в деревню. Только вы уж с них не взыщите.
– Иметь пункт назначения – это, конечно, хорошо, – сказал Закич, как они тронулись. – Но вот зачем мы здесь?
– Припасов раздобудем, – нехотя ответил Ломпатри.
– Раздобудем или купим? – с подозрением спросил Закич.
– Пошути мне тут, коневод, – нахмурился рыцарь.
– Значит купим! Стало быть, золото у нас есть! А я думал и нету вовсе. Жалования-то уже сколько не получал. Али хищный Сирин дал? – спросил Закич, имея в виду рыцаря Гвадемальда.
– А вот возьму и продам медальон, – странно щурясь одним глазом, сказал Ломпатри.
– Медальон? – удивился коневод, и повернулся к лежащему на телеге нуониэлю. – Слыхал, зверушка! Сподобился! В конец изголодал, господин багородненький! Погоди, Ломпатри, ты что – серьёзно? Да я всё то жалование, что ты мне задолжал, готов на кон поставить против того, что ни в жизни не продашь! Молви! Как воды в рот набрал!
Путники въехали в деревню под пристальными взорами любопытных жителей, высыпавших на улицы, глядящих из окон и прячущихся за срубами. Отсюда, сверху, Дербены выглядели более живописно, нежели с луга у подножья холма. А над темнеющей полоской леса на севере, возвышались сизые скалы странной формы. Они совершенно не походили на те далёкие серые вершины, видневшиеся ещё дальше. То был Дербенский Скол. Сколько до него дней пути, ни Ломпатри, ни Воська, ни Закич прикинуть не смогли. Да и сейчас, среди всех этих незнакомых крестьян, далёкий Скол всё ещё казался небылицей, а не чем-то настоящим, имеющим какое-то существенное значение.
В отличие от своих спутников, Ломпатри нисколько не страшился местных. Воська и Закич старались держаться спокойно, но в глубине души им было не по себе. Напутствие Гвадемальда, которое тот дал перед самым отъездом, не давало покоя. Вопросы, сводящие людей с ума, казались коневоду и слуге сродни волшебству, которое нельзя понять простым смертным, но которое столь могущественное, что не подчиняется никаким законам этого мира, в том числе и законам добра и зла. Если на поле перед деревней это волшебство ещё казалось чем-то нереальным, то теперь, въезжая в страшное, обезображенное пожарищами поселение, голос рыцаря Гвадемальда в головах путников повторял своё зловещее напутствие вновь и вновь. А сами слова его приобретали почти что живой смысл, встающий в воображении мрачным чудовищем, тянущим из древней бездны свои противные щупальца. В такой гнетущей атмосфере скалы, рухнувшие с небес и видневшиеся теперь над далёким лесом, не выглядели чем-то зловещим, а оставались просто бездушными камнями.
В том, что Ломпатри не возьмёт два раза вправо и не покинет провинцию, Закич и Воська не сомневались. Лёгкой жизни с этим господином они уже не ждали. Ведь сам рыцарь к прощальным словам Гвадемальда отнёсся как к суеверию моряка, слишком долго бороздившего неспокойные воды Сарварского моря. По разумению Ломпатри, Гвадемальд всего лишь устал. Тяготы походной жизни и постоянное беспокойство за умирающих людей долгое время вели его разум тропой отчаяния и тьмы. Неудивительно, что во всём он стал замечать волшебство, проклятие и безысходность. Эти жалкие, напуганные оборванцы вызывали у Ломпатри только неприязнь. Он мог часами сострадать лишениям Гвадемальда, которые тот терпел по вине разгула войны и беззакония. Сочувствовать же черни изгнанный рыцарь и не думал. Для него эти люди – не больше чем дождевые черви, выползающие после летнего дождя на мощёные дороги в его фамильном замке. По крайней мере, смотрел он на них именно так.
Путники остановились возле колодца, вырытого посередине деревни.
– Баа, – ахнул Воська, спрыгивая с телеги, – Экий умник студенец выкопал на холме!
Местные стали тихонько приближаться к путникам – их любопытство наконец-то победило страх.
– А вот живал у нас такой, – сказал тот, с которым Воська говорил на лугу. – Из смышлёных. Всё Учением интересовался. Он и наказал тут рыть.
– Вот так местечко! – спешиваясь, заметил Закич. – Есть свой собственный мудрец! Постойте, а не тот ли это…
– Помер, – прервал его крестьянин. – Одна хата осталась.
– А как, бишь, его звали? Уж не… – снова заговорил Закич, но на этот раз его прервал Воська.
– Добрый люд! – заорал вдруг старый слуга, чуть не сорвав голос. – Позвольте представить вам моего господина, благородного рыцаря Ломпатри Сельвадо, подданного атарийского короля Хорада и владыку провинции Айну. Мы надеемся на ваше гостеприимство и обещаем, что не побеспокоим вас, и что всё будет в порядке.
По толпе пошли шептания. Люди приближались к путникам всё ближе и ближе и смотрели вовсе не на Ломпатри. Предметом их тихих пересудов стал сидящий на телеге нуониэль и его непокрытая голова. Любопытнее всех оказался малыш в толстой валяной шапке и в огромных лаптях, наверное, перешедших в наследство от старшего брата или от отца. Парнишка, сам не зная как, стоял уже прямо перед нуониэлем и глядел на его желтеющие лиственные веточки. Нуониэль мило улыбался малышу в ответ. Тот хихикал и поглядывал то на нуониэля, то на мать, стоящую с остальными жителями.
Гость сошёл с телеги, наклонился. Веточки ниспали прямо к рукам малыша, и тот не замедлил коснуться их замёрзшими пальцами. На ощупь они оказались холодными и жёсткими. Он отдёрнул руку и громко засмеялся. Трогать веточки оказалось так весело. И вот уже возле нуониэля суетились три карапуза, нежно изучающих странные волосы нежданного гостя. Нуониэль тоже взял в руки волосы маленькой девочки и сделал такое лицо, будто бы в жизни ничего подобного не видел. Это произвело на детей невероятное впечатление, отчего они стали громко визжать и подпрыгивать от радости. Тут подтянулись и взрослые. Они стали успокаивать детей и стараться отвести их в сторонку. Кто-то из взрослых пытался объяснить малышам, что изучать волосы гостей срамно. Однако при этом он сам подступал к нуониэлю всё ближе и ближе, а руки его так и тянулись к лиственным веточкам.
Рыцарь наблюдал за нуониэлем и детьми не так, как все окружающие. Деревенские, слуга Воська и коневод Закич сияли улыбками, глядя на то, как смеются дети и как горит добротой чудное морщинистое лицо сказочного существа. Ломпатри хмурился. Он думал о той ситуации, которую несколько дней назад, находясь в шатре рыцаря Гвадемальда, обозвал «щекотливой». Выходов из этой ситуации существовало множество, и каждый вёл в неизвестность. На кону стояло всё: и сам нуониэль, и рыцарская честь и жизнь Ломпатри. И, по правде сказать, жизнь заботила Белого Единорога меньше всего.
Крестьяне решили принять гостей в общем доме – длинном срубе, где жил староста деревни Бедагост. Воську, Ломпатри и нуониэля сразу проводили внутрь. Закичу показали конюшни, где он мог оставить лошадей