Читать интересную книгу Победный ветер, ясный день - Виктория Платова

К исходу часа тело было доставлено к дверям квартиры. Светаня долго не открывала, а открыв, напустилась на Гжеся:

— Ты почему так долго? В рюмочной его опохмелял?! Так он и протрезветь-то не успел! Шляетесь где-то целый час! Уже и вода остыла!

— Какая вода? — удивился Гжесь.

— В ванне. Набрала этой скотине, пусть отмокает.

— Может быть, не надо ванну? — робко возразила Лена.

— Хорошая мысль, — поддержал Светаню Гжесь. — А лучше не ванну, а душ.

Так он быстрее придет в себя.

— Ты кто? — спросил у жены и без душа пришедший в себя мэтр.

— Святая Кунигунда! — гаркнула Светаня на Маслобойщикова.

— На колени перед святой и мученицей! — гаркнул Маслобойщиков на Лену с Гжесем. — На колени, отребье!!!

Светаня затолкала мужа в квартиру и захлопнула за собой дверь. Еще некоторое время за дверью раздавались приглушенные мольбы: «Да, императрица», «Нет, императрица», «Ваш муж, Генрих Второй, редкостный дурак», «Veni, electa mea, et in thronum meum» [7], — а потом все стихло. Лена и Гжесь уселись на ступеньки, чтобы перевести дух.

— Так не может больше продолжаться, — сказала наконец Лена.

— Ты о Леонтьиче?

— Так не может больше продолжаться.

— И я не могу его бросить, пойми. Он — мой Мастер. Все и так от него отвернулись, а он, между прочим, гений.

— Гений портвейна «Три семерки»!.. Но я имела в виду нас. Тебя и меня.

— Война не закончилась. — Гжесь положил руку Лене на колено и заглянул ей в лицо. — Господи, до чего ты хороша… Ты совсем другая в последние несколько дней, честное слово!.. И глаза… Что у тебя с глазами?

— А что? — выдавила из себя Лена и трусливо зажмурилась.

— Да у них же цвет изменился! Ну да!

Были карие, а теперь зеленые!

— Это я с контактными линзами экспериментирую…

— Знаешь, а тебе идет. Очень идет. И не скажешь, что линзы. Вчера фантастический секс, сегодня — фантастические глаза… Просто крышу срывает… А я тебя совсем не знаю, оказывается…

— Представь себе, я тоже себя не знаю…

…В воскресенье Светаня разбудила их в восемь утра. Гжесь некоторое время слушал Светанины причитания, потом положил трубку и сказал после долгой паузы:

— Дела…

— Он утонул в ванне? — побледнела Лена. — Твой непризнанный Мейерхольд и Товстоногов в одном флаконе?

— С чего ты взяла? — в свою очередь побледнел Гжесь. — Просто допился человек до белки, вот и все. Светаня с ним не справляется.

Белая горячка, эта старая соратница Маслобойщикова, вступила в фазу обострения. После неравной ночной битвы с зелеными чертями Маслобойщиков вообразил себя Муцием Сцеволой и попытался сжечь на газовой плите правую руку. А это не входило в планы Светани, которой был нужен муж-покойник, а не муж-инвалид, к тому же сильно пьющий. Гжесь сломя голову понесся на Английский проспект, а Лена осталась одна. Растерянная, растерзанная, измученная Гжесем и по уши влюбленная в мимолетного Романа Валевского.

Полдня она кругами ходила у телефона, прежде чем решилась позвонить. Но не по одному из двух номеров, а во всезнающую божественную канцелярию «09». Лену перекидывали нескольким операторам, прежде чем она вышла на нужного.

— Мне нужен адрес Валевского Романа. Его телефон… — Сбиваясь и путаясь, она произнесла все семь цифр, которые в сумме своей тоже дружно поделились на семь. Ну, разве это не рука провидения, скажите на милость?..

Ожидание длилось чуть дольше вечности, пока телефонная святая и мученица (в жилах которой, очевидно, текла кровь Кунигунды) не выдала информацию:

— Вы меня слышите, девушка? Записывайте: Фонтанка, 5, квартира 27.

«Фонтанка пять, квартира двадцать семь, что я делаю?» — спросила у себя Лена, выходя из дома. «Фонтанка пять, квартира двадцать семь, что я делаю?» — спросила у себя Лена, спускаясь в метро. «Фонтанка пять, квартира двадцать семь… Что я делаю?» — спросила у себя Лена, прошмыгнув мимо Дома кино и приближаясь к цирку. Все. Конечная. Теперь остается только завернуть за угол.

Пять — двадцать семь… Пять, два, семь.

Четырнадцать. Четырнадцать на семь… Четырнадцать на семь делится без остатка.

Железная дверь подъезда встретила Лену кодовым замком, открыть который оказалось делом плевым. Стоило лишь повнимательнее посмотреть на кнопки: четыре из них были стерты заметно больше остальных шести. И снова все цифры кода, как сговорившись, поделились на семь!

Подъезд был довольно ухоженным, и подняться выше первого этажа она не рискнула. Но теперь, во всяком случае, месторасположение квартиры Романа Валевского прояснилось: он жил на последнем этаже дома с башенкой, где обычно живут птицы, боги и удачливые воры-карманники. С противоположной стороны Фонтанки, куда временно передислоцировалась Лена, была хорошо видна широкая полоса мансардных окон. Окна шли встык друг другу и не могли не принадлежать Роману Валевскому. Так, во всяком случае, думала Лена. И башенка не могла не принадлежать Ему. Башня из слоновой кости, крытая кровельным железом, — лучшего места для небожителя и придумать невозможно.

Поначалу Лена пряталась за широкой, приземистой спиной моста, потом перескочила к маленькому, но самому настоящему духанчику «Лагидзе», где заказала себе бокал «Ахашени». После «Ахашени» был паленый коньяк в «Арлекино» — пристанище студентов и абитуриентов театральной академии. И разбавленное пиво в пивбаре «Рыжий Патрик». И сомнительный ликер в кафе «Шуры-муры». Дегустационный тур закончился все в том же духанчике «Лагидзе» — бутылкой (эх, пропади все пропадом!) дорогущего коллекционного «Мукузани». Справиться с бутылкой оказалось гораздо легче, чем с двумя подсевшими к Лениному столику грузинами — Вахтангом (потомком Нико Пиросмани) и Ираклием (потомком Ильи Чавчавадзе). Оба потомка работали на Кузнечном рынке и были не против скоротать время с «адынокый красывый дэвишк». Но «адынокый красывый дэвишк» не клюнула ни на кабак при «Невском Паласе», ни на чурчхелу с мандаринами, ни на висячие усы обоих потомков.

После двадцатиминутных хихиканий («что вы, что вы, как мило с вашей стороны!») и десятиминутных препирательств («уберите руки, или я позову официанта!») она позорно бежала из «Лагидзе», прихватив с собой остатки коллекционного «Мукузани» («не пропадать же добру»!). Темпераментные грузины двинулись было за ней, и неизвестно, чем бы закончился вечер, если бы не повалившая из цирка толпа. Толпа на время захлестнула преследователей, а саму Лену выбросила на пустынное побережье Фонтанки, 5. Где среди высохших морских звезд, скорлупок от кокосовых орехов, скелетиков водорослей и крабов, в самой глубине лагуны, посверкивало тонированным стеклом бунгало Романа Валевского.

Лена захлопнула за собой дверь подъезда и затаила дыхание.

И, досчитав до трехсот шестидесяти, снова распахнула ее. Вахтанг и Ираклий стояли у парапета. При виде Лены они синхронно раздвинули усы в улыбке. И обнажили острые акульи зубы, кое-где приправленные золотом:

— Зачэм бояться, царица Тамара? — крикнул романтичный Вахтанг. — Мылыон алый роз, и все для тэбя!

— Сто баксов, — крикнул менее романтичный Ираклий.

Вот тут-то недопитое «Мукузани» и сыграло с Леной злую шутку.

— Сто пятьдесят, — пискнуло «Мукузани» задиристым, полным куража Лениным голосом. — И такси к подъезду!

Костеря вино на все лады, Лена снова захлопнула дверь. И прижалась к прохладному железу разгоряченным перепуганным ухом. Зачем было так напиваться, царица Тамара?

Действительно, зачем?

За дверью раздался шорох, а потом — вкрадчивый голос потомка Нико Пиросмани:

— Такой красывый адынокый дэвишк…

Ми согласны… Виходы…

Она не помнила, как взлетела на последний этаж и как оказалась возле квартиры с номером двадцать семь. Она не помнила, как присела на ступеньки, чтобы хоть немного унять бешено колотящееся сердце. Ну что ж, ты искала повод, и ты нашла его. Невинный и порочный одновременно.

Потаскуха из тебя никакая, равно как и обольстительница, что бы ни нашептывал Гжесь, вцепившись тебе в плечи в предчувствии оргазма. Потаскуха из тебя никакая, но ты успела изменить обоим, не изменяя никому…Ты и сама изменила — цвету глаз.

А что, если Роману не нравятся зеленые глаза? И женщины, пахнущие вином и телефонной службой «09»?..

Дверь, отделявшая Лену от Романа Валевского, вовсе не казалась неприступной — обыкновенная, обшитая деревом дверь с таким же деревянным молоточком вместо звонка. Патриархальный молоточек в центре остервеневшего от пробок города — это было так трогательно, так необычно. Молоточек и медная дощечка — и не захочешь, а постучишь.

И Лена постучала. Совершенно не задумываясь о последствиях. Да и какие могут быть последствия, когда зеленые глаза… Когда дрожь в ногах и взрывоопасный коктейль в желудке. Когда твой собственный навязчивый идиотизм можно заносить в Книгу (рекордов) Гиннесса. Нужно было треснуть еще и водки, чтобы картина была закончена. Картина, сюжет которой известен заранее: изгнание торгующих из храма… Но никто не торопился изгонять Лену, — за дверью было тихо. Убийственно тихо. Бесповоротно тихо. Лена стукнула еще раз — сначала молоточком, а потом (о, ода глупости!) и разнесчастным лбом. Ничего не изменилось за дверью, вот только сама дверь подалась.