Любовь знати к Энгелю на сем померкла. Никто не пожелал выступить на его стороне вопреки воле наследника. Заверения о верности и любви растаяли на устах лордов и леди, когда они поняли, что за это могут быть скормлены драконам Тавра.
Энгель остался держать укрепления в окрестностях Ширала со скудным войском, негодным даже для гарнизона — не то, что для контрнаступления. Тем не менее, некоторые полки диатра остались вместе с ним, подтвердив опасения Эвана об измене.
А узнали обо всём об этом в Мелиное как раз незадолго до прибытия войск. Сперва все полагали, что диатрин Эван хочет воспользоваться портами Мелиноя для более удобного отплытия к острову Дорг, где должна была пройти коронация.
Но четвёртого йимения он ступил на порог Лорнаса и объявил:
— Раз такова была воля отца, владыка Рэйки должен короноваться в Мелиное.
У всех жителей Лорнаса пропал дар речи. Камергер Леон пытался, как мог, вновь обустроить множество знатных гостей, ведь ожидалось прибытие самой разной столичной знати, а также должны были привезти рэйкский трон. Лаванда помогала отцу. Сэр Леммарт демонстративно отказывался контактировать с людьми старшего диатрина, защищая честь Энгеля как своего старого друга. И потому их совместный дозор на стенах замка каждый день превращался в бардак. Но, разумеется, капитан иксиотов оправдывал это своим чувством юмора.
Гидра натурально не знала куда деться. Эван занял Анфиладу Принца, будто был её супругом. Но покидать свой излюбленный будуар она не желала. Поэтому дверь между ними была заколочена, хотя ощущение нереальности происходящего постоянно смущало диатриссу.
Поэтому она старалась занимать себя чем-то полезным. Она упражнялась в магии с котами. Всё больше и больше хвостатых приходили к кухне, и она выделяла для них особые угощения, если они справлялись с поручениями: приносили ей перья нужных птиц, цветки и ленты. А когда она велела одним котам поведать о своей службе другим — то есть, всему Мелиною — то кошки стали здороваться с ней на улицах, поднимая хвосты и звучно мявкая.
Но удовольствие от подобного занятия портило присутствие отца. И его кровожадных драконов. Тавр поселился в той же башне, что и в день накануне свадьбы. А Жемчужный и Рокот, как два жутких ворона, реяли над Мелиноем и, по слухам, для войны науськанные на человечину, в первый же день опалили и сожрали несколько купцов на окрестных дорогах.
Днём пятого йимения Гидра укрывалась от всего происходящего бардака в будуаре. Она жевала медуз в кунжутном масле, одетая в лёгкое разноцветное сари, и Лесница дремала рядом с ней на подушках. Мысли диатриссы были о том, как ей не потеряться во всём происходящем, и как воспользоваться своей растущей связью с кошками, чтобы подстелить себе соломки.
Идиллию прервал неожиданный грохот. Разъярённый диатрин Эван перепутал двери своей спальни и её, и ворвался внутрь, заставив её подпрыгнуть и усыпать себя медузами.
Он сильно изменился со дня свадьбы. Когда-то улыбчивый молодой человек превратился в осунувшегося параноика. Румянец сошёл со щёк, светлые глаза блестели нервозностью, а тёмные кудри спутались. Разве что одежда была по-прежнему в диатрийских цветах: патина с золотом.
— Ох, — вырвалось у него, когда он увидел, что диатрисса вилкой снимает со своего сари медуз. — Простите, я…
В руках он держал свиток со сломанной печатью Астрагалов, и потому не мог ей помочь поймать измазанных в масле медуз. Но его совершенно дикий вид озадачил Гидру.
— Ничего, — осторожно ответила диатрисса и вернула последнюю из медуз в тарелку под любопытным взглядом Лесницы.
Диатрин и диатрисса смотрели друг на друга настороженно. Гидра вспоминала, что на свадьбе проявляла к нему симпатию, и в письмах он был мил с нею. Но со временем послания стали всё более ожесточёнными, и теперь он её пугал, ибо казался неуправляемым, как взбесившийся жеребец.
Увидев в её глазах опаску, Эван вздохнул и расправил плечи, будто усмиряя дикое пламя Кантагара в груди.
— Простите, что ворвался, диатрисса, — наконец сказал он отчётливо. — Я путаю двери в этом крошечном замке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Представляю, Рааль, должно быть, куда больше Лорнаса, — отвечала Гидра, как леди, неожиданно кротко.
— Да, но… Вообще я и правда хотел вас видеть. Вы ведь не покидали Мелиной со дня свадьбы?
Гидра мотнула головой.
— И вы… я присяду?
Теперь она кивнула. Диатрин расположился на кресле напротив, откинув свиток на пол.
— И вы не ездили назад на Аратингу?
Она снова покачала головой.
Эван сдвинул свои тёмные брови и внимательно посмотрел на неё.
— Почему? — вдруг спросил он.
— Простите? — совсем запуталась Гидра.
— Вы остались тут одна, хотя наверняка должны были скучать по дому и могли попросить уехать туда под предлогом войны.
— Вы же знаете, что мои чувства к семье весьма прохладны, — натянуто произнесла Гидра.
Эван кивнул.
— Вы заслуживаете большего, — сказал он. — Я был рад утешить вас, услышав, что к вам несправедлив даже «ко всем справедливый» Энгель.
Гидра неловко улыбнулась. «Он полагает, что дарил мне успокоение, но в основном всё было наоборот. Однако он явно распалён и уже совсем не так дружелюбен, как раньше; не следует спорить с ним о подобном».
— Спасибо, диатрин. Но всё же, позвольте спросить, неужели ваши родители действительно всегда предпочитали вам Энгеля? Понимаю, из-за случившегося с диатром вы не можете судить, но по крайней мере мать же всегда…
Пока она говорила, Эван становился всё более хмурым. Он сжимал зубы. И в конце концов просто указал глазами на свиток, что принёс с собой.
— Послание от неё, — с хрипотцой произнёс он. — Сказала, что не признает коронацию в Мелиное, потому что я пытаюсь отнять титул брата. И поддержит её только в том случае, если я прибуду в Рааль.
«А вот это уже не капризы, а сильное политическое заявление», — заметила про себя Гидра. Она удивлённо подняла брови и протянула:
— Но ведь вы не претендуете на титул Энгеля.
— Разумеется, не претендую. Он и так мой, — вдруг жёстко сказал Эван и рывком поднялся на ноги. В его голубых глазах пылал доселе не проявлявшийся драконий огонь. — Я не прощу ему измены и отказ признавать мою коронацию. Конечно, — он коротко закатил глаза, — казнить святого Энгеля в такие времена будет глупостью с моей стороны. Но с этих пор он больше не марлорд Мелиноя.
«А со мной что станет?» — Гидра широко распахнула глаза. Она хотела задать вопрос, однако Эван уже вышел за дверь и закрыл её с таким же грохотом, с каким доселе открыл.
— Чума, — прошептала она и боязливо потёрла свои плечи. — Диатрин Эван озверевший.
Она бросила взгляд на оставленный им свиток. Обтёрла масляные руки о Лесницу и присела на пол, чтобы посмотреть, что там написано.
«Дорогой сын,
Титул марлорда Мелиноя создан и заслужен твоим братом и назначен твоим отцом. Завещания, о котором ты говорил, не существует, а его последние слова могли произвести впечатление лишь на других марлордов, которые всё равно приняли твою сторону. Кроме того, мне ведомо, что ты сам встречался с барракитами. Что заставляет моё сердце дрожать при мысли, что всё могло произойти по твоей воле.
Если ты мой сын, и если предателей нет при твоём дворе, оставь это безумие и возвратись в Рааль, где мы возложим на тебя корону. Не гневи богов и не терзай память отца.
С надеждой,
Любящая тебя диатрис Монифа»
— Чума… — повторила Гидра, широко распахнув глаза. Она сама не слишком задумывалась над тем, кто отравил диатра Эвридия. Но на мгновение представила, что это сделал Эван. Всё выглядело весьма складно: измученный слухами, раз за разом видящий доказательства родительской нелюбви, задетый в своей астрагальской гордости, Эван подсыпал яд в пищу отцу, не дожидаясь, что тот объявит о завещании; потому что это был его последний шанс получить то, что ему причиталось по праву. А завещание могло быть уничтожено, если оно и было.