Лицо у командира вытянулось, глаза округлились, а губы зашлепали в беззвучном возмущении.
— Ну… Бля… Ты наглец!
— Понимаете, — начал Стас, наигранно смущаясь. — Я вот что подумал. Раз уж так случилось, что вы оказались обязаны мне жизнью, то такая мелочь, как возврат автомата, разгрузки с магазинами и ножом, рюкзака с вещами и часов — дело само собой разумеющееся. Мне так кажется.
Командир снова откинулся назад и, барабаня пальцами по столешнице, принялся мерить Стаса недовольным взглядом.
— Ты прав, — решительно констатировал он. — Шкурка твоя продажная стоит даже меньше, чем я предполагал, так что шмотье свое ты получишь назад в целости и сохранности. Можешь считать это доплатой.
Стас согласно покивал, рассудив, что в данный момент лучше ничего не говорить, дабы не провоцировать хозяина ситуации на пересмотр только что принятого решения.
— Юрка! — позвал командир, и в дверях снова появилась физиономия монгола.
— Здесь я.
— Отведи пленного в карцер и сбегай за Агафоном, пусть придет, быстро.
Монгол кивнул, взял Стаса за плечо и вывел на улицу.
Карцер оказался небольшой землянкой с толстой дверью и здоровенным амбарным замком. Внутри пахло сыростью и плесенью. Из мебели присутствовала только скамья, которая служила одновременно и кроватью. Рядом со скамьей приютилось ведро, видимо, для отправления естественных нужд, хотя куча подсохшего говна в углу свидетельствовала о том, что такие удобства здесь были не всегда.
Стас уселся на скамейку и, бесцельно глядя на муравьев, деловито бегающих по земляному полу, погрузился в ожидание близящегося освобождения. Время шло, муравьи бежали, а дверь по-прежнему оставалась запертой. В голову начинали закрадываться сомнения. Сначала Стас их успешно отгонял. «Командир, конечно, мужик нервный, но на суку не похож». Немного погодя линия обороны начала прогибаться. «Хотя одевается как пидор, от таких любого дерьма огрести можно». Спустя еще некоторое время оборона посыпалась. «Вот ведь козлина паскудная. Нужно было дать пристрелить эту суку». Стас встал, подошел к ведру и расстегнул ширинку с твердым намерением отлить. Дабы немного разнообразить этот процесс и придать ему более глубокий смысл, он постарался представить, что вместо помятого ведра на земле стоит голова командира. Рваный неряшливый срез шеи прилепился к мокрому глинозему в обрамлении лоскутков кожи. Бледное синюшное лицо застыло в нелепой гримасе удивления, мертвые глаза смотрят непонимающе. «А? Что? Уже все?» Раскрытый рот с лиловыми губами хочет что-то сказать. Но кому это интересно? Гораздо интереснее будет наполнить его мочой. Да. А не надо было хамить, не надо было петушиться, нужно было всего лишь поговорить по-человечески. Сказать что-то хочешь? Поздно. Глотай. Розовато-желтая жижа потекла из-под обрубка шеи, запузырилась в побагровевших ноздрях…
— На выход давай, — раздалось за спиной, и Стас вздрогнул от неожиданности, чуть не заплескав ботинки.
— Бля! Сейчас.
Быстро упаковав хозяйство и застегнув ширинку, он обернулся и увидел в дверях знакомую чумазую рожу в помятой каске.
— Хе, опять тебе подфартило. Живей выходи, ссыкун.
— Да уж… — пробубнил Стас и проследовал за конвоиром.
Конвоир оказался не один, за дверью ждали еще двое бородатых мужиков с АК-74. Такое серьезное отношение к его скромной персоне тронуло Стаса до глубины души.
— А чего это вы без гранатометов? — поинтересовался он.
— Расстрельной команде гранатометы ни к чему, — ответил Рупор, сочувственно заглянул Стасу в глаза и после непродолжительной паузы радостно заржал под аккомпанемент коллег. — Да шучу я, шучу. Видел бы ты сейчас рожу свою. Хорошо, хоть поссать успел, а то в портках все было бы.
Стас не нашел ответа на эту дикую инсинуацию, поэтому просто взглянул на Рупора словно на кусок говна и отвернулся. Сердце постепенно возвращалось к своему обычному ритму, да и неприятное ощущение в желудке пошло на убыль.
— Ладно, хорош ржать, выдвигаться пора, — все еще похохатывая, распорядился плечистый мужик в бушлате песочного цвета и черном танковом шлемофоне с выкорчеванной гарнитурой.
Процессия из четырех человек — один впереди, двое сзади, Стас посередине — двинулась по улице в сторону ворот.
— Юрка, ну где телега-то? — пробасил плечистый в распахнутые ворота сарая.
— Щас, щас, все будет, запряг уже, — торопливо заговорил монгол и вывел старую гнедую клячу, понуро волокущую телегу, на которой лежал тонкий слой соломы, кое-как прикрытый брезентом.
— Нет, узкоглазый, ты вообще охренел, что ли? — развел руками «танкист». — Нам туда и обратно весь день кандыбать. Я чем лошадь кормить буду?
— Соломой.
— Да она это за один присест сожрет. А мы потом жопами полдня на голых досках сидеть будем? Что, бля, за жмотяра? Тебе соломы жалко?
Пока «танкист» спорил с монголом, а Рупор что-то увлеченно втирал второму охраннику — плюгавенькому мужичонке с обширной плешью на непокрытой голове — прибежал Лаврентий Кузьмич. Он подскочил к Стасу и сунул ему конверт.
— Спрячьте, спрячьте скорее, — быстрым и взволнованным шепотом заговорил доктор. — Это письмо. Пожалуйста, если доберетесь до Мурома хоть когда-нибудь, передайте его. Адресат на конверте, это мой старый друг. Возможно, он вам и с пропуском поможет, если нужно. Прощайте.
Стас сунул конверт за пазуху и проводил доктора удивленным взглядом.
На крыльцо вышел командир, оперся о перила и со скучающим видом стал наблюдать за отбывающими.
— Залазь давай на телегу, — буркнул Рупор и пихнул подконвойного автоматом в спину.
Стас уселся сзади, Рупор — рядом левее, «танкист» — с правого борта, плюгавый взялся за вожжи.
— Наемник, — крикнул командир. — Не забывай, что мы с тобой теперь квиты. Еще раз мне попадешься — убью. С удовольствием убью, — и «приветливо» помахал рукой на прощание.
Плюгавый тряхнул вожжами, и кляча тихонечко побрела на выход.
— Ах ты, зараза! — проорал кто-то из третьего от ворот дома. — Ну, давай, кусни еще, сука! Я тебе кусну! Зубы все на хрен повыбиваю!
Дверь с грохотом распахнулась, и из нее кубарем вылетела девица, та самая, вчерашняя. Она скатилась по ступенькам, встала на карачки и замерла, уставившись на Стаса заплывшими глазами с красными прожилками порванных сосудов. Дорожки слез на грязном поцарапанном лице со свежем кровоподтеком вокруг левого глаза расползлись по щекам, губам, подбородку, омывали ранки и несли свои розоватые воды вниз по шее. Опухшие разбитые губы приоткрылись, натягивая между собой нитки густой, смешанной с кровью слюны, и беззвучно произнесли одно лишь слово — «мразь».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});