Ледяная баллада
Льды все туже сжимают круг,Весь экипаж по тревоге собран.Словно от чьих-то гигантских рук,Трещат парохода стальные ребра.
Воет пурга среди колких льдов,Злая насмешка слышится в голосе:— Ну что, капитан Георгий Седов,Кончил отныне мечтать о полюсе?
Зря она, старая, глотку рвет,Неужто и вправду ей непонятно,Что раньше растает полярный лед,Чем лейтенант повернет обратно!
Команда — к Таймыру, назад, гуськом.А он оставит лишь компас, карты,Двух добровольцев, веревку, нартыИ к полюсу дальше пойдет пешком.
Фрам — капитанский косматый пес,Идти с командой назад не согласен.Где быть ему? Это смешной вопрос!Он даже с презреньем наморщил нос,Ему-то вопрос абсолютно ясен.
Встал впереди на привычном местеИ на хозяина так взглянул,Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:— Ладно, чего уж… Вместе так вместе!
Одежда твердеет, как жесть, под ветром,А мгла не шутит, а холод жжет,И надо не девять взять километров,Не девяносто, а девятьсот!
Но если на трудной стоишь дорогеИ светит мечта тебе, как звезда,То ты ни трусости, ни тревогиНе выберешь в спутники никогда.
Вперед, вперед по торосистым льдам!От стужи хрипит глуховатый голос.Седов еще шутит: — Ну что, брат Фрам,Отыщешь по нюху Северный полюс?
Черную шерсть опушил мороз,Но Фрам ничего — моряк не скулящий,И пусть он всего лишь навсего пес —Он путешественник настоящий!..
Снова медведем ревет пурга,Пища — худое подобье рыбы.Седов бы любого сломил врага:И холод, и голод. Но вот цинга…И ноги, распухшие, точно глыбы.
Матрос, расстроенно-озабочен,Сказал: — Не стряслось бы какой беды.Путь еще дальний, а вы не очень…А полюс… Да бог с ним! Ведь там,между прочим,Все то же: ни крыши и ни еды…
Добрый, но, право, смешной народ!Неужто и вправду им непонятно,Что раньше растает полярный лед,Чем капитан повернет обратно!
И, лежа на нартах, он все в метель,Сверяясь с картой, смотрел упрямо,Смотрел и щурился, как в прицел,Как будто бы видел во мраке цель,Там, впереди, меж унтами Фрама.
Солнце все ниже… Мигнуло — и прочь.Пожалуй, шансов уже никаких.Над головой полярная ночь,И в сутки — по рыбине на двоих.
Полюс по-прежнему впереди.Седов приподнялся над изголовьем:— Кажется, баста! Конец пути…Эх, я бы добрался, сумел дойти,Когда б на недельку еще здоровья…
Месяц желтым горел огнем,Будто маяк во мгле океана.Боцман лоб осенил крестом:— Ну вот и нет у нас капитана!
Последний и вечный его покой:Холм изо льда под салют прощальный,При свете месяца как хрустальный,Зеленоватый и голубой…
Молча в обратный путь собрались.Горько, да надо спешить, однако.Боцман, льдинку смахнув с ресниц,Сказал чуть слышно: — Пошли, собака!
Их дома дела и семейства ждут,У Фрама же нет ничего дороже,Чем друг, что навеки остался тут,И люди напрасно его зовут:Фрам уйти от него не может!
Снова кричат ему, странный народ,Неужто и вправду им непонятно,Что раньше растает полярный лед,Чем Фрам хоть на шаг повернет обратно!
Взобрался на холм, заскользив отчаянно,Улегся и замер там, недвижим,Как будто бы телом хотел своимЕще отогреть своего хозяина.
Шаги умолкли… И лишь морозДа ветер, в смятенье притихший рядом,Видели, как костенеющий носСвою последнюю службу нес,Уставясь в сумрак стеклянным взглядом.
Льдина кружится, кружат года,Кружатся звезды над облаками…И внукам бессоннейшими ночами,Быть может, увидится иногда,
Как медленно к солнцу плывут из мракаГерой, чье имя хранит народ,И Фрам — замечательная собака,Как черный памятник вросшая в лед.
МЫСЛИ НА КОНЦЕ ПЕРА
Об одном забавном эпизоде
В Подмосковье, как многим известно, есть два Дома творчества писателей: Переделкино и Малеевка. Переделкино — совсем рядом с Москвой, всего двадцать один километр. Малеевка — значительно дальше, под Рузой. В Переделкино наши писатели работают и отдыхают. А в Малеевке работают, отдыхают, да еще подлечивают здоровье. Одним больше нравится Переделкино, другие больше привыкли к Малеевке. У детского писателя Николая Носова есть повесть «Витя Малеев в школе и дома». Убежден, что фамилия литературного героя — дань любви к милому сердцу Дому творчества. Но поговорим еще о фамилиях: писателей у нас — превеликое множество. Среди них всегда было немало однофамильцев. Одних только Смирновых, вероятно, десятка полтора или два. Не меньше, наверно, Сергеевых, Петровых и Ивановых. Однако есть однофамильцы и более любопытные. Их, правда, не так уж и много, но есть. Я говорю об однофамильцах наших классиков, живших в девятнадцатом веке. К примеру, имя Николая Алексеевича Некрасова знают, разумеется, все, хоть и жил он более ста лет назад. В то же время не все, может быть, знают имена Виктора Некрасова, автора книги «В окопах Сталинграда», или Андрея Некрасова, создателя знаменитого капитана Врунгеля. (Хотя они были, и ближе к нам на доброе столетие.) Ну это я так, как говорится, к слову. А теперь о самом эпизоде.
Было это в 1973 году зимой. Я работал тогда в Малеевке. И помню, что писалось мне тогда особенно славно. Работаю же я, как правило, по утрам. И вот вышел я после завтрака из столовой и собрался пойти трудиться в свою комнату на второй этаж, как меня остановил переводчик Анисим Кронгауз. «Ну, как, Эдуард, дела? Если не спешишь — посиди со мной на диванчике пару минут. Давно мы с тобой не беседовали».
Я с удовольствием к нему подсел. Вынул из кармана пачку «Казбека» (в ту пору я еще курил), щелкнул зажигалкой и с удовольствием затянулся. Вдали, в самой глубине холла резко зазвонил телефон. Медсестра Нина зашла в будку и, подняв трубку, крикнула дежурной у гардероба: «Лена! Тут Чехова к телефону просят!»
Лена громогласно отвечает: «Чехов и Белинский только что оделись и ушли к Некрасову в коттедж».
Медсестра Нина снова громко говорит: «Жена Чехова нервничает. Ей нужно срочно поговорить с мужем!»
Лена ей отвечает: «А что я могу сделать? Не вправе же я покинуть свой пост!» И вдруг повеселевшим голосом восклицает: «Вон Толстой на улицу направляется! Никита Ильич! Подождите! Вы идете гулять? Если не трудно, то постучите во второй коттедж Некрасову. Там у него Чехов. Скажите, что жена Чехова срочно просит его позвонить домой!»
В это время из столовой вышла писательница Мария Марич (настоящая ее фамилия Чернышева). В ту пору она только что напечатала прекрасную повесть о декабристах «Северное сияние». Неторопливая, грузная, идет она и говорит, улыбаясь: «Господи боже! Сплошная классика: Чехов, Некрасов, Белинский, Толстой! Салтыкова-Щедрина на нас нет!»
Острое словцо Марич вызывает дружный смех у присутствующих и вскоре облетает весь Дом творчества.
Увы, многих из этих так называемых классиков нет уже на свете — ни Анатолия Чехова, ни Яши Белинского. Но добрые книги, написанные ими, все еще живут…
1 февраля 2001 года, Москва
Веселые гримасы истории
Когда Алексей Толстой писал свой знаменитый роман «Петр Первый», он имел доступ к самым секретным государственным архивам, которые очень помогали ему в работе. Будучи жизнерадостным, даже озорным человеком, Толстой однажды позволил умыкнуть один любопытный исторический документ, который, впрочем, позже собирался вернуть в архив. Бумагу эту он тщательно оберегал и хранил под замком у себя в сейфе. Показывал разве что самым близким друзьям после обильных возлияний. Суть же документа, как мне помнится, была в следующем.
Петр I готовился к битвам со шведами. И на сей раз собирался непременно их победить. А так как меди для отливки пушек не хватало, то государь повелел снять колокола с храмов. «Я сам за вас помолюсь! — пообещал он огорченным священнослужителям. — А после победы колокола мы вновь отольем!»