«Никого не слушай, и никому не верь. Особенно отцу. Если ты читаешь эти строки, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Найди Рихтера. Он единственный знает правду. Позаботься о Катерине, и Ксению, пожалуйста, не бросай! Она хорошая девушка и любит тебя. Береги бабушку и Алексея. И не держи зла на отца, прости его, если сможешь, и — отпусти. Помнишь, ты же сам говорил мне как-то: отпустить — это самое лучшее.
С любовью. Мама».
Ну и что он должен был подумать, после этого письма? На наш скромный взгляд, всё было очевидно. Мать не давала развода отцу. Отец никогда её не любил. И когда она осталась одна, без защиты в лице сына и брата, он нанёс удар. Не в открытую, а подло, исподтишка, как он делал все свои дела.
Единственная загвоздка заключалась в том, что Мишель понятия не имел, кто такой Рихтер и где его искать. Но в тот момент такие мелочи его не волновали, им овладела самая настоящая ярость, требующая немедленного вымещения на ком-нибудь вполне реальном, носящим яркие рубашки, дорогие очки в изящной оправе, и ухоженные усики домиком.
— Я убью его. — Сказал Мишель своей бабушке-генеральше, которую навестил первым делом, приехав в Москву.
— Господи, Миша, не надо, не бери греха на душу! — Прошептала генеральша, как будто и впрямь верила в то, что Мишель способен убить собственного отца. Хотя, кто их знает, этих военных? Они там, поди, ещё и не на такие ужасы насмотрелись. А тут… ну, подумаешь, отцеубийство? Тем более, у Волконской у самой руки чесались придушить своего подонка-зятя.
А он даже не удосужился надеть траур! Это взбесило Мишеля ещё больше. Сидел себе, ублюдок, в плетёном шезлонге, на балконе второго этажа, потягивал сладкий ликёр, и щурился на солнышко. Слава Богу, что этой его учительницы здесь не было, а то и ей бы досталось. Мишель был тогда в таком состоянии, что вполне мог забыть, что он, вроде как, дворянин и офицер, и женщин ему бить не положено по статусу. Но женщины — женщинами, а месть драгоценному родителю никто не отменял. Пускай тоже нехорошо, пускай грех, пускай не по-христиански, но всё же негодование его требовало выплеска.
И — о, боги! — с каким наслаждением он это сделал!
— Празднуешь? — Спросил он с порога, не обозначив своего присутствия ни приветствием, ни стуком в открытую дверь. — Матушкину своевременную кончину, следует полагать?
Иван Кириллович поперхнулся своим ликёром от неожиданности, пролил несколько капель на себя, и, взяв со стола салфетку, принялся вытирать малиновые капли со своего светлого по случаю жаркого дня пиджака.
— Миша, право слово, ну зачем так пугать?! — Проворчал Иван Кириллович, спеша вытереть пятна, но напрасно — пиджак был безнадёжно испорчен. И, похоже, дорого отца кроме этого и впрямь ничего не беспокоило. Даже возвращение сына с войны, живого и вполне здорового, к примеру.
— В моё отсутствие, как я погляжу, ты совсем потерял стыд. Красивый пиджак, отец. Очень красивый. И цвет — как раз по сезону, ведь в такую духоту совсем не обязательно рядиться в чёрное!
— Хорошо. — Иван Кириллович поднялся со своего места, и, повернувшись к сыну, встал напротив него, оказавшись на целую голову ниже. «Господи, какой он взрослый стал!», подумал он тогда, и продолжил сурово: — Хочешь поговорить об этом? Давай поговорим. Только, боюсь я, тебе не понравится то, что я скажу.
Разумеется, не понравилось, по-другому и быть не могло. И для начала, Иван Кирилович Гордеев, многоуважаемый человек, министр и дворянин, получил мощнейший удар в челюсть, который заставил его перелететь через весь просторный балкон, и упасть навзничь, ударившись о перилла.
— А теперь самое время начать молиться, чтобы тебя спасли, папочка. — Кровожадно сказал Мишель, подходя к нему ближе. Поначалу у него была идея сбросить Гордеева вниз со второго этажа, но тогда он бы точно умер, а убивать его так быстро Мишель увы не хотел. Для начала нужно было его помучить.
— Михаил, опомнись! Ты же не станешь! Ты же… — Он замолчал, получив ещё один удар, а за ним ещё и ещё, а потом попробовал, было, оказать сопротивление — но куда там! Мишель был выше его и шире в плечах, несмотря на то, что и сам Иван Кириллович сложение имел довольно-таки крепкое, но с сыном ему было, увы не совладать.
Хотя, что значит, «увы»? Мы-то, конечно, целиком и полностью на стороне Мишеля, а читатель пускай сам решает, и расставит свои приоритеты.
— На… на помощь! — Захрипел Иван Кириллович, поняв, что ещё чуть-чуть, и дело и впрямь окончится смертоубийством. Кажется, Мишель сломал ему нос. — Фёдор! Георгий! Помогите, убивают! Миша, что же ты делаешь, чёрт бы тебя побрал, немедленно прекра…
Тут он резко замолчал, получив удар под дых, и принялся жадно ловить ртом воздух. Ну, про Георгия-то вы знаете, а что касается Фёдора — это был дворецкий при имении, помнивший покойную хозяйку ещё маленькой девочкой, делающей свои первые шаги под руководством своей красавицы-матери, которую уже тогда звали генеральшей.
Надо отметить, что Фёдор подоспел к самому началу кровопролития, но вовсе не для того, чтобы помешать случиться возмездию. Как раз наоборот, он так торопился, потому что боялся пропустить самое интересное, и вот уже несколько минут от души наслаждался гулкими звуками ударов, стонами и криками господина Гордеева, а так же его жалкими мольбами о помощи.
О-о, как зауважал он молодого князя в тот момент! До сих пор он видел его всего-то пару раз в жизни — Мишель не любил загородное поместье матери, потому, что его уж очень любил Гордеев, и практически не появлялся там по тем же причинам. И у Фёдора образ спокойного, молчаливого мальчика, всегда трепетно оберегающего свою младшую сестру Катерину, никак не вязался с образом этого уже взрослого мужчины, далёкого от сдержанности и смирения. Но старому дворецкому это скорее нравилось. «Молодой-то князь, судя по всему, дельный малый! — Подумал он, наблюдая за происходящим безобразием. — Ну, что не в отца — уж точно, хе-хе!»
— Георгий! — Иван Кириллович тем временем кричал так громко, что имел все шансы быть услышанным на городской площади, за десяток вёрст через реку от имения. — На помощь! Михаил, я прошу тебя, пощади! Георгий! Остановите кто-нибудь этого безумца, он же убьёт меня!
«И хорошо бы», подумал жестокосердный Фёдор Юрьевич, когда его хозяин влетел в коридор, очевидно, в попытке спастись бегством. Но успехом она не увенчалась — споткнувшись о порожек, Иван Кириллович растянулся на ковре, аккурат перед лестницей. Молодой князь вошёл следом за ним, и, склонившись к стенающему батюшке, поднял его за шкирку, точно нашкодившего щенка. Он, конечно, заметил стоявшего в коридоре дворецкого, который на помощь хозяину отчего-то не торопился, но сказать — ничего не сказал, молча сделав для себя выводы.