Читать интересную книгу Том 34. Вечерние рассказы - Лидия Чарская

Больше всех тараторила рябая Саша, «помощница» мастериц. Она отвозила накануне половину заказа Мыткиной и восторженным голосом передавала теперь о виденных ею чудесах в квартире миллионерши.

— Как вошла я, это, девицы, так и рот разинула! Не квартира, а дворец царский! Истинно, как перед Богом, говорю — дворец! На полу-то ковры повсюду во всю комнату, а на стенах не то золото, не то бронза… А картин-то, картин, видимо-невидимо. А мебель, девицы, лазоревая, вот вам провалиться сейчас — лазоревая, как небо… И так и блестит, отливает серебром. А посреди зала люстра, как в соборе… И собачоночки такие махонькие-махонькие бегают, а при них собачья гувернантка.

— Ну и завралась! Где это видно, чтоб гувернантка у собак! — презрительно усмехнулась Нюша-мастерица.

— Поди, француженка? — сощурилась на рассказчицу бойкая немочка Августа.

Саша вспыхнула до ушей и ожесточенно заспорила:

— Вот-то глупые! Не верят тоже! Да у миллионщиков не только у собак гувернантки, да… — и, не зная, что ей подобрать для ответа, она неожиданно обрушилась на попавшуюся ей под локоть Танюшу:

— Таня, нитку вдень! Чего без дела тычешься… Нет того, чтобы старшим потрафить! — и легонько смазала рукой по голове девочки.

Та захныкала.

— Что за мода такая, Лександра Иванна, чтобы за каждую малость драться! И безвинно даже… Я ужо Розе Федоровне скажу.

— Нехорошо жаловаться, Таня, любить не станут! — с укором глянув на девочку, повысила слабый голос вторая мастерица, немолодая, сохнувшая в чахотке Марья Петровна, вдова с тремя малолетними детьми, которых она оставляла на попечении глухой старухи-матери, уходя на работу.

— Уж дождешься ты когда-нибудь, Танька, что я тебе за твое фискальство действительно уши нарву! — строго произнесла Нюша, награждая Розкину любимицу уничтожающим взглядом.

Таня снова было захныкала с обиженным видом, но Саша громко цыкнула на нее и снова завела разговор о неисчерпаемых богатствах купчихи Мыткиной.

— А свадьба-то, свадьба у них будет, девицы, говорят, царская, — затянула снова она. — Еще бы, и сами миллионщики, и у жениха свои заводы в Москве. Говорила мне камерюнфера невестина, на двести человек обед готовят. Свои два повара, да еще пригласят из рестрана.

— Ресторана! — поправила рассказчицу белокуренькая Августа.

— Ну, из ресторана. Вы уж, Авочка, всегда так. Без замечаниев не можете. Я в пансионе не обучалась, как некоторые, а за меру картошки в деревне учена! — язвила Саша хорошенькую немочку, которая действительно была отдана в прогимназию и исключена оттуда в очень непродолжительном времени за нерадение и явную лень. Но Авочка любила «отличаться» своими знаниями перед подругами и ни к селу ни к городу выставлять свою ученость.

Впрочем, на этот раз они недолго пререкались с Сашей. Желание узнать поближе о житье-бытье важной купчихи миллионщицы так захватило работниц мастерской, что спорить не было времени.

Одна только Ганя казалась ничуть не заинтересованной общей беседой. Худенькие руки девочки быстро и ловко спарывали наметку, а в голове радостно трепетала, как сказочная птица радужными крыльями, празднично-счастливая мысль:

"Скоро два пробьет… Примерка назначена к трем, она завсегда приезжает в два, голубонька, душечка, ясочка моя, ласковая, добрая!"

* * *

Впечатлительная, наголодавшаяся без любви и участия душа бедной одинокой девочки от малейшей и выраженной ей ласки запылала самоотверженной любовью к Бецкой. За одно ласковое слово захолодевшая без ласки, но смутно жаждавшая ее постоянно Ганя готова была отдать всю свою душу артистке. И об этом хотелось выразить нынче девочке если не словами, то одними своими красноречиво-любящими глазами, одним взглядом, полным обожания к ней, к Бецкой.

"Два часа! Два часа! Когда-то еще два часа будет", — нетерпеливо копошились в русой головенке беспокойные мысли, в то время как рука проворно выполняет привычную ей работу.

— Розка идет! — пронесся испуганный шепот по мастерской и в один миг распрямившиеся было над столом фигуры швеек снова согнулись за шитьем.

Вошла Роза Федоровна с покрасневшим от мороза лицом и пунцовым кончиком носа.

— Матреша! — обратилась она к одной из помощниц мастериц, низенькой, с маленькими серыми глазками девушке, — вы возьмете сейчас кружевную блузку Бецкой и отвезете ее ей на дом… Сейчас у подъезда встретила ее горничную. Больна Ольга Леонидовна, сегодня не может быть на примерке.

Что-то словно со всего размаха ударило в грудь Ганю… Сначала в грудь, потом в голову. Больно заныла грудь и сильно закружилась голова от этого удара.

— Больна Ольга Леонидовна, сегодня не может быть на примерке! — на десяток ладов зазвенела в ушах девочки ужасная, полная для нее страшного значения и трагизма фраза.

Голубонька Ольга Леонидовна больна! Она ее не увидит сегодня! Может быть, долго не увидит ее! О Господи! Господи! За что ты наказываешь Ганю? И за минуту до этого розовый, весь сплетенный из кружевных грез туман заменился непроницаемой, полной мрака и безысходной тоски пеленою страданий в душе бедной девочки.

Несколько раз пришлось потрясти за руку Ганю ее соседке Анютке, прежде чем та пришла в себя.

— Ганя, а Ганя, — шептала разбитная девочка, — уступи мне твое дежурство в передней — нынче графиня Нольден приедет. Всякий раз, сама знаешь, как калоши ей надевать, полтинник отваливает. Полтинником поделюсь… Тебе же все равно, Ганя, ежели не приедет Ольга Леонидовна, больна ежели!

Конечно, Гане было теперь безразлично, дежурить ли в передней или прислуживать в примерочной во время примерки. Там, пожалуй, будет легче справиться со своим горем. Придется подавать булавки, застегивать платья на заказчицах. В суете, в сутолоке, под страхом навлечь на себя недовольство Розы Федоровны и «самой» как-то легче будет прожить до вечера… А вечером, когда уйдут мастерицы и их помощницы и кончится рабочий, трудовой день, она, Ганя, сможет вполне отдаться своему горю, поплакать и потосковать всласть в коридоре на своем жестком сундуке.

И так как ожидавшая ее ответа Анютка умильно и настойчиво смотрела ей в глаза, Ганя грустным, подавленным голосом ответила подруге:

— Ладно… Дежурь ты… а денег мне не надо… Оставь у себя полтинник. Чего уж тут!

Действительно, чего уж тут, когда больна Ольга Леонидовна!

Пробило два часа на больших часах в мастерской. Зажгли электричество в примерочной. Затрещали звонки в прихожей. Зашелестели шелковые юбки заказчиц, и мастерская мадам Пике снова огласилась оживленными, веселыми голосами ее клиенток. Приехала высокая, сухая, долгоносая графиня Нольден, муж которой занимал важный пост в голландском посольстве; приехала маленькая кудрявая жена русского сановника. Появилась почтенная сенаторша с тремя дочерьми-девицами и, наконец, миллионерша Мыткина с дочерью-невестой.

На Люсеньку Мыткину примеряли нынче ее последнее платье, то самое визитное из индийской ткани, над которым так старались и сама мадам Пике с Розой Федоровной, и четыре мастерицы и их шесть помощниц.

Но или толстенькая, как булка, румяная Люсенька пополнела в последние дни, или платье не было пригнано по талии, но прелестный шелковый лиф ей не сходился на добрые три пальца.

Мадам Пике сердито взглянула на Розу Федоровну, Роза Федоровна — на Нюшу и Марью Петровну, добросовестно ползавших на коленях вокруг молодой Мыткиной. Потом перевела взгляд на стоящую тут же с блюдечком булавок Ганю.

— Девочка, — голосом, не терпящим возражений, произнесла она по адресу ученицы, — ты возьмешь сейчас же этот лиф, когда кончится примерка, и осторожно, — слышишь? — как можно осторожнее распорешь старый шов. Вы не беспокойтесь, m-lle, завтра платье будет готово, и мы вам пришлем его, — успокаивающим голосом продолжала она, обращаясь к пухлой Люсеньке Мыткиной.

Следом за «индийским» платьем мадам Пике пришлось примерять целую массу нарядов другим клиенткам.

Но вот на больших стенных часах пробило шесть. И двери мастерской захлопнулись за последней заказчицей, и девочки поспешили на кухню за горячими блюдами для ужина мастериц и швей. В полутемной теперь, впрочем, освещенной электричеством, холодной и сыроватой столовой все работницы одновременно ужинали за длинным столом. Роза Федоровна кушала у «самой» в ее небольшой и уютной столовой. Подавала им Ганя сегодня.

В ту минуту, когда девочка ставила перед старшей закройщицей тарелку с аппетитным куском ростбифа, последняя внимательным взглядом посмотрела на Ганю и произнесла предостерегающе:

— Ты смотри, девочка, распарывай шов осторожно на платье Мыткиной. Помни, случится что, не приведи Господь, со света сживу. Одного этого платья вы все вместе взятые не стоите. Так старайся, помни!