Читать интересную книгу Популярная музыка из Виттулы - Микаель Ниеми

Наступила жара. Грозовой фронт наделал дыр в воздушных массах, разметал их и расчистил дорогу для континентальной жары из Сибири. Небо нависло над нами, как цирковой шатер с голубым-голубым куполом и неподвижным зноем. На болотах мириадами плодилась мошка, канатный паром без устали возил пассажиров на пляж в Эсисаари, а казино «Альтенбург» развернуло свой золотисто-красный салон прямо посреди поля, расставив тиры, однорукие бандиты и другие всевозможные аттракционы, где спускала свои карманные денежки местная детвора. Директор казино, обнажив торс, волосатый, как у матерого медведя, и напялив на седую гриву ковбойскую шляпу, расхаживал по заведению, зазывая гостей:

— Десять выстрелов за пятак! Десять пятаков за выстрел!

Сам я хворал дома, пот тек с меня в три ручья, и я просил, чтобы возле моей кровати оставляли кувшин с водой. Я пил ведрами, но в туалете удавалось выдавить из себя лишь пару бурых капель. Лицо заплыло и распухло от зеленых соплей: высмаркивая их, я до крови растер нос. Взялся было за гитару, но не смог из-за сильного пота и головокружения. Вместо этого я задремал, слушая глухое бормотание шмеля, который искал путь наружу, запутавшись в сетке от комаров, а те наоборот лезли внутрь, тыча в дырочки острыми жалами.

Постепенно простуда отступила. И вот однажды рано утром, когда уже начинало припекать солнце, я проснулся и потянулся за кувшином. Жадно выпил воду и смахнул капельки с уголков рта.

Тут ко мне вернулась память. Мысль, засевшая в глубине сознания, которую вытеснили жар и кашель.

Я оделся как на пожар. В спальне храпел отец. Я неслышно выбрался наружу на яркий свет. Попытался вспомнить, сколько времени пролежал в горячке, сколько прошло дней. С самыми дурными предчувствиями сел на велосипед и отправился к дому Ганса.

Еще по дороге к дому я почуял вонь. Удушающую. Едкую. Чем ближе я подъезжал, тем крепче становилась вонь. Слаще и отвратительнее. Я зажал рукой нос. Глянул на картофельное поле, где стояла высокая ботва. Сарай, крысиная тропа. Бензиновый бак!

На расстоянии тридцати метров я чуть не упал в обморок. Сделал глубокий вдох и галопом пробежал последние метры.

Серое месиво. Их было так много, что они дохли друг на дружке.

Я наклонился, и моя тень накрыла бак. Оттуда метнулась молния. Поднялся густой мушиный рой. Я быстро отскочил. Но успел заметить, что творится внутри. Там колыхалось море. Живой ковер личинок.

Шатаясь, я выбрался на луг. Меня мутило. Я сплюнул, побежал, споткнулся. Плюхнулся в одуванчики, хотел вырвать, но не смог.

Наконец, собравшись силами, я снял башмаки. Снял мокрые от пота носки. Обвязал ими рот и нос. Носки воняли, но свое, как известно, не пахнет. Сделав над собой усилие, я поднялся на ноги.

Отыскал тележку и начал наполнять ее землей. Надо засыпать эту могилу прямо на месте. Другого выхода нет. Закопать все. Сровнять с землей и забыть.

Наполнив тележку, я покатил ее к баку, стараясь набрать в легкие как можно больше свежего воздуха. Носки на нос и покончить с этим. Не думать об этом. Просто закопать — чем быстрее, тем лучше.

Если бы не одно но…

Деньги.

Надо размышлять о деле здраво и практично, хоть это не так-то просто. Бочка просто забита деньгами. Это же целая гора монет. А я их хороню.

Я поставил тележку. Постоял, мучаясь сомнениями. Затем с отчаянной решительностью сходил за граблями. Сделал глубокий вдох и ринулся к баку. Ткнул граблями в месиво, подняв тучу мух. Пошарил граблями и сумел зацепить пару тушек. Кожа разлезалась, изнутри на траву молочными каплями падали личинки. Сдерживая рвоту, я отбежал глотнуть воздуха. Взял ножницы для стрижки овец, натянул рабочие рукавицы. Затем «через не могу» заставил себя вернуться.

С близкого расстояния виднелись мельчайшие подробности. Боже, какая гадость! Нет, это выше моих сил.

Я лежал ничком в роще и чувствовал, как возвращается горячка. Деньги! Думай о деньгах! Там крыс семьдесят, не меньше. А может, и все восемьдесят. Полкроны на восемьдесят дает сорок полновесных звонких крон.

Это твоя работа. Считай, что это твоя сезонная работа.

Новый бросок к баку. Щелк, полкроны. Щелк, крона. Раз, зацепил пару трупов в помойке, теперь на воздух — подышать.

Одна крона. Черт, всего одна крона. К свиньям собачьим.

Снова за грабли. Щелк, полторы кроны.

Вонь проникала внутрь, во рту появился вкус тухлятины.

Щелк, две кроны. Две с половиной.

Одуреть можно от этой вони.

Четыре кроны. Пять. Шесть с полтиной.

Хватит, да хватит же, придурок…

Дело шло медленно. Одни трупы сохранились лучше, были твердые. Другие расползались на части. Лапки с раскрытыми коготками, желтые поблескивающие резцы.

С крысами в бак попалось несколько крупных, величиной с кошку, неимоверно распухших полевок. Они плавали в нелепых позах, околев в чудовищной борьбе со смертью.

Прошло почти все утро, прежде чем я заполнил первое ведро. Короткими перебежками я отнес его в лес. Содержимое булькало и пенилось. Я вылил его в яму. И вернулся к баку.

В мелких ловушках жертв было поменьше, но все они были такими же разложившимися. В крысоловках трупы были изъедены муравьями и успели засохнуть. Я провозился большую часть дня, чувствуя, что моя одежда пропиталась липкой вонью. Еще ведро. Обратно, щелк-щелк. Я почувствовал, что на рукавице шевелится что-то холодное, и стряхнул пару личинок. Мухи тучей застилали лицо, облепляли со всех сторон. Хоть бы шапка была. Ведро за ведром. В сторону — подышать. Вдох поглубже и обратно к баку.

Под конец в баке осталась лишь серая волосатая жижа на дне. Я прочесал ее граблями, и — о, радость! — там лежало четыре отделившихся хвоста — две кроны; когда я присмотрелся получше, то нашел еще один, полкроны — награда за внимательность.

Покончив с остальным, я перевернул тележку, высыпал землю в бак и плотно утрамбовал лопатой. Ну вот, следов этой мясорубки почти не осталось. Только клочок голой земли, которая вскоре зарастет травой.

Меня снова начало лихорадить; шатаясь, я пошел за канистрой с бензином. Оставалось последнее дело.

Яма в лесу была переполнена. Содержимое последних ведер растекалось по кустам. Мухи тучей кружили вокруг, но постепенно снова уселись как ни в чем не бывало, накрыв поляну густым шерстяным ковром, и принялись откладывать яички в нагретое солнцем месиво. Вонь стояла невообразимая — от трупной квашни, где росли и множились миллиарды микробов.

Я снова отбежал, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Отвинтил крышку канистры, понюхал. Сладкий, крепкий запах бензина прочистил мне ноздри. Я собрался силами: последний бросок, и все будет кончено. Все сделано и забыто.

Чуть не падая в обморок, я поливал трупы бензином, брызгал, топил. Будто совершал священный обряд, пытаясь исправить содеянное. Зажег и бросил спичку.

С глубоким, тяжким вздохом кучу охватил огонь. С жадным хрустом заполыхало свирепое, практически невидимое пламя. Ближайшие кусты задымились, начал заниматься хворост. Я бегал, топча поползновения огня. Вдруг я заметил, что на штанинах остался бензин и что языки пламени уже подбираются к моим коленям. Я закричал, повалился наземь и начал стягивать штаны. Они цеплялись за ботинки, которые тоже горели. Бешено дрыгая ногами, я, наконец, избавился от штанов и, хлопая ладонями, сумел прибить огонь.

Огонь выбрался из ямы и начал пожирать сухую лесную подстилку. Вот уже занялись соседние кусты. Я отломил зеленую ветку и стал тушить ею языки пламени, но они неумолимо расползались по сухому лесу. Вскоре огонь добрался до ближайшего дерева. Я отчаянно пытался предотвратить катастрофу. Но тут налетел ветер, легкий бриз подул в очаг. Огонь вобрал в себя кислород, живительный для дыхания самого огня, ветер подул сильнее, а языки пламени поползли вверх по листве. В глубине же, в эпицентре пожара бушевал крематорий.

Я стоял как парализованный. С невероятной быстротой пожар распространялся по лесу, поджигая горящими факелами одно дерево за другим. Я с новой силой начал хлестать веткой, боролся с огнем, охваченный паническим страхом, но с каждой минутой катастрофа нарастала.

— Надо звать пожарных, — подумал я и хотел бежать за подмогой. Но что-то удерживало меня, и я все хлестал и хлестал веточкой, несмотря на дым, разъедавший глаза. Пожар неудержимо продвигался к краю опушки, как пылающая линия фронта. Вот задымился сарай, и вскоре его было уже не спасти. Ветер дул в сторону дачи. Огненный дождь становился все плотнее. Острые пылающие иглы сыпались градом. Наконец, они подожгли просмоленную крышу дома.

Пришла война. Разбуженный жестокий зверь, которого уже не укротить. И во всем этом был виноват я и только я.

Откуда ни возьмись, появился Ганс. Глаза округлены. В панике.

— Моя рукопись, — взревел он и рванул на себя дверь. Крыша горела, от нее валил густой дым, но Ганс вошел. Он должен войти, он ринулся внутрь. Вернулся с пустыми руками, глаза стали слезиться, и ему пришлось отступить. Но через мгновение снова нырнул внутрь, теперь уже и сам дым был с огнем — в нем мелькали желтые сполохи. На этот раз Ганс выскочил, держа в охапке связку бумаг. Крепко прижал ее к груди, как малое дитя и, кашляя, опустился на траву.