Читать интересную книгу Экипажи готовить надо - Анатолий Черноусов

Погрузили пожитки, погрузились сами, и порядком осевшие плоты стали выплывать на стремнину. Над рекой неслось: «Дрожите, лиссабонские купцы!»

Постепенно плавание стало даже нравиться Анне Петровне. Она сидела на специально для нее сооруженной скамье на самом большом из плотов, на котором был навален ворох рюкзаков и управлял которым физрук Филимонов.

Анна Петровна смотрела на плывущие мимо камыши, на лес, виднеющийся за ними, и на душе делалось спокойно и хорошо.

Теперь и первый походный день она не могла вспомнить без улыбки. Сколько она натерпелась в этих проклятых оврагах! Когда ноги устали и сделались непослушными, она начала падать. Один раз так прямо покатилась с обрыва и запуталась в колючем кустарнике. От стыда и злости захотелось сесть и зареветь. И заревела бы, наверное, не будь рядом Филимонова… А потом эти корни… Вот расскажи в учительской, как жевали корни, — никто не поверит, скажут: фантазия какая-то дикая.

Плот сонно скользил вместе с текущим зеркалом реки, подминал под себя отражения редких облаков, и мысли Анны Петровны обратились к прошлому, к детству, в котором, наверное, должно было быть, но никогда не было ничего подобного: не было пионерского лета, не было вот такого плавания, не было этого умиротворения и красоты, покоя и тишины…

Был рабочий поселок в унылой солончаковой степи, большая семья рабочего депо, вечный запах пеленок в доме. А сразу за оградой грохотала станция, ревели паровозы, лязгали составы, угольная пыль, как черный снег, покрывала листья подсолнухов в палисаднике.

И старается Анна Петровна вспомнить что-нибудь светлое, такое чисто детское, ну, куклу новую, что ли, старается, а не может. Вместо куклы младшая сестренка на руках, животик, раздутый от свекольника, и глазенки навыкате… И составы с солдатами, танками, орудиями — на запад, на запад, потом — на восток. Потом очереди послевоенные, страшные очереди за хлебом. Кажется, до сих пор сидит в ней ужас, когда со всех сторон давят потные тела, и сейчас задохнешься, а они давят, давят, давят.

Позже — педучилище, жизнь на стипендию… И каникул-то, по сути, не было, сдашь экзамены и скорее домой помогать матери полоть в огороде, мыть, стирать… Потом была работа в глухой деревушке, заочный пединститут, ни минуты свободной… На последнем курсе познакомилась с Колей, врачом эпидемстанции. Тут были, конечно, и счастливые минутки, были, но пошли и хлопоты о переезде в город, хлопоты о квартире, дети, их болезни, началась каторга кухни, стирки и покупок. А каждый день надо было проверять многоэтажные стопки тетрадей, каждый день идти на уроки, с которых домой приходишь выжатая, как тряпка…

И в который раз Анна Петровна пытается понять, почему так трудно стало учить, почему они такие, нынешние дети? Да, они не те, тощие от недоедания, спокойные и серьезные дети ее детства… Но хуже ли? Иногда ей кажется, что нет, не хуже. Вон они какие живые, сообразительные, здоровые! И осведомленнее-то они намного, и самостоятельнее, независимее. А, стало быть, учить их и воспитывать надо по-другому… Но вот как? Как?

А нынче и в лагере все вверх тормашками… Не могла она спокойно смотреть на махровое панибратство с пионерами, на это лазание по деревьям. Между детьми и воспитателями, между школьниками и учителями должна быть дистанция, в этом она, Анна Петровна, уверена. И потому с обостренным вниманием следила за помощником: вот-вот пионеры начнут похлопывать его по плечу, называть Ванькой и подшучивать, как над ровней. Вот-вот отряд развалится, превратится в банду. И жалкий тогда у этого Ивана будет вид, когда он поймет, что потерял контроль над стихией, которую сам же и вызвал. Ждала и… не дождалась.

Зорким и опытным своим глазом Анна Петровна замечала, что он умеет быть разным, что у него эта самая дистанция между воспитателем и ребятами как бы…. резиновая. То она растягивается, то сходит до нуля.

Еще же, надо отдать должное, есть у него что порассказать, начитан, и умеет он рассказывать. Когда войдет в раж, изобразит тебе медведя, охотника, короля, целое сражение, размахивает руками, наносит удары шпагой, даже стреляет… А ребятишкам, конечно, нравится. Вчера вечером у костра взглянула на Муханова, и кольнула ее, Анну Петровну, зависть. Никогда ее, проучившую без малого двадцать лет, не слушали так вот, раскрыв рот. Ведь иногда ставишь себе цель — провести в классе беседу на тему… Готовишься, сколько времени убьешь, и — нет! Один нехороший осадок в результате.

«А не потому ли, что ты отстала? В чем-то отстала от жизни? Не тебе ли на вопросы учеников об антимирах, о лазере, о Тунгусском метеорите приходится порой отвечать: рано вам это знать? Не потому ли, что ты недопустимо мало читаешь?»

«Но я не виновата. Я не виновата в том, что у меня было такое детство, не виновата, что в сутках всего двадцать четыре часа, что все последние годы зажата в жесткий круг: уроки, кухня, тетради, уроки — кухня — тетради! И конца-края не видно…»

«Где же тогда выход? Сдаться? Бросить работу?.. А может, подумать, а может, найти время? А может, и сейчас есть оно, время, да только используешь ты его плохо? Не надо себе лгать, не надо играть с собой в прятки… Положа руку на сердце — найдешь, если захочешь».

«И вот здесь в лагере… Не смотришь ли ты на все дела помощника сквозь личную неприязнь к нему?.. Не надо. Найди в себе силы, отбрось эту спесь, сломай в себе то, что уже закостенело, постарайся понять и осмыслить, нет ли в его «авантюрах» какого-то рационального зерна?.. Вдруг окажется, что это как раз то самое, что и нужно пионерам в лагере?..»

Так размышляла Анна Петровна, пока плот сонно скользил по спокойной реке. Никому не расскажет она об этих своих думах. Может быть, совсем забудет о них, если какой-нибудь случай не напомнит ей о странном путешествии на странном плавучем сооружении.

Глава 32

Солнце палило в тот день нещадно. Камыши повесили свои уши-листья и стояли разморенные, притихшие. От разлива, что лежал по обе стороны реки, пахло тиной и стоячей водой. Мореплаватели, повязав головы майками и рубашками (свободный конец против правого уха), направляли плоты шестами, загорали, лежа на настилах, или разглядывали удирающих в камыши утят. Капитаны в фуражках с кокардами время от времени покрикивали:

— Лево руля!

— Право руля!

— На три румба норд-ост! Так держать.

— Куда ты правишь, Боча дефективный! Не видишь — мель?

Ход плота замедлялся, мель обходили стороной, и снова — сонное безмятежное скольжение.

Однако к полдню камыши кончились, с обеих сторон пододвинулись высокие лесистые берега, течение убыстрилось. Тут-то и вспомнились Ивану слова колхозника, который тогда, зимой, говорил, что в низовьях Китим быстрый, даже порожистый…

Сунув ненужную теперь уже карту в целлофановый мешочек, подумал было об остановке, о дальнейшей разведке реки, но уж очень не хотелось прерывать это идиллическое плавание.

«Ерунда, — лениво подумал он, — бояться нечего, воды-то по колено. Да если что, так шестами орудовать наловчились…»

Теперь плоты несло мимо нависших, пронизанных корнями, обрывов, несло все быстрее и быстрее. Слева и справа, как бы пританцовывая и поворачиваясь, проплывали деревья, выходы скальника, кусты шиповника.

Еще одна излучина, еще один поворот, и плот, на котором был Иван, шаркнул обо что-то своими камерами, целиком скрытыми под водой. Экипаж повскакал на ноги, отчего плот наклонился, и вода омыла его настил.

— Спокойно, мальчики, — сказал Иван, стряхивая дремотное оцепенение, — беритесь-ка за шесты, да покрепче… — А в берестяной рупор прокричал, обернувшись назад: — Внимание, экипажи! Внимание, экипажи! Будьте начеку — перекаты!

В это время плот вынесло на новый стрежень, и Гена Муханов вскрикнул.

Оказывается, впереди, шагах в тридцати, у самого берега из воды выступала настоящая скала, и плот несло прямо на нее. Вот видна стала плесень на влажном граните, ржавые трещины, мох; видно, как течение, набегая на скалу, чуть вздымается и, словно бы вывернутое наизнанку, отбрасывается к черным камням. А там, в камнях, шумит сердитой белой пеной.

— Тормозить! — приказал Иван и вместе с мальчиками навалился на шест.

За плотом заклубился шлейф встревоженной донной мути. Плот мягко ткнулся в скалу, всех качнуло вперед, однако удачно, никто не свалился. Но в следующую же секунду их развернуло, шесты оказались под плотом, так как их повырывало из рук; настил заплясал под ногами и внезапно остановился. Ушел из-под ног.

Окунувшись, Иван вылез на валуны, поскользнулся и упал снова. Рядом барахтались, отплевывались и кричали, всякий свое, моряки.

«Мелко-то мелко, — успел подумать Иван, — да скользко, и ямы есть…»

— Ха-ха-ха! — смеялись на втором плоту, который летел к скале без всякого торможения.