Читать интересную книгу Всадник - Анна Одина

– Что это?.. – прошептал Лот. – Это что… Красный Онэргап? Глава Тримурти Камарга?

– Вай-вай-ва-а-а-ай!.. – громким причитанием вступил Сюцай, который никогда не был в Камарге и дотоле не видел Онэргапа – ни живого, ни мертвого, но совершенно точно знал, что такие вещи за собой таскать по небу не полагается.

Всадник чуть дернул веревку, и Онэргап, бессильно хмурясь, двинулся к нему по небу, как макабрический воздушный шарик.

– Да, – коротко и не без удовлетворения подтвердил Делламорте (похоже было, что у него хорошее настроение), – Онэргап. Он был вначале скорее мертв, чем жив, но потом насосался вашего маритимского страха и, как видим, немного пришел в себя. Ведь для богов жизнь и смерть – скорее технические подробности, чем необратимые агрегатные состояния. Вот и тут ценою всего Маритима, да и других мест, мой старый друг пробудился от небытия: купил, как настоящее чудовище, жизнь сном тысяч разумов. А я и не в обиде, – любезно продолжил магистр, – во всей Камаргской империи он котируется весьма высоко. Зачем тратить фантазию на изобретение вело… м-ммм… колеса, если можно воспользоваться нашим дискобогом, чтобы экономно нейтрализовать все колонии? Так что мало кто остался живыми и неспящими в империи, кроме купца и любителя историй Лота, фактотума Сюцая и одного трактирщика из метрополии, которого вы, скорее всего, не знаете.

– Добрый Эзра, наверное, – не задумываясь, предположил Лот, не заметив, что глаза Делламорте взглянули на него из прорезей маски очень внимательно. – Эзра из любой истории может выпутаться…

Тут до Лота дошли масштабы происшедшего, и он медленно закрыл рот.

– Что? – спросил он. – Живы только ты, да я, да вот медзунамец, да трактирщик? Больше… нигде никого?

– Отчего ж, живых и бодрствующих можно поискать, – доброжелательно уточнил всадник. (К этому моменту веревка, на которой держался Онэргап, оказалась совсем вытравленной, и контуженное божество болталось прямо над собеседниками.) – Я ведь не убийца, а лишь разрушитель. Однако империю в былом величии, боюсь, в скором будущем не восстановить. Камарг разрушен на две трети, Маритим и города побережья основательно пострадали, а обитатели их спят… и кто знает, когда проснутся. Да и дела мои еще не закончены.

На этой реплике глаза Сюцая закрылись, он опустился на солому неподалеку от жены Лота, и его ровное дыхание возвестило миру, что медзунамец свою роль в этой истории доиграл. Лот непонимающе смотрел на магистра.

– А я? – спросил он. – Я-то почему жив? Странно.

Действительно, Лоту было не страшно, а именно странно.

– Да, остался только ты на растерзание, – подтвердил Делламорте. – Держи. – С этими словами он отцепил от седла веревку, на которой болтался Онэргап, и заставил Лота взять ее. – Садись на мула и езжай в Камарг. Отдашь это большое серое лицо Эзре, раз уж ты с ним знаком, а он вернет его на место. Потом найди меня – мне нужен подкованный в краеведении человек… для поручений.

И вот Лот и сам не понимает, как выпрягает мула, как седлает его, как оказывается в седле. Менее всего он понимает, как же так вышло – вот он, Лот, торговец сукном, едет по дороге в полуразрушенный Камарг без жены, без дома, без родины и без имущества; едет, напевая колыбельную «Сон Уго», одной рукой держа поводья, а второй – веревку, на которой тащит за собой по небу бывшего Красного Онэргапа.

Проехав совсем немного, на развилке дорог он останавливается.

– Где же мне найти тебя, Всадник? – спрашивает он.

Всадник оборачивается. Лот успел с вопросом до того, как он пришпорил своего неизъяснимого коня.

– У нас ведь, кажется, назначено свидание в Ламарре? – молвит он, накидывает на голову капюшон и исчезает вдали.

3. Эгнан: Дети эфестов

На недолгое время перестанем пристально следить за магистром Делламорте и обратимся к родине эфестов, ведь любая история с путешествиями, как учит нас Гомер, должна вернуться на Итаку, пусть даже на Итаку возвращается не сам Одиссей, а автор. Вот и мы вернемся в Эгнан – столицу объединенных эфестов, цитадель власти разочарованного народа, породившую Орранта-Завоевателя, считавшуюся эфестами всех краев высшей реликвией и нерушимым алтарем Мирны, в Эгнан – город хрустальных холмов, к которому любой представитель справедливого народа мог обернуться лицом в любой момент, как стрелка компаса к северу. Мы помним Эгнан простеньким поселением на скалистых берегах могучей реки, но ведь за минувшие с тех пор века город должен был измениться?

Этого почти не произошло. Мы возвращаемся в патриархальные края, где так и не стали перенимать ничего особенно нового со времен соратника Орранта – Борани, строителя кораблей и паровых котлов. Ничего сложнее нововведений Борани как будто бы не прижилось в Эгнане – словно Оррант увел за собой всех самых пассионарных эфестов и обитатели священного города с облегчением вернулись к простому оружию, нехитрым тренировкам духа и плоти, несложным философским размышлениям и созерцанию воды. На самом деле, конечно, за минувшее время изменилось многое: среди тех же непритязательных построек, в массивах простых «длинных домов», соседствовавших с холмами, между истоптанных тысячами ног стадионов, ристалищ и до сих пор весьма популярных общественных столовых, размерами ненамного уступавших стадионам, теперь можно было найти библиотеки, «технические палаты» и даже две школы кудесничества. Однако мало что из этого находило отражение в повседневной жизни эфестов – разве что землю возделывали они теперь более умело и умно, научились эффективно лечить травмы, а также быстрее и лучше строили. В остальном же они были все так же скромны и просты; себя считали столицей, но ни изнеженности, ни искушенности, присущей иным столицам, не понимали и не принимали. Больше того, единственный из всех городов Ура, Эгнан в своей молчаливой гордыне так и оставался не окружен крепостными стенами.

Легко представить себе уязвимость подобного расположения. Особенно неуютно было редким мигрантам (а эфесты в какой-то момент открыли пределы своих владений людям и гиптам – любым переселенцам или сезонным работникам): когда жители эфестских выселок не находились на работе в городе, они были распахнуты неуютным просторам степей, лавинам, сходившим с иглистых гор, разливам рек и нападениям неподконтрольных людей, выплескивавшихся из этих гор, степей и лесов; они были беззащитны перед набегами диких зверей и причудами стихий, не ограниченных хитрыми инженерными гиптскими сооружениями. Кроме того, на «посадских» не распространялись обязательства и юрисдикция городских властей и служб. Не помогало делу и то, что эфесты были крайне надменны и пускали чужаков внутрь своего общества лишь физически, но более никак: коренные представители разочарованного народа почти не общались с приезжими, мигрантов не брали на работу к правителям, выборных органов во владениях эфестов не было, а назначений на должности приезжие не получали. Вообще, на человека или гипта (за исключением тех фамилий, что ассимилировались во времена Борани), вступившего в пределы эфестского поселения, смотрели спокойно, но без особенной любви. Поэтому тем, кто прибился к разочарованному народу, приходилось мириться с сервильным положением и селиться «за оградой», пусть виртуальной, где страшное пространство необжитого материка вселяло в неэфестов ужас. Коренное же население эта пугающая пустота мало заботила: приезжих они особенно не жаловали, хоть и не ущемляли ни в чем, а войско Эгнана, вопреки опасениям Орранта, боявшегося, что некогда столь совершенные физически его сограждане выродятся в беззащитных слабаков, по-прежнему было самым эффективным. Да, эгнанты были вооружены довольно однообразно, но двух сердец, непобедимых луков и мечей им вполне хватало, а мужество и упорство их после Санганда вошли в поговорку. В сочетании с тем, что эфестских царей в обязательном порядке обучали началам волшбы, а также благодаря таинственным защитам и ловушкам гиптов (ни защит, ни ловушек этих никто никогда не видел) желающих тягаться со Страной в могуществе не было вовсе. Потому-то Эгнан и без крепостных стен существовал спокойно. Кроме того, ни один правитель в здравом уме никогда не пошел бы войной на Родину Эфестов, потому что были у них и еще защитники – весьма неожиданные…

Читатель помнит, что жители полых холмов были наивно жестоки к слабым младенцам: они отправляли их далеко к северному устью Мирны, на верную гибель. (Практиковался такой бесчеловечный отбор долгими поколениями эфестов, и лишь спустя сотню лет после Орранта один из царей постановил прекратить его – не из каких-то сентиментальных соображений, а потому что понял, что из слабого потомства вполне могли вырасти воины лучше, чем из сильного, только и требовалось-то для этого, что отдельная подготовка да поддержание в детях постоянного чувства благодарности за подаренную им жизнь.) Сложно сказать, сколько агукающих, перекатывающих туда-сюда огромные синие глаза малышей таким образом уплыли в объятия убийственного холода – но совершенно точно были их не десятки, скорее сотни.