Читать интересную книгу Чудные зерна: сибирские сказы - Владимир Галкин

Какому чиновному барину али купцу богатому по тракту ехать мимо придется — долго глядит, покуда самая маковка и крест за лесом не скроются. А который специально в село завернёт. Полюбуется и спросит прохожего:

— Кто ж.красу такую построил? Чьего мастера рук творенье?

Ему и ответят:

— Люди, батюшка, народ! А коли подробный антирес соблюдаете, Ефима-сторожа расспросите. На его веку храм-то построили. Всё знает. Всех мастеров поимённо помнит… Да вон он, у церковной сторожки сидит. Куды ж ему деться?

Мало кто рукою махнёт, дальше покатит; дойдут до сторожки, старика, что и как было, спросят. Тот разговорчивый да приветливый. Обопрётся на посох и глянет на храм:

— Кладкой-то занимались дед мой с отцом и дядьями, они и разметку верёвочкой делали; маковку братья старшие ставили, а уж крест — Ваня Безрукой ковал, нищенки сын, что цыганка вскормила.

— Пошто безрукой-то, коли мастером был? — удивится вдруг проезжающий.

Старик вздохнёт глубоко, погладит бороду и обязательно побывальщину эту расскажет…

Приблудилась по осени к деревеньке нашей нищенка молодая, сама брюхатой была. К богатым мужикам просилась в работницы — отказывали: лето прошло, не надо подёнщицы. А зима скоро — куда ей податься? Пожалел калека-бобыль, пригрел у себя. Сам грудью хворый был шибко, мужикам наказал:

— Коли помру, избёнка пущай ей останется.

Нищенка у него пожила сколько-то и мальчонку родила, да сама в родах-то наперёд бобыля померла. А откуда да чья — никому не сказала. Бобылю-то маятно с дитем — в деревне к тому времени мамки кормящей не было, а соску малец не брал никак. Да и бобылю всё хуже: кровью исхаркался, вскоре тоже богу душу отдал. С нищенкой рядом похоронили.

Староста дитё по дворам носил, принять уговаривал — никто не взял. Хотел было в приют городской свезти, да, на счастье, цыгане мимо ехали. Кузнеца-то в деревне не было, так они всегда останавливались, чинили мужикам кой-что для хозяйства — мастера они справные. И к старосте цыган с цыганкою заглянули:

— Надо ли делать что? — спросили.

Староста с кузнецом во дворе остались, а старостиха цыганку в дом погадать зазвала. А у той дите в платье у груди висело, глядит — в корзине ребятёнок верещит, надрывается.

— Доходной-то какой! Хворый, что ли? — спросила цыганка.

Старостиха и выложила всё как есть.

Цыганка своё дитё на скамью положила, взяла парнишонку, сунули ему сиську. Тот и верещать перестал. Вцепился, урчит басовито. Потом насосался, губёнки сложил этак в трубочку, посапывает. Вскоре кузнец со старостой в дом вошли, работу должно исполнили, увидели — цыганка сироту кормит, встали как вкопанные. А та на мужа глянула, залопотала по-своему, у него брови а ж на лоб поползли. Ответил что-то, но цыганка глазами сверкнула — мужик и осёкся; помял бороду и рукою махнул. Староста со старостихой переглянулись, а цыганка и говорит:

— Возьмём мальчишку-то, к сердцу пришёлся.

Старостиха шибко была довольная, сироте гостинец в узелок собрала, а цыганке платок подарила да на прощанье спросила:

— У самой-то кто — сын али дочка?

Вздохнула цыганка:

— Дочка — Таюшкой назвала, да только вот третья уж девка-то. А сына бог не дает. Во сне видела: котенок беленький ко мне прибегал. Видать, вот он — котенок!

Укатили цыгане, парнишонку с собой увезли.

С той поры сколько лет прошло, не припомню. Со всей России люди в Сибирь приезжали, у нас часто селились. Большая деревня-то выросла, а кузнеца всё не было. Как нужда в ковке, так за семь верст в другую деревню тащись! А нет — цыган поджидай. Мужики на сходе и решили: как цыгане приедут, просить одного — пущай остается, община поможет избу с кузней построить, а коли семейный, корову с конём выделит.

Вот по весне как-то цыгане приехали, шатры за деревней раскинули, бабы ихние по дворам разбрелись хозяйкам гадать, а мужики наспех кузню соорудили. Среди них парень; наши все удивлялись — цыгане чёрные да курчавые, а этот белёсый, глаза голубые, будто и не цыган вовсе. Ваней звали. А парень-то умелый — быстрей и лучше других ковал. Мужики его приглядели. В шатёр к ним зашли, сначала цыгану старому с его старухою обсказали, что и как, потом с молодым разговор повели: оставайся, мол, девок хороших много у нас, а за такого умельца любая пойдёт. А что изба да кузня — всё будет. Но парень на отца с матерью поглядел:

— Как так, я ром настоящий аль нет? Как на одном месте жить буду?!

Цыган с цыганкою поговорили меж собой и повели сына на кладбище, что за старой церковью было. Сторож церковный рассказывал, будто они к двум могилкам его подвели, где бобыль и нищенка безвестная похоронены, и постояли там. Сначала цыган с цыганкой ушли, потом уж Ваня.

А на другой день парень мужикам согласие дал. То-то молодая цыганочка убивалась, сестра-то его, Таюшка. Кто видел, головой качал:

— Не по брату так — по любимому!

В общем, остался парень. Где бобылева избенка раньше была, мужики ладную избу построили, рядом кузницу. Стал Иван серпы да литовки ковать, обода к колесам чинить. Для всего села был хорош, только писарю не по нутру пришелся. А всё оттого, что писарь подачки любил. Бумагу изладить какую, начальству составить прошение али просто письмо написать — немалые деньги требовал. Кузнец-то вскорости это углядел да мужиков и надоумил:

— Меня наняли, так и возьмите в село грамотея, в Сибири их полно, сосланных. И детишков, и самих вас научит.

Мужики сразу за его слова, ухватились, батрака из ссыльных спросили, он и вправду грамотным оказался. Стал по воскресным дням ребятишек да мужиков учить буковкам. Шибко это писарю не по носу, затаил на кузнеца злобу. А Иван всё в кузне стучал молотом. Как-то присел передохнуть у порога, слышит, вороньё каркает. Глянул: две вороны чёрного котенка треплют. Тот и отбиться не может.

— Заклюют поганые, — вскрикнул Иван, замахал руками. Вороны разлетелись. А парень подбежал, ваял котёнка на руки. Тот дрожит, мяукает жалобно. Ну, Иван и унёс его в кузню. В углу дерюжку кинул: «Пущай живёт!» Так и остался котёнок. Вскоре из него ладная кошка выросла, мышей справно ловила. Да сама такая чернущая, словно из печки вылезла, а глаза жёлтым огнём горят. Как на кого в упор глянет, тот и оробеет, будто в душу ему черт посмотрел. Наши кошку-то ведьмой прозвали. Идёт, бывало, Иван из кузни, а следом кошка, будто собачонка, трусит и на всех зло поглядывает, словно хозяина обидеть хотят. Мужики, которые в кузню-то приходили, сказывали, что с кошкой Иван как с человеком по-цыгански разговаривает. А Иван за день молотом намахается, дома один с кошкой сидит, Таюшку вспоминает: когда, мол, ещё цыгане приедут и её привезут. Бывало, парни к нему придут, на гулянье позовут:

— Айда с нами, чего одному-то сидеть?

А как-то и выложили:

— Писарева дочка тебя привести просила, видать, приглянулся!

Иван долго отказывался, но потом согласился, кошку дома запер и отправился. А уж осень наступила, молодёжь в дождливую погоду по очереди у кого-нибудь собирались. В тот вечер у писаревой девки гулять выпало, и писарь с женой уплелись в гости. Парни кузнеца привели, с девчатами посидели, песни попели, потом игру затеяли, вроде горелок — кто кого перепляшет, тот того и целует. Парни ту игру шибко любили. Довольные ждут, когда гармонист заиграет, а девчата сидят, друг на дружку поглядывают. Хоть самим тоже нравилось, а всё же стеснялись первыми приглашать. Однако писарева дочка к Ивану подлетела, кабы кто не опередил, схватила за руку. Парень-то и не хотел, да нельзя отказывать, пустился в пляс. Хоть и беловолосый, а цыганской чести не уронил — отплясал лихо, но как до поцелуя дело, встал как вкопанный. Парни его подпихивают:

— Целуй, девка ждёт!

Он и скользнул губами по её щеке. Та фыркнула недовольно, лукаво глянула да сама к нему кинулась. Вдруг у печки дверка отпахнулась, из неё кошка чёрная, вся в огне. Кузнеца обежала и клубком огненным метнулась к ногам дочки писаревой. На той юбка вспыхнула. Иван, однако, не растерялся, зипунишко на девку накинул, забивать огонь стал. А кто-то кошку водой окатил. Глядят — это полено лежит обугленное, а где кузнец ране стоял, круг того места пол выжженный. Тут и гулянью конец. Ребята с девчатами расходиться стали, и кузнец ушёл. А как писарь из гостей вернулся, узнал, в чём дело, наговаривать на кузнеца принялся, мол, полено горящее — его кошка была. Не зря её ведьмой зовут. Ведьма и есть.

Не шибко ему поверили, но задумались. Кой-кто от Ивана подальше держаться стал. А дочка-то писаря, как ноги поджили, давай за ним в открытую бегать: где встретит, глазами так и сверлит. Как-то в переулке одного углядела, на шею кинулась, насилу оторвал от себя, да и говорит:

— Есть на сердце у меня цыганочка, больше никто и не нужен!

С той поры и девка на него обозлилась, подумала: «Может, не зря отец про кошку-ведьму сказывал, видать, она и есть цыганка». Решила изловить да в озеро бросить. «Может, конец придет ведьме-то?!»