— На земле живём., крас-с-соту земли в с-себе держим. С-с-сделай из ш-ш-шкурки моей пояс-с-сок и нос-с-си…
Так и поступил Митюша, как змейка указала.
Скоро слава о его мастерстве далеко разнеслась. Купчишки да и богатые мужички заказы давать стали. Каждый свой дом украсить желал так, чтоб ни у кого лучше не было.
Митюша исполняет, каждый узор у него на другой не похож.
Как-то из города богатый купец Селифан Гордынин в село по делам приехал. Глядит, у сельских купчишек да и мужиков многих дома, словно невесты, наряжены. Проворчал недовольно:
— У меня в городу хоромы в три этажа, а красы такой нетути…
Велел приказчику разузнать: откель мастерство такое?
Тот выспросил всё о Митюше, доложил. Купец и решил Митюшу нанять, хорошие деньги заплатить, коли дом украсит. У него, вишь, своё на уме было… Женился он молодым на вдове — купчихе богатой. У той дочка была — Танюшка. Прожили они несколько лет, жена померла. Дочка сиротой осталась.
Купец сначала внимания не обращал — лишь бы под ногами не путалась, а как из неё, девчонки голенастой, красавица выросла, стал приглядываться, а потом и надумал жениться на падчерице. Сунулся было к ней, но Таня так очами сверкнула, что купец отступился. Вскоре увидел Митюшину работу, решил: «Танька-то красоту шибко любит. Объявлю всем, что в её честь дом украшаю, денег не жалею. Может, и сдастся, а там и обручу».
Явился Митюша к приказчику, тот оглядел его презрительно: мужик же сиволапый, а ишь как хозяина заинтересовал.
Повёл к купцу наверх. В это время из своей комнаты Танюша вышла, глазами с Митюшей встретилась. Тот и остановился, словно завороженный. Она покраснела, но глаз не опустила, ресницы лишь изредка вздрагивают. Приказчик заметил их взгляды, подтолкнул парня:
— Иди-иди, хозяин-то ждет…
Оглядел Митюшу купец, хмыкнул недовольно: «Больно молод!» На работу, однако, принял, деньги хорошие платить обещал.
Но Митюша о деньгах уж и не думал. Таня перед глазами стоит, к ней поближе быть хочется. Да и ей по душе Митюша, всё на глаза попасться старается. А то войдёт к нему в мастерскую, работой любуется. Митюша узор затейливый выточит, Тане подарит. Так день за днем, молодые друг без дружки не могут. Только Митюша думает: нужен ли он ей, ведь она из богатого рода… Как-то сказал:
— Заругает хозяин, коли узнает, что ко мне заглядываешь!
Она на него глаза вскинула:
— Али боишься?
— За себя — нет, тебя предостерегаю.
Но Таня взяла его за руку, молвила:
— За меня спокоен будь, себя береги. Селифану подлое дело совершить — только глазом моргнуть.
Вскоре о Тане с Митюшей прислуга засудачила. Дошло до хозяина, тот взбеленился, приказал Тане явиться. Та пришла, глядит в упор.
— Пойду, — говорит, — за мастера! И все тут!
Купец и так, и эдак! Дескать, голытьба без роду, без племени. Дивчина на своём стоит. Видит купец — сладу нет, затопал ногами.
— Убью, — кричит, — не потерплю его в доме.
Но приказчик зашептал ему на ухо:
— Тихо! Тихо, Селифан Иванович! За убийство — тюрьма, а рассчитаешь — свободен он будет, убегом обвенчаются. Мы его измором возьмём.
Купец и приказал мастера изводить, всякие каверзы устраивать.
А Митюше с Татьяной объявил:
— Поженитесь, когда работа окончена будет.
Молодые счастливы. Митюше последний венец украсить осталось. Значит, свадьба скоро.
На работу он скорый да умелый, дом не узнать стало: стоит, как терем сказочный, каждое окошко по краям словно снежинками усыпано, углы вензелем перекручены, будто змейка их обвивает, крыша резным карнизом, как бахромой, изукрашена. Каждый, кто ни пройдёт, остановится, полюбуется и уйдет изумлённый, будто услышал песню хорошую либо слово доброе. Лишь купец ходит насупленный — Митюше-то самую малость осталось доделать, значит, не видать Селифану Тани. Тут и подъехал к нему приказчик. Дескать, с измором не успели, так мы ему лестницу подпилим, как на крышу полезет. Купец кивнул:
— Только тихо чтоб.
Приказчик вызнал, когда мастер конёк к крыше прилаживать начнёт, Селифану доложил. Тот услал Татьяну в деревню к родственникам, попроведовать, мол, надо. Она и не подумала ни о чём плохом, попрощалась с любимым, со спокойной душой уехала.
А Митюша спешит, к приезду Тани работу завершить старается. Полез на крышу конёк приладить, да вдруг лестница подпиленная треснула, не выдержала тяжести и рухнула. Упал Митюша на спину, лежит недвижимый. Народ сбежался, хотели понести в дом, но Митюша попросил не трогать:
— Хочу, — говорит, — последний раз на творение своих рук поглядеть.
Оставили его в покое, лишь голову придерживают, чтоб удобней глядеть было.
Так и помер он. Приказчик, что Митюше лестницу подпилил, увидел на нём поясок узорный из змеиной кожи и снял:
— Ему таперича ни к чему, а мне впору будет, — и надел на себя.
А на следующий день Танюша приехала, спрашивает:
— Где Митюша мой?
Ей не говорят, все глаза опускают. Вскоре узнала, хотела руки на себя наложить. Но тут уж Селифановы слуги подоспели, из петли вытащили.
Селифан к ней с ласками, дескать, все равно жениха не вернёшь, а ты моей будь. Но Таня схватила нож, глаза сверкают:
— Подойди попробуй!
Селифан отскочил, как ужаленный.
Вскоре, как Таня Селифану отпор дала, он приказчику приказал в покои явиться. Ждёт, а того всё нет. Селифан удивился:
— Не было такого, чтоб Евстигней по первому зову не приходил.
Послал за ним кухарку, а та вскоре прибегла, кричит, причитает, словно полоумная, в глазах страх да ужас. Люди её успокоили. Селифана позвали. Тот:
— Чего базлаешь, дура, толком сказывай.
Кухарка, заикаясь, и рассказала:
— Подошла к дому приказчикову, в дверь постучала. Тихо. Дверь толкнула, зашла и чуть со страху не померла. Посреди комнаты приказчик лежит, распластавшись, а его змей огромный вокруг живота опоясал и душит. Я уж не разглядывала, бегом прямо сюда.
Селифан и прислуга не поверили, купец выругался:
— Он, так его распротак, пьяный, поди, дрыхнет. А тебе самой, видать, баба, с похмельных-то глаз змей кажется.
Но всё же Селифан к приказчику отправился, за ним все гурьбой. Зашли в дом и ахнули: лежит приказчик синий, будто задавленный, глаза у него выкатились. Тут, конечно, власти следствие учинили, ребят, Митюшиных приятелей, забрали. Но они ни при чём оказались, вскоре их выпустили.
А Митюшин поясок и Селифану приглянулся: с приказчика снял, по ремешку узор заструился, красками переливается. Но как надел, так немило ему стало: то услышит, как жена-покойница заплачет или Митюша умирающий застонет, а то вдруг приказчик удушенный, с синим лицом, из темного угла на него выглянет.
Решил было Селифан во хмелю забыться, но того хуже стало. Придет с попойки домой вечером, Митюшин пояс на спинку кровати либо на пол бросит, спать завалится, но какие-то шорохи всё ему слышатся: запалит Селифан свечу — стихнут, а погасит — снова появляются. Так уж которую ночь не спит, ворочается с боку на бок. Однажды открыл глаза и заорал от страха — пояс Митюшин, будто змей огромный, кольцами извивается, а из всех углов змеиные головы тянутся, пасти открыли — сейчас ужалят. На крик прислуга сбежалась: кто с ухватом, кто с кочергой, глядят — купец на кровати пьяный сидит, орёт благим матом, глаза выпучил. Уложили его, сиделку-старушку приставили. Но та посидела, посидела, а ночь длинная, да и Селифан умолк, и прикорнула на стуле.
Утром проснулась, ахнула — лежит Селифан посиневший, рука с кровати свесилась. Схватила руку его, а она холодная.
Всполошился тогда весь город; вскоре лекарь, что губернатора самого лечит, приехал, определил, будто купец от удушья пьяного помер. Но многие не верили этому, говорили, что змей удушил его: пояс Митюшин исчез куда-то, а под растворенным окном спальни Селифановой люди след змеи огромной видели.
Как Селифана схоронили, дом в наследство Тане перешёл. Вскоре у неё мальчонка родился. Митенькой назвала, лицом и впрямь Митюша вылитый. Как подрос, Таня его в гимназию определила, а потом учиться в университет столичный уехал. Перед отъездом, говорят, она поясок узорный из змеиной кожи сыну подарила. Кое-кто смекал — откуда. А сама так ни за кого и не вышла, век одна доживала.
А дом, что Митюша украсил, и поныне стоит. Жители так и зовут до сих пор — Митюшин дом.
Безрукий мастер
В селе Колыванском церковка поначалу деревянной была, потом уж, как у соседей каменную выстроили, общине в укор, не поскупились мужики — тряхнули мошною Благолепен храм получился; решётки на окнах узорчатые, на лазоревой маковке кружевной, кованый крест. Хоть не крыт золотом, а всё ж глазам и душе любование.
Какому чиновному барину али купцу богатому по тракту ехать мимо придется — долго глядит, покуда самая маковка и крест за лесом не скроются. А который специально в село завернёт. Полюбуется и спросит прохожего: