Донато, не приученный своей спартанской жизнью долго спать по утрам, тут же вскочил на ноги. Бартоло похрапывал на тюфяке в другом углу, а Симоне в доме не было. Обнаружив возле двери чан с водой и ковш над ним, Донато напился и, плеснув воды себе в ладонь, освежил лицо.
Снаружи слышался стук топора. Римлянин вышел из дома, осмотрелся. Жилище отшельника было окружено неким подобием двора с частоколом. Внутри частокола находилась маленькая овчарня, навес со стойлами для лошадей и сарай, возле которого Симоне рубил дрова. Увидев гостя, хозяин кивнул ему и, отложив топор, спросил:
— Как спалось на новом месте, синьор римлянин?
— Откуда вы знаете, что я римлянин? — удивился Донато. — Бартоло успел рассказать?
— Я сам догадался. Симоне Камби не такой уж дикий отшельник, как может показаться. Господь наделил меня наблюдательностью. По твоему выговору я понял, что ты не генуэзец. А перстень у тебя на руке — со старинным римским гербом.
— Да… — Донато невольно опустил глаза и повернул кольцо на пальце левой руки. — Это фамильный перстень семьи Латино, потому я и ношу его, хотя вообще-то не люблю украшений, считаю их женским делом.
— А еще я понял, что ты приехал ко мне отнюдь не из праздного любопытства, а что-то серьезное и тайное тебя сюда привело. Есть какая-то causa causarum[22].
— Мессер Симоне, по всему видно, что вы не только умный, но и ученый человек. Не трудно ли вам, с вашими знаниями, жить одному в глуши, вести хозяйство?
— А я уже привык к такой жизни. Так могли жить первые христиане-отшельники — вдали от людской суеты, в гармонии с природой. Да и потом, я не один, у меня есть сыновья, которые меня навещают, помогают мне, особенно Томазо. — Глаза Симоне потеплели. — Но и Бартоло славный парень, только лихие люди часто сбивают его с толку.
— Наверное, здесь, на лоне природы, вы черпаете спокойствие духа?
— Да, моя душа спокойна. А вот твоя — нет. — И отшельник вперил в Донато такой пронзительный взгляд, что римлянин невольно отвел глаза. — Говори же, почему ты мечешься и чего ждешь от меня.
— Я бы сказал, что жду от вас совета, чем заняться в Кафе. Я приехал сюда, не имея ни денег, ни связей. Но именно здесь, на краю света, я хочу начать новую жизнь. Такое возможно?
— А от прежней жизни ты бежал?
— Да, бежал, сел на корабль, который плыл так далеко, что я надеялся, никто меня здесь не найдет. Но, увы, уже вчера встретил человека, который знал меня по прежней жизни и теперь может рассказать обо мне другим.
Симоне немного помолчал, потом со вздохом заметил:
— Друг мой, от прошлого никуда не убежишь, и тебе volens nolens[23] придется с ним считаться. Ты спросил моего совета, как тебе жить в Кафе. Но я не могу сказать ничего нового. Займись тем, что умеешь делать лучше всего. Ты кем был раньше?
— О, кем я только не был! Воином, купцом, мореходом…
— А в Риме у тебя осталась семья?
— Никого, я совершенно один. Только воспоминания о близких.
— Но, может быть, у тебя есть родственники или друзья где-нибудь в других краях?
— Об этом даже не стоит говорить. Я приехал в Таврику — и здесь хочу обосноваться. Но прежде… прежде мне надо набраться духовных сил. Я слышал, что в Таврике есть такие места… особенно пещеры… их называют местами силы. Я хотел бы в них побывать.
При последних словах речь Донато стала слегка сбивчивой, и отшельник это заметил:
— Твой трезвый разум в подобные чудеса не верит, но душа стремится к чему-то неизъяснимому, и потому ты волнуешься.
— Да. Если бы мои прежние приятели узнали, что я поехал на край света в надежде набраться духовной силы, они бы меня засмеяли.
Симоне внимательно посмотрел на собеседника и сказал с чуть заметной улыбкой:
— А ведь ты явно чего-то недоговариваешь. Но дело твое, допрашивать не буду.
В этот момент из дома вышел заспанный Бартоло и, зевнув, с усмешкой поинтересовался:
— Ну что, отец, ты уже успел поворожить нашему гостю?
— Ворожба — не мое ремесло, — строго сказал Симоне. — Но я постараюсь помочь Донато.
— А мне ты не поможешь? — почесывая затылок, спросил Бартоло. — У меня сейчас туго с деньгами…
— Я бы дал тебе немного денег, если бы был уверен, что ты их не пропьешь и не прогуляешь в харчевнях, — был ответ.
— Нет, клянусь! — ударил себя в грудь Бартоло. — Мне нужны деньги на новую экипировку. Потом я все верну с лихвой. Но пока у меня не очень складывается со службой, потому что начальник стражи консула со мной не в ладах. Однако скоро консул в Кафе сменится и вместе с ним поменяется вся команда, а в новой команде я уж постараюсь занять достойное место. Я ведь даже знаю, кто будет нашим новым консулом, его скоро пришлют из Генуи.
— И кто же? — спросил Донато. — Я недавно из Генуи, но ничего о новом консуле не слышал.
— А мне это известно из секретных источников, — не без гордости сообщил Бартоло. — К нам пришлют на консульство некоего Джаноне дель Боско.
— Джаноне дель Боско? — уточнил Донато с небрежным видом.
— Да. А ты его знаешь?
— Нет, я с ним не знаком. Просто слышал в Генуе, что он враждует с одним влиятельным семейством. А какой он человек, этот дель Боско, мне не известно.
— Главное — что он наберет на службу новых людей, и важно среди них оказаться, — заявил Бартоло и, обращаясь к Симоне, добавил: — Так что ты, отец, не отговаривай Донато от военного поприща, скоро мы там славно послужим.
Симоне ответил что-то неопределенное, но Бартоло почувствовал, что отец смягчился и готов еще раз помочь старшему сыну. Довольный таким поворотом дела, Бартоло тут же объявил, что сразу после завтрака собирается вернуться в Кафу, где проезжий торговец обещал за полцены продать ему новые доспехи.
— Только ты поезжай без меня, я пока остаюсь, — сказал Донато. — Мессер Симоне согласился показать мне здешние места силы. Надеюсь, обратная дорога у тебя пройдет без неожиданностей.
Однако неожиданности в это утро начались еще до отъезда из хижины. Едва отшельник и его гости покончили с завтраком, как со двора раздался топот копыт и громкие голоса. Выглянув в окно, Симоне сообщил:
— Да тут прямо небольшой отряд: Заноби Грассо и четверо его телохранителей.
— Заноби Грассо? — недовольно вскинулся Бартоло. — А что здесь надо этому головорезу?
— Молчи, сынок, — Симоне приложил палец к губам. — Мне он тоже не нравится, но ведь опасно проявлять к нему неуважение. Он стал теперь могущественным и владетельным синьором.
Бартоло хотел еще что-то спросить, но тут дверь хижины распахнулась и на пороге появился богато одетый генуэзец лет 35-40. Он был довольно тучен, но при этом в его фигуре угадывалась ловкость и сила, а мясистое, с красноватыми прожилками лицо имело волевое и надменное выражение.