Читать интересную книгу Рисунок акварелью (Повести и рассказы) - Сергей Никитин

К его сознанию, наконец, пробился отдаленный клаксон машины, давно уже звучавший у него в ушах. Он встал и побрел на этот звук. Все трое — и отец, и Елена, и Коля — с тревогой смотрели на него. У Елены в глазах стояли слезы и сразу же струйками побежали по щекам, когда Никита приблизился к машине. Никита Ильич обнял его одной рукой и похлопал ладонью по плечу.

— Ну, каково, малыш?

— Скверно, старик, — сказал Никита.

Записка на бумаге в клеточку

— Ты что, хлопчик, какой невеселый сегодня? — спросила кондукторша Лина, когда Никита брал у нее билет.

Сама она так и сияла своей белозубой улыбкой, влажными глазами-антрацитами, серьгами, бусами.

— Если б ты меня полюбил, не ходил бы такой невеселый. Со мной не соскучишься, хлопчик. Полюби меня.

— Отстать, Лина, не до шуток, — угрюмо сказал Никита, проходя к передним местам полупустого автобуса.

— Шутки! — крикнула ему вслед Лина — Ах, глупый хлопчик.

Дома Никита никак не мог заставить себя не смотреть на тахту, где недавно лежала мать, и даже предложил отцу переставить мебель, чтобы изменить внешний вид комнаты, в которой уже появилось что-то от матери, что-то связанное с ее страданиями и смертью. Никита Ильич согласился, но попросил отложить перестановку до воскресенья. Тогда, чтобы не находиться в этой комнате, Никита решил пойти в лес. Начинался реденький мелкий дождь. Он тихо-тихо шуршал в траве, в листьях деревьев, и папоротниках и как-то еще больше углублял безветренную тишину теплого летнего ненастья. Едва очутившись в этой ватной тишине, Никита почувствовал, что не вынесет ее, и повернул обратно, к автобусной остановке.

Сошел он возле универмага. Как и обычно перед закрытием, люди суматошно сновали в дверях. Никита пробрался к отделу детских игрушек, но Нади за прилавком не было. Ее подруга — высокая, с длинным лицом, которое еще больше удлиняла замысловатая, гнездом прическа, — жеманно улыбнулась Никите и, растягивая слова, сказала:

— А а-ана с па-а-нидельника в о-отпуске.

Никита отошел от прилавка, но спохватился, что поступает невежливо, ничего не сказав в ответ, и, обернувшись, помахал продавщице рукой.

Он почти не встречался с Надей в дни болезни матери, замечая, что Надя сторонится всего неудобного и горького в жизни, но теперь в своей потребности как-то развеяться забыл об этом.

"Где же ее искать? — подумал он. — Дома?"

И от мысли, что может не найти ее в этот вечер, ему вдруг сделалось страшно — такой необходимой сейчас была для него именно она, а не просто кто-нибудь, чтобы развеяться.

"Ну, я расспрошу Елизавету Петровну, куда пошла. Если не знает, подожду", — успокаивал он себя, опасаясь в то же время, что может не застать и Елизавету Петровну.

Так и случилось. На два коротких звонка, принадлежавших по сложной системе общеквартирной сигнализации Неверовым, ему никто не открыл. За дверью с демонстративным безразличием топали соседи.

"Подожду", — упрямо решил Никита.

Он вышел из подъезда, пересек улицу и сел на выступ фундамента, на котором обычно сиживал дворник Серега Гнутов. Никита всегда сталкивался с ним в те рассветные часы лета, когда Серега выходил подметать улицу, а он, проводив Надю до подъезда, возвращался домой. Они кланялись друг другу.

— На производство? — спрашивал Никита, зная, что Серега с величайшим уважением относится к своей работе и называет ее не иначе, как "прызводством".

И хромой, маленький, с плечами, непомерно развитыми от долголетних упражнений с метлой, скребком и лопатой, Серега сдержанно отвечал:

— Да, на прызводство вышел.

Время тянулось мучительно медленно. Елизавета Петровна не показывалась у подъезда. Уже стало чуть смеркаться в улицах, и голуби ютились под карнизами, хотя над крышами еще сиял спокойный свет заходящего солнца. Вышел в свой обычный час посидеть на выступе и покурить Серега Гнутов. Он подержался за козырек фуражки, приветствуя Никиту, сел и спросил:

— Дежуришь?

— Да вот… — ответил Никита.

— Нет.

— Дома, что ли, нету?

— Что-то я, почитай, уж с неделю ее не вижу. Курить будешь?

— Я не курю. С неделю, говоришь? А Елизавету Петровну, ее мать, видишь?

— Маленькая такая, аккуратная? Она?

— Она.

— Эту вижу. Эту каждый день вижу.

"С понедельника в отпуске, — соображал Никита. — Неужели уехала? Не предупредив? Вообще-то на нее похоже, но как это не надо бы сейчас!"

И невозможность внезапного Надиного отъезда в то время, когда он так нуждался в ней, показалась ему настолько бесспорной, что он вдруг совершенно успокоился и продолжал неторопливо болтать о всяких пустяках с Серегой, пока у подъезда, наконец, показалась Елизавета Петровна.

"Ну вот, и все хорошо", — подумал Никита.

Сергей опять тронул свой козырек.

— Мое почтение.

Степенный был мужик, и веяло от него тоже спокойствием, устойчивостью, равновесием.

Но зато какой тревогой и растерянностью встретил Никиту взгляд Елизаветы Петровны!

— Мальчик мой! — начала она в своей старомодной приподнятой манере. — Войдемте. Мне надо вам все сказать. Милый вы мой мальчик!

Она шла по лестнице впереди и все оглядывалась, точно опасаясь, что Никита повернет вспять.

"Ах знаю, знаю! Что тут говорить!" — твердил Никита, понимая, что действительно нужно, не выслушивая никаких объяснений, уйти отсюда, и все же продолжал в каком-то отупении следовать за Елизаветой Петровной.

Так они очутились в комнате. Елизавета Петровна опустилась на стул, вынула свой тончайший платочек и собрала им у носа слезы.

— Я же говорила, что у вас с Надей разные дороги. Как я была права!

— Я пойду, Елизавета Петровна. Извините меня, — глухо сказал Никита.

— Ах, мне так больно за вас! Постойте, она оставила для вас пакет.

Никита машинально принял обыкновенный почтовый конверт с поздравительной картинкой к какому-то празднику и так с конвертом в руках вышел на улицу.

— Нашел? — спросил Серега Гнутов.

— Потерял, — ответил Никита сгоряча, будучи еще в состоянии отшутиться.

Он вспомнил о конверте, разорвал его и на сложенном вчетверо тетрадном листе в клеточку с трудом разобрал при бледном свете сумерек карандашные строки:

"Я уезжаю к морю с человеком, за которого выйду замуж. Но если ты захочешь, я в любое время буду твоя, твоя, твоя, несмотря на это".

Надиной подписи не было: видимо, уже вступила в силу необходимая конспирация.

Никита скомкал листок вместе с конвертом, больно впиваясь ногтями в ладонь. Утром Серега Гнутов, выйдя на производство, закинет метлой этот комок бумаги в совок и вместе с прочим мусором вытряхнет его в мусорный ящик.

Лина

По ночным пустынным улицам автобус мчался на предельной скорости. Дребезжали стекла, мелко вибрировал кузов, огни за окнами проносились длинными полосами.

Последний рейс.

Шипят на остановках тормоза, размыкаются и мгновенно смыкаются двери, чтобы впустить или выпустить припозднившегося пассажира, и снова Лину подхватывает стремительный бег с этими звуками быстрого движения, с вихрем, рвущимся в открытые окна. И есть у Лины своя заветная мечта стать бортпроводницей на каком-нибудь сверхзвуковом воздушном лайнере, чтобы захлебнуться этим покоряющим ее движением. А пока она рада и такому вот последнему рейсу по ночным улицам, свободным от других машин и пешеходов, когда водитель выжимает из их старенького автобуса всю возможную прыть.

Никита остался в автобусе единственным пассажиром. Лина села рядом с ним; ее растрепанные ветром волосы скользнули по его щеке.

— Хлопчик, почему ты меня сторонишься? Чем я тебе нехороша? Идем со мной. Сейчас сдам выручку, — она тряхнула тяжелой сумкой с монетами, — и свободна, как птаха. Идем?

Никита не мог бы сказать, где он был после того, как скомкал и бросил на дорогу письмо Нади. Всюду и нигде. Бродил до устали по улицам и набережной, присаживался на случайные лавочки, однажды заблудился, очутившись возле каких-то длинных заборов, потом опять вышел на знакомые центральные улицы, и везде огромная тоска, в которой уже не было отдельно ни матери, ни Нади, а была какая-то общая безысходность, словно нашептывала ему: "Не то, не то, не то", — и он продолжал бесцельно метаться по городу.

— О чем ты говоришь? — не сразу поняв Лину, спросил он.

— Давно ты мне нравишься, хлопчик. Давно я на тебя любуюсь, а ты сторонишься меня. Или я нехороша? — взволнованно шептала она, прижимаясь к нему щекой и грудью.

— Хороша, Лина, хороша…

Он почувствовал, что может заплакать, расслабленный ее лаской, и слегка отстранялся, но она опять придвигалась к нему и говорила:

— Ну вот пойдем ко мне. Подождешь меня у парка, я быстро, и пойдем.