляне есть самая прочная цепь, накрепко связавшая его судьбу с судьбами иными. И разорвать эту цепь можно только одним способом. Остаться… нет, не крысой, гиеной.

Костас прислушался к её дыханию, вгляделся в лицо. Женщина, словно стыдясь его взгляда, отвернулась. И заныло под сердцем! Косынка на ней, не для удобства, а скрыть короткие волосы. По зиме побираться ходила в город. А закон фемы велит побирушек и попрошаек стричь коротко. Чтобы от честных людей отделить.

− Как звать?

Молчание долгое, под бестолковый счет кукушки, под кружение пушистых зонтиков, под поклоны приневоленных ветром березок.

− Элиника.

Хорошее имя. Легче облака, светлее ясного дня, ласковей воды в прогретой солнцем реке.

Костас отпустил её руку.

− Далеко живешь?

− В Метахе, − ответила она невпопад. — Не очень.

Он кажется ей огромным и безжалостным.

Костас наблюдает, ей хочется убежать. Позвать − мамочка!!! и броситься безоглядно прочь. Не побежит.

− Провожу? — спросил Костас в общем-то ненужного ему разрешение.

− Нет-нет, − воспротивилась Элиника.

Костас сунул топор за пояс, подобрал свой мешок, взвалил заготовленную охапку на спину. В свободную руку подхватил коряжину, что женщина пыталась разрубить.

− Показывай куда идти. И прихвати яри.

Колыхнулись белоголовые ромашки, расступаясь, провожая их. То чему они свидетели, пусть останется, быльем зарастать.

Элиника жила в деревни на отшибе. Последний дом на улице заброшен, окна заколочены крест накрест, предпоследний, доставшийся от бабки-бобылихи, её. В деревни жить не сладко, работы всегда больше, чем сделаешь, а одной, тем более бабе, трижды тяжко. Мужской руки в хозяйстве не достает, а помочь не всякий вызовется, даже по-соседски. Каждый выгоды ищет. А какую выгоду с одинокой поиметь можно. Понятно какую.

Вокруг дома ограда. Ветхая, дырявая. Честного человека остановит, нечестному в любом месте проход. Калитка провисла в навесах. Чертит углом по земле полукружие. Костас подождал, пока Элиника отворит, впустит во двор. Ступая по натоптанной дорожке, глянул в колодец. Чистить надобно, вода затхлым отдает.

Сложив дрова в дровяник, Костас из любопытства заглянул в сараюшку. Когда-то коз держали. Дальше под навесом клетушки для кроликов. Пусто. Летняя печка, кривенькая и закопченная, заставлена прохудившимися корзинами. Где-то квохчет, беспокоится наседка, пищат цыплятки. Все живность. Не считая кота. Большого лохматого умницы.

За домом огород. Ряды грядок. Ухоженные, прополотые, политые. В конце огорода, на косогоре, яблоньки ветки опустили. Яблоки! Во!!! Краснощекие! Ароматные! Груши не особо, не богат урожай. Две-три висят скромными янтарными слезками. Слива, наоборот, усыпана сине-фиолетовыми плодами. У дальнего забора небольшая бахча. Круглые полосатики подставили зеленые бока солнцу. Грелись, поспевали.

Сосед, хромоногий крепкий дед, увидев Костаса оторвался от улика. Окуривал дымарем, сгонял пчел, собирался забирать соты. Из любопытства, не из вежливости, поздоровался. Ответит ли? Костас на приветствие ответил.

Оставшийся от бабки домишко невелик. В одну комнату. Перед печкой кухня, за печкой спальня, сбоку светлица. С какой стороны станешь там и окажешься. В кухне, в спальне или светелке. У окошка стол, широкая лавка вдоль стены. Кровать под ситцевым пологом от мух и комаров. Две полочки с безделушками. Свистулька глиняная в форме медведя, подсвечник резной, пирамидка Создателя. Сундук с неподъемной крышкой, застелен самовязанным ковриком. У печки, в кухне: тарелки, чугунки, сковородки, ларь под муку и крупу. На видном месте шкафчик со слюдяной вставкой. За ней, в скол видать, оловянная расписная тарелка.

Сени маленькие, в конце кладовочка. Полки пусты. Даже мышами не пахнет. Нет серым проглотам поживы. В полу лаз, в погреб. Там запасов − картошки плетушка, морковин и свеклин с двадцаток.

Обойдя хозяйство, Костас решил вернуться в лес и принести еще дров. Потом меньше отвлекаться. На третьей ходке заленился ходить, и такое бревно припер, соседский дед только ахнул. Сколько силы в мужике!

Первый день мелькнул и угас быстрым багряным закатом. Костас постелил себе в светлице. Постелил? Бросил панарий в голову и лег, вытянулся на жестком дереве. Элиника укладывалась долго. Молилась, шуршала одеждой и накрывалась.

Костас долго не мог уснуть, невольно вслушиваясь в беспокойные звуки. Скрипнет кровать под жарким бабьим телом, зашуршит одеяло, обтягивая тугое бедро, собьется, сползет с плеча, откроет вырез в ночной рубахе. В вырезе упругая грудь с торчащим соском… До сна ли тут? Желание, оно никуда не пропало. Таится, рядится в предутреннюю грезу. Так обернется, сразу и не поднимешься. Что у малолетки прыщавого, стоит — выпирает! Хорошо феморале не обмарал.

Ночь это ночь, днем заботы другие. Забор поправил, за крышу на доме взялся. Хотел сам наготовить кровельный материал. Потом понял, времени уйдет много. Купил дранки у соседского деда. Все равно на продажу лежала. Еще разок в лес сходил, бересты надрал. Под лагу, дранку подстелить, чтобы не гнила.

Узнав, к пришлой мужик прибился, нет-нет мимо околицы деревенские бабенки пройдутся глянуть, верно ли хозяйственный да трехжильный. Верно! И где глазастая стерва высмотрела такого? Может дезертир, в лесу скрывался?

Мужики наведывались словцом перебросится о житье-бытье. Костас отмалчивался. Работы много. Но и здесь польза. Сговорился с ними, три телеги дров привезли. Не прели валежной, а березы и малость смолянин сосновых. От смолянины жар и дух долгий!

Староста приходил, налоговую недоимку собирать, заодно поинтересовался кто таков. Многое не вызнал, но и приходил не зазря. И налог собрал, недоимку за прошлый и нынешний год, и благодарственную заработал. На радостях (получилось как в плохом анекдоте) позволил сена накосить. Так и сказал Костасу, сколько за день успеешь скосить, твое. Сказал не подумавши. Костас как с утра впрягся, так и до вечера косу не выпускал из рук. Выпластал луг и еще с неудобиц поживился. Не себе сгодится, на продажу пойдет.

На чистку колодца Костас потратил целый день. Работа монотонная, надоедливая. Таскай вверх-вниз ведра, да переворачивай. Вычерпав воду, спустился вниз. Поднимать бадью с грязью у Элиники не хватило сил и Костас позвал деда. Дед покряхтел, но помог. Когда Костас вылез, перемазанный с макушки до пят, и уселся на сруб отдохнуть, поддавшись порыву, Элиника, обхватила его сзади и, уткнувшись в потную спину, поцеловала между лопатками. Прижалась щекой. Дед отвернулся, не смущать её. Пускай. Бабья ласка мужику души не выест.

Чтобы с грязью два раза не возится, Костас переложил в доме печь. Помнил дедовские наставления, печник он в деревне завсегда при хлебе. На второй или третий день Элиника хотела наседке голову рубить. Работника кормить надо. Костас не позволил. С наседки мяса на раз, а цыплята пропадут. Не кот, так коршун вытаскает. Спозаранку, скроив от сна часок, сходил к болоту, набил уток.

К вечеру, закончив, возится с печью, Костас умылся, вытерся поданный полотенцем, старым и застиранным. Сели ужинать. Элиника напекла пирогов. Маленьких. На один зубок.

После сидели на крылечке. От стрекоту кузнечиков закладывало уши. Им в пику попевки лягушек в соседнем пруду, где дед пытался разводить рыбу. Зеленопузые так горланят, куда там травяной братии.

И снова ночь смотрела на него мириадами глаз. Чего увидеть то хочешь, желтоглазая?

Костас еще не спал, прислушивался к стуку мотылька в окно. Шлепая босыми ногами по полу, пришла Элиника, взяла за руку и потянула за собой. Подчинился. Не мог не подчиниться. Не об этом ли он думал? Не это ли донимало его последние ночи? Она подвела его к кровати, отдернула занавесь, села. Её решительность иссякла. Ему уйти, значит обидеть. Остаться? Костас сцепил зубы, подавляя растущую черную волну желания. Не её время. Не время гиен!