все это действительно есть. И что Вы хранительница чего-то более тонкого, чем только покосы, лес и даже дом, что Абрамцево, дорогое Вам, есть духовная идея, которая неуничтожаема. Скажу худшее. Если бы Абрамцево уничтожили физически, то и тогда, несмотря на это великое преступление перед русским народом, если будет жива идея Абрамцева, не все погибло. Но вот когда Вы внутренне охладеете к аромату истории, тогда будет совсем худо и Ваша вина, вина Вас, знавшей душу Абрамцева, будет неизмеримо больше вины тех кто не зная души его, погубил его тело. Простите глубокоуважаемая Александра Саввишна мои рассуждения, которые невольно вылились у меня в связи с Вашим письмом.
Преданный Вам, священник Павел Флоренский[36].»
* * *
Фундаментальные исследования всей огромной родословной Саввы Ивановича Мамонтова принадлежат ныне покойной Ольге Ивановне Арзумановой. Она была главным хранителем Государственного музея-заповедника «Абрамцево» и много лет посвятила изучению судеб потомков С. И. Мамонтова, искусствоведческому анализу их портретов, написанных известными и незаслуженно забытыми ныне художниками, хранящимися в Государственных музеях и частных коллекциях. Ольга Ивановна мечтала написать книгу на основе собранных ею материалов по родословной большой семьи Мамонтовых с кратким описанием и фотографиями – от предков до потомков. Но неожиданная, преждевременная кончина ее в январе 2001 года перечеркнула все надежды и планы.
Автору же представилась возможность только коротко осветить их судьбы с помощью опубликованных сведений и архивных материалов, полученных при общении с сотрудниками музея в Абрамцеве и краеведческого отдела Историко-художественного музея-заповедника в Сергиевом Посаде, и, конечно, с самими потомками Саввы Ивановича. Везде – доброжелательное отношение к поискам и с их любезного разрешения представляется возможным привести некоторые сведения, собранные ими.
Зима в Абрамцево
(из воспоминаний Е. А. Самариной-Чернышевой)
«…Зима – первый снег, сколько радости он приносит в детстве. Дом становится еще уютнее с топящимися печами и каминами, слышно потрескивание дров и их совсем особый сильный запах, а по вечерам всюду в доме зажигаются керосиновые и спиртовые лампы с такими красивыми расписными абажурами. А вот уже появляются лыжи и санки, и мы с необычайным азартом катаемся с гор. Это увлечение присуще Абрамцеву еще со времен мальчиков Мамонтовых, сыновей Саввы Ивановича[37], и с ними Серова, которые, по рассказам, на санках катались от самой террасы дома до нижнего пруда, обгоняя друг друга, и притом ухитрялись перекидывать на ходу с одних саней на другие младшего члена безумной компании Александру Саввишну – Шуру, отличавшуюся крайней смелостью. Помню, как по заведенному бабушкой Елизаветой Григорьевной обычаю, нас на Святках уже ночью, как, наверное, казалось нам тогда, усаживали в большие сани и возили на быстрых, запряженных парой или гуськом лошадях в лес, где на какой-нибудь поляне были зажжены свечи на большой заснеженной елке, и мы, маленькие дети, верили, что елка у зверей. А звери-то тогда действительно были. Осенью медведь выходил на поспевающие овсы где-то между Абрамцевом и Артемовом».
Елизавета. Александровна Чернышева (Самарина) – дочь Веры Саввишны Мамонтовой – мужественно перенесла невзгоды своей судьбы через всю жизнь (1905–1985). Детство ее прошло в Абрамцеве. В 1930-е годы она последовала за отцом, А. Д. Самариным, в ссылку – в Якутию, а затем в Кострому. После смерти мужа, Николая Сергеевича Чернышева, репрессированного по так называемому церковному делу в 1941 г. (погиб в заключении в 1942 г.) одна вырастила и воспитала двоих детей – Сергея и Ивана. С 1945 года ее жизнь была связана с музеем В. Д. Поленова, где, вернувшись из эвакуации, она получила приют и работу (из-за ареста мужа Елизавета Александровна была лишена квартиры и московской прописки). Начав работать в скромной должности бухгалтера музея, со временем стала его главным хранителем. Всю оставшуюся жизнь Елизавета Александровна посвятила научной работе. Она составила каталог музея-усадьбы В. Д. Поленова (издан в 1964 г.), написала прекрасные воспоминания об отце – А. Д. Самарине («Московский вестник», № 1, 2, 1990).
В августе 1920 года Абрамцево стало музеем. Заведующей была назначена Александра Саввишна Мамонтова. Экскурсии тогда водили все члены семьи. В эти годы работал в музее и отец Елизаветы – Александр Дмитриевич Самарин. Историк, в прошлом московский губернский предводитель дворянства, а в 1915 году (с 5.07 по 25.09) – обер-прокурор святейшего Синода. Первый раз его арестовали осенью 1918 года. Второй раз он был вызван повесткой из Абрамцева в Москву в августе 1919 года. Тогда его приговорили к расстрелу, но заменили тюремным заключением «впредь до окончательной победы мирового пролетариата над мировым империализмом». Когда Таганскую тюрьму, где находился Александр Дмитриевич, посетили члены Коминтерна, одна из посетительниц, узнав о приговоре и сроке Самарина, с недоумением спросила его по-французски: «А когда это будет, месье?»
Елизавета Самарина с отцом Александром Дмитриевичем Самариным в Якутской ссылке. 1927 г.
В 1922 году его освободили. И еще три с половиной года он проработал в Абрамцевском музее. Вложил в него много сил и энергии. На нем лежали заботы по ремонту хозяйства. Водил он и экскурсии. Работал в огороде, колол дрова. Чистил стойло коровы… Последовал третий арест. Е. А. Самарина-Чернышева вспоминает:
«…Была глухая, темная бесснежная осень 1925 года. Земля замерзла, но не покрылась снегом. Ночи стояли темные и мрачные. В такую ночь раздался резкий стук в двери дома. Обыск. Чужие, чуждые люди пришли за моим отцом. Зажгли убогие керосиновые лампы, началось хождение по темному холодному дому. Мы жили тогда в разных концах дома, отапливались отдельные комнаты-оазисы. Музей занимал большую часть низа и на зиму был закрыт. Обыск. Что может быть отвратительней враждебных, чужих глаз и рук, имевших право пересматривать все самое дорогое и заветное. Кто не испытал этого, тот не поймет всей унизительности, которую чувствует человек при виде этих рук и глаз, проникающих в его жизнь. Ночь на исходе. Люди кончили «свое дело». Отец готов идти. Почему-то в памяти не сохранились минуты прощания в эту ночь. Может быть, потому, что мне разрешено проводить отца до станции Хотьково. Столько раз мы ходили вместе, вдвоем, в столь любимый нами Хотьков монастырь. Папа всегда впереди, высокий, с легкой и быстрой походкой, я за ним почти вприпрыжку и тоже легко и радостно. Хотьков мне второй дом. Как любили мы монашеское стройное пение, чинность службы, необычайную чистоту – сияние в храме. В эту ночь мы шли молча, окруженные конвоем, чужими людьми. Вот и станция. Сидим в столь знакомом с детства станционном «зале». Молчание. Подходит поезд из Сергиева Посада. Я