Читать интересную книгу Остановите земной шар! Я хочу сойти! - Сергей Первозванский

Ну, а ты же тогда, когда зверствовал над Валей, что-то повредил ей, или тронулась она немного, вот и не смогла рожать. А как хотела! Оттого и бухать начала. До чего дошла, бедняга! – Он покачал головой в сторону дома. – А всё ты, пёс поганый! – Сергей вдруг привстал и заскрежетал зубами. – Всё ты, падаль вонючая! Какая девонька была! Какая ласковая! Какая умница! Я ж с первого класса её любил. Да и кто не любил её… Если бы не ты, кобель, я бы женился на ней. Детки бы у меня были! Да я и сейчас её люблю! – Из его глаз брызнули пьяные слёзы и запал кончился. Он устало присел, обнял соседа. – Эх, дружище! Да что тут вспоминать?! Двадцать лет вместе пьём. Может так и лучше? Я ж так при вас и остался. Ну и ещё выпьем! – И он налил.

Эдуард Андреевич, умирающий от цирроза печени, полубезумный грязный старик, держал рюмку в дрожащей руке и ему не хватало воздуха. Он хотел поставить, но поставить её было уже нельзя – не было ножки. Налил – пей!

С тоской посмотрел на небо, застонал и залпом выпил. Он с ужасом понимал, что сам изменил своё будущее и попал в западню, выхода из которой не было. В одной игре, впервые в жизни, проиграл дважды! Одна лишь мысль утешала его. Прошло только три часа, три часа, которые сломали его жизнь и забрали душу. Но и жизни этой страшной остался только год!

1994

НАВАЖДЕНИЕ

Я не люблю пятниц. Все беды и несчастья, происходившие со мной в жизни, случались именно в пятницу. В пятницу я разводился, да и то неудачно. По пятницам имел неприятности с властями. В пятницы болел. Обиды, подлости, измены, боль – всё тогда же. Правда, в пятницу я и родился. Но, и этот переход из одного мира в другой был, очевидно, такой мукой и трагедией, что стерся из памяти.

Эти дни – ступеньки в моей жизни. И, возможно, когда-нибудь, какой-то очередной из этих ступенек я не смогу перешагнуть! Во все другие дни я могу быть совершенно спокоен за себя и за своих близких. Тем более, что этот рок висит не только надо мной. Под его раздачу попал и мой отец и, говорят, дед. А теперь, я вижу, что и сын мой не избежал той же участи.

То, о чем я здесь расскажу, произошло со мной много-много лет назад, и тоже, именно, в пятницу. Хотя я и сейчас не знаю, можно ли назвать этот вечер неудачным. Ведь жизнь – не те дни, что прожиты, а те, что запомнились. А этот вечер я буду помнить всегда!

Работа не клеилась с самого утра. Движения были вялые и неуверенные. Краски не смешивались, воображение молчало, глаза слипались. За целый день сделал, наверное, три мазка, психовал, злился, бросал, начинал снова. Наконец начало темнеть. Был уже сентябрь. Я махнул на работу рукой, выпил стакан вина и вышел на улицу. Моя мастерская была тогда в самом центре. Я брёл по вечернему городу. Это было моё время и моя погода. Прогулка не предвещала ничего неожиданного. Хотя бывает так, что гораздо позже, вспоминая случившееся, мы бываем уверены, что заранее готовились, что-то чувствовали, видели во сне. Так я думаю и теперь. Я помню каждую минуту этого дня. И, даже сейчас, спустя много лет, мне кажется, что это было только вчера.

Ещё не проснувшись утром, я чего-то ждал. И ожидание не покидало меня целый день. Мрачные мысли лезли в голову. Я ощущал себя бездарным и несчастным. Шёл непонятно куда, неизвестно зачем, по почти пустым улицам. Постепенно успокоился и начал снова замечать, что жизнь всё-таки прекрасна, даже несмотря на чертовски грустное настроение. Я никак не мог понять причину этого необъяснимо острого чувства. Мне чего-то не хватало.

Вдруг кто-то задел меня. Толчок был настолько силён, что меня развернуло. Остановившись, я оглянулся по сторонам и никого не заметил, но с удивлением почувствовал, что вокруг меня сказка. Каким-то непостижимым образом меня случайно втолкнули в неё. Это чудо входило в меня, закружило и околдовывало. Мир преобразился, засверкал, запел. Свет, воздух и запах здесь были совсем другими. Наваждение с каждой секундой усиливалось и не было ни сил, ни желания противиться ему.

Я почувствовал, что именно в это время, где-то здесь, Золушка спешит на бал к царевичу. Там, за чёрным, со вспышками лесом, Консуэло стоит у окна своего замка, вглядываясь в заросшее тиной тёмное озеро, ожидая кого-то. А вон в том доме, на горе, Татьяна пишет письмо Онегину, без свечи, в лунном свете. В такой вечер может произойти всё, что угодно. Любовь летает в воздухе. Надо только уметь увидеть её и позвать: Ау! Я здесь! Возьми меня!

Только что прошёл дождь. Асфальт был мокрый и причудливо сверкал, переливаясь в огнях бесконечного города. Где-то в подъездах и скверах прятались волшебные карлики и гномы, семеня маленькими ножками, бегали по мокрой траве газонов. Тысячи разноцветных капелек падали на них с кустов, искрясь и играя в разноцветных колпачках и курточках. Каждый фонарь, каждое дерево казались призраками, окружёнными колдовским ореолом мечтаний о необычном и невозможном, сбывающимся только тут.

А вот и Маргарита пролетела над деревьями, мелькнув на мгновение в свете, бегущей в тучах, Луны. Я помахал ей рукой и сразу всё понял. Я понял куда, а, вернее, от кого я бегу и от этого мне стало так тоскливо, как не было, наверное, ещё никогда в жизни. Нет! Не смогу я убежать! Нет во Вселенной такого места, где можно было бы спрятаться от себя.

Я в задумчивости остановился и оперся плечом о дерево. С листьев градом посыпались капли. Брови и ресницы стали мокрыми. Губы сразу ощутили неподражаемый вкус и запах живой воды. Сверху послышалось негромкое недовольное бормотание. Кого-то я потревожил.

– Прости, дружище. – Извинился я, закурил и, услышав сверху кашель, отошёл. Из зеркальной витрины магазина выглянул огромный кот в галошах на босую лапу и с сигарой. Подмигнул мне, показал зачем-то на часы на Ратуше и ушёл внутрь, махнув чёрным хвостом. Не спеша, я подошёл к каким-то ступенькам, ведущим вниз, к морю. Стоя на верхней, оттолкнулся, пробуя взлететь – не получилось. Ещё раз! Грудь, плечи, голова, вроде бы, пошли вверх… Ах, нет! Как жалко! Нет ничего лучше, чем полетать в такую погоду над морем. Низко, низко. Над скалами и пустыми чёрными пляжами. Погонять испуганных чаек. Задеть рукой пенный гребень тёмной волны и слёту брызнуть лунной струей в кого-то летящего рядом. Перевернуться и штопором уйти по блестящей серебряной дороге вверх, в облака. А там, напившись вдоволь влаги и страха, что может быть страшнее и прекраснее ночных туч в грозу изнутри, снова блеснуть всё выше и выше, к самым звёздам. Догнать самолёт. Глянуть прямо в глаза, через светящийся иллюминатор, обалдевшему от счастья ребенку. Улыбнуться ему, услышав шепот: «Дядя, ты кто?!» – ответить: «Я звезда! Я твоя звёздочка!» И снова, огненным метеоритом, пробив облака, ворваться в ночной тёмный город.

Поболтаться на проводах и шлепнуться каплей в траву. Разбрызгаться во все стороны. Почувствовать себя таким многоликим, как Бог и снова влиться в ручеёк. Торжественно, медленно и влажно проплыть с ним по старинной брусчатой мостовой, подпрыгивая и катаясь на камешках, журча и бурля пузырьками.

Эх! Всё это было бы так чудно, но не сегодня. Сегодня меня ждало какое-то другое приключение. Ну, что ж! Посмотрим, что мне подарит эта пятница и эта ночь. Я продолжал идти навстречу таинственному зову. С каждым шагом он становился всё громче.

И, всё равно, это случилось неожиданно. Кто-то за спиной взмахнул волшебной палочкой и внутри вспыхнул свет. Я увидел Её! Ноги перестали ощущать землю, всё вокруг исчезло.

Это была моя мечта! О, Боже! Какой прекрасной оказалась она в жизни! Именно такой приходила она ко мне в снах, по ночам. Именно такой я сотни раз пытался писать её и никак не мог словить чего-то в глазах, в выражении, в линии губ. Именно её я каждый день догонял на улице и, обогнав, закрывал в изнеможении и отчаянии глаза, понимая, что ошибся.

Но вот теперь, наконец, навстречу шла действительно Она!

Я не в состоянии её описать. Как можно описать совершенство? Как можно описать гармонию?! Как может один немой спеть другому?! Ни слов, ни жестов таких нет! Да и неважно было, как она выглядит. Просто, это была Она – моя вторая половина. И ничто не имело значения, кроме её глаз. Её глаза! Два безбрежных чёрных неба. Выражение глаз всегда зависит от состояния души. У неё были глубокие-глубокие задумчивые и очень грустные глаза. Глядя в них, можно было подумать, что они не смотрят наружу, а видят что-то внутри себя, в своей глубине, не доступной больше никому. Захотят – впустят тебя. Не захотят – не пробьёшься туда, хоть маячь перед ними, как свеча. Непостижимым образом в них помещались и отблески фонарей, и деревья, и небо, и даже кот за углом.

Всё это я увидел сразу, ещё издали. И тут же начал понимать, что тоже падаю в эту пропасть, застреваю там. Что меня, неотвратимо, и без спроса затягивает этот чёрный блестящий водоворот. И некуда деться, даже, если отвернусь, даже, если провалюсь.

Мы медленно шли навстречу друг другу по совершенно безлюдной улице и, почти поравнявшись, подчиняясь какой-то сверхъестественной воле, остановились. Музыка была еле-еле слышна, но уже не замолкала. Она смотрела на меня немного удивлённо и выжидающе, приподняв слегка одну бровь и раскрыв губы. Как бы спрашивала, молча: «Кто ты?! Откуда? Зачем?» Молчание длилось секунд десять. Мы не двигались. Сердце останавливалось.