Однако почти целый день поисков прошёл впустую — его не было ни на службе, ни во дворце, куда Мишель сам не поехал, но послал своего человека, ни, тем более, дома, где дворецкий с сожалением сказал, что его превосходительство уже третий день не приезжает ночевать, и застать его в чертогах собственных апартаментов практически невозможно. «Война, сами понимаете», сказал он. О, да, Мишель понимал, но ему в кои-то веки было наплевать на войну. Ему нужно было узнать, что на самом деле случилось с его матерью, и, что главное, с чьей подачи это случилось. И уж только потом, получив неопровержимые доказательства…
…что сделать? Чем больше он остывал, тем крепче становилась его уверенность в том, что он абсолютно никак не сможет повлиять на ситуацию. То есть, убить Ивана Кирилловича, это, конечно, вариант, а публично обвинить его в убийстве матери — и того лучше, тогда его сразу лишат должности в министерстве, и, вероятнее всего, отдадут под суд. А уж там-то сердце замирало от возможных перспектив: расстрел, виселица, или, вероятнее всего, высылка на фронт, в самое пекло сражений, где Гордеев не протянет и дня.
Главное было вовремя опомниться и спросить себя, а действительно ли он желает остаться сиротой в двадцать три года? Действительно ли он ненавидит отца настолько, чтобы так с ним поступить?
Увы, несмотря на весь свой гнев и жажду справедливости, ответ был слишком неоднозначен. С одной стороны, Гордеев заслуживал наказания, но, с другой — он по-прежнему продолжал быть его отцом, этого никто не отменял.
И Мишель решил для начала всё-таки разобраться в произошедшем, а уж потом подумать, что он будет делать, когда узнает правду, к которой так стремился. Положение спасла Ксения, очень вовремя приехавшая, как раз когда слуги закончили с уборкой, и были готовы удалиться по одному лишь слову хозяина. Мишель их, разумеется, отпустил.
— Как ты узнала, что я здесь? — Спросил он, когда девушка бросилась в его объятия, скрестив свои тоненькие ручки у него на шее, как только они остались одни.
— Я справедливо подумала, что ты не останешься в доме отца, после того, как он приведёт туда свою мамзель, и захочешь уехать от них подальше! — Прошептала она, трепетно касаясь губами его щеки. — И, как видишь, не прогадала… Господи, Миша, любимый мой, как я по тебе соскучилась!
Вообще-то, конечно, это было немного кощунственно — в конце концов, он потерял мать, которую всей душой любил, и ему полагалось как минимум следующие сорок дней провести в скорби и трауре, но в голове был полнейший сумбур, в связи с событиями последних дней. Ах да, и не забудем про длительное воздержание: к счастью или к сожалению, но Мишель был слишком брезглив, чтобы пользовать солдатских женщин, часто заглядывающих к ним в лагерь по вечерам как раз с этими целями — терпеть не мог эту общность и разнузданность, так уж его воспитали. Но, тем не менее, насущные мужские потребности давали о себе знать, и он забылся.
Опомнился лишь глубокой ночью, когда стрелки часов уже сошлись на двенадцати, а Ксения мирно заснула на его груди, чему-то улыбаясь во сне. Она была прекрасна, и он некоторое время просто любовался ею, слушая тиканье часов в коридоре. Потом понял — надо ехать, он же собирался вернуться в имение сегодня, быть может, сейчас как раз самое время? Отец наверняка останется у своей этой учительницы, вряд ли посмеет привести её в имение покойной жены. Хотя у него совести хватит и на такое, но Мишель отчего-то не сомневался — побоится. Он-то со своей стороны показал, на что способен, так что вряд ли батюшка осмелится. На глазах у своей пассии рисковать авторитетом он точно не станет — дешевле обойдётся остаться на ночь у неё, раз ему так не терпится. Заодно и вылечит его раны, подумал Мишель с усмешкой.
Он тихо встал с постели, стараясь не разбудить Ксению, затем оделся, и, поцеловав её в щёку, бесшумно покинул свою квартиру. Нужно будет успеть вернуться до того, как она проснётся, чтобы потом не объяснять лишний раз, куда это он отлучался посреди ночи. Ему не хотелось, чтобы она знала. Чтобы хоть кто-то знал…
В виду грядущих событий такие знания могли быть опасными, Мишель это прекрасно понимал. И так же понимал он, что отец не знал о письме, которое Юлия Николаевна послала сыну. Если б знал — не вёл бы себя так нагло, поостерёгся бы.
А что, если он и правда не при чём? — спрашивал себя Мишель по дороге в имение. В своём прощальном письме она просила не судить его строго, и обязательно отыскать некоего Рихтера, который знает правду. Значит, она хотела, чтобы её сын эту правду узнал. А значит, за этой правдой никак не мог стоять Иван Кириллович. Она же знала Мишеля лучше других, она не могла не догадаться, как он к этому отнесётся! И, если она так любила своего непутёвого мужа, в её же интересах было бы сохранить это в тайне в первую очередь от Мишеля, с его-то пылким нравом.
«Я и так чуть было не убил его сегодня», подумал он. И вновь пришёл к выводу, что в этом деле, похоже, не так всё просто, как кажется на первый взгляд.
И ещё вернее он убедился в этом, когда увидел горящий в гостиной свет. В усадьбе ждали его, и он даже знал, кто именно.
— Доброй ночи, ваше благородие. — Улыбнулся ему Фёдор, одетый по-прежнему в ливрею, с серебряным подсвечником в руке вышедший встречать молодого хозяина на террасу. Он, казалось, был совершенно не удивлён столь поздним визитом, но и Мишель не слишком-то удивился, заметив дворецкого на ступенях. Старик, похоже, не собирался спать, несмотря на глубокую ночь за окном.
— Доброй. — Отозвался Мишель, спрыгивая с подножки кареты. — Я погляжу, тебе не спится, Фёдор Юрьевич?
— Вас дожидался. — Не стал спорить Фёдор.
— А я, кажется, не говорил тебе, что вернусь. — С улыбкой сказал он, и дворецкий тоже с пониманием улыбнулся ему в ответ. — Где этот… где отец? — В последний момент поправился Волконский, сдержавшись от грубости. Фёдор неопределённо махнул куда-то в сторону реки, подтвердив предположения Мишеля. Что ж, к лучшему.
Распорядившись напоить лошадей и подготовить их к обратной дороге, Мишель последовал за дворецким в дом, где горел яркий жёлтый свет электрических ламп. Это покойный князь Михаил, брат матери, в честь которого назвали Мишеля, провёл электричество в имение. До него обходились свечами, по старинке, а прабабушка генеральши Волконской сломала себе шею, спускаясь по ступеням в сумерках, и выпавшая из её рук свеча едва ли не сожгла весь особняк… С тех пор много воды утекло, и дом был полностью электрифицирован, но Мишелю всё равно казался бесконечно мрачным. Не любил он это место, несмотря на то, что почти всё его детство прошло здесь. Счастливое детство, надо сказать. Ещё до той поры, когда отец начал изменять матери. Ещё тогда, когда у них была настоящая крепкая семья.