надёжности он не проходил.
Корнилов попытался вспомнить всех революционных деятелей, подходивших по категории харизматичных и сильных ораторов. Безусловно, Ленин. Само собой, Керенский. Это две глыбы, способные убедить кого угодно в чём угодно. Рангом пониже находятся Бухарин, Троцкий, Луначарский и прочие. Из меньшевиков — Церетели, из кадетов — Набоков. Никто из них не подходил для намеченной цели. Кто-то из-за своих амбиций, кто-то из-за фанатичной убеждённости, кто-то из-за имеющейся репутации.
Взгляд генерала упал на одну из газет, которыми его ежедневно снабжали адъютанты. Это был владикавказский «Терек», на первой полосе которого напечатали статью Л. Железного про Керенского, но с комментариями одного из авторов редакции. Автор ловко полемизировал с Железным, в целом соглашаясь и дополняя его тезисы собственными тезисами о необходимости социалистических преобразований. Подпись гласила «С. Киров», и генерал возбуждённо хлопнул рукой по столу. Вот, кажется, тот, кто нужен революции.
Глава 21
Могилев
Возвращение в Ставку прошло незаметно, без каких-либо сложностей или происшествий. Там всё так же кипела работа, беспрерывно стучали телеграфные аппараты и пишущие машинки, доносился гул от разговоров. Каждую секунду мелькали фигуры из одного отделения в другое, офицеры генерального штаба с бумагами в руках и аксельбантами на мундирах, седые почтенные генералы с длинными бакенбардами, иностранные представители, выделяющиеся чужой военной формой, англичане, французы, итальянцы, румыны, даже японцы.
Вести с фронта доходили не самые радостные. Немцы продолжали давить на Северном фронте, солдаты продолжали митинговать, сдаваться в плен целыми подразделениями или дезертировать с оружием в руках. Ударников не хватало, держать войска в повиновении с каждым днём становилось всё сложнее. Агитация не прекращалась, немцы постоянно посылали своих солдат брататься. Братания эти проходили не стихийно, а вполне организованно, на протяжении всей линии соприкосновения. Что больше всего удручало, порой из русских окопов брататься выходили даже младшие офицеры.
С немецкой стороны тоже выходили офицеры. Только другие. Офицеры разведки, переодетые в форму нижних чинов, обязательно с гостинцами и говорящие по-русски. Рядовые солдаты к таким мероприятиям не допускались.
Корнилов приказал пресекать огнём любые попытки братания, а так же стрелять по всем немецким «переговорщикам», если только это не их попытка сдаться в плен. Вернувшись в Ставку, он с головой погрузился в работу, в первую очередь, военную. Положение на фронтах требовало его постоянного внимания.
Позиционная война, тлеющая уже три года, давно зашла в тупик. Средств прорыва не имелось ни у той, ни у другой стороны, авиация этого времени особой угрозы не представляла, её можно было сбить винтовочным или пулемётным огнём. Для прорыва нужны были танки, причём достаточно быстрые, а нынешние монстры проекта «Железный Капут» могли только едва ползти по перепаханному снарядами полю, застревая в воронках и траншеях.
Штурмовые отряды, созданные фактически в каждой из воюющих армий, могли ворваться в окопы противника и залить там всё огнём и свинцом, безусловно, прорывая оборону на отдельных узких участках, но дальнейшее продвижение оказывалось весьма затруднительно. Враг подтягивал резервы, и чаще всего штурмовики откатывались обратно на свои позиции. В эти прорывы можно было бы бросать кавалерию, если бы её было достаточно, несчастных лошадей, вынужденных участвовать в этой войне машин, выбили ещё в четырнадцатом году.
Так что войска годами сидели на одних и тех же позициях, маясь от безделья, а скучающий солдат это худшее, что только может случиться. Тем более на войне.
Да, можно было бы попробовать организованно отойти на каком-нибудь участке фронта, чтобы попытаться взять немца в клещи, окружить и истребить, и это могло бы получиться, если бы не два фактора, на корню пресекающих такую идею. Дисциплина и репутация. Без должной дисциплины отход превратится в паническое бегство, которым обязательно воспользуется противник, да и не факт, что войска остановятся на запланированном рубеже, а не побегут дальше. Ну и оставление собственной территории, особенно, если её не удастся вернуть в ближайшее время, это мощнейший удар по репутации командования, за которым последует скорая отставка. Нет, в этот раз Корнилов хотел бы обойтись без жестов доброй воли.
Поэтому война продолжалась в формате позиционной мясорубки, пусть даже Верховный старался и не бросать ударные части в бой без особой нужды. Ударные полки это был резерв, неприкосновенный запас самого драгоценного ресурса — верных людей, и генерал не позволял бездарно сливать его на мясные штурмы немецких позиций, а тех командиров, кто пытался это делать, безжалостно карал.
Впрочем, таких было немного. В основной массе генералы быстро ухватились за ударников как за спасательный круг, используя этих головорезов в чёрных мундирах с черепами на шевронах, как последнее средство. Ударники, или «корниловцы», как их прозвали в народе и как они начали именовать себя сами по имени первого ударного полка, дрались отчаянно и храбро в любых условиях. Но были и минусы.
Причём довольно весомые минусы. Ударные полки формировались из добровольцев, которые переводились из действующих фронтовых частей. Как результат — из обычных подразделений уходили самые мотивированные солдаты и офицеры, которые могли бы поддерживать дисциплину в своих прежних частях собственным примером. В итоге в обычных полках оставались два типа солдат — агитаторы, комитетчики и вредители, зазывающие сослуживцев бросить оружие и бежать домой, и серая масса мобилизованных, ведомых, полуграмотных, не задумывающихся о последствиях. Очевидно, первые постепенно перетягивали на свою сторону вторых.
Агитаторы появились даже в Могилёве, далёком от фронта. Они открыто митинговали в городском театре, работая на аудиторию георгиевцев, несущих внешнюю охрану Ставки. Мол, война уже окончена, братцы, штыки в землю, езжайте на фронт, уговаривайте фронтовиков ехать домой. Контрразведка ловила этих товарищей, но они возникали снова и снова, как грибы после дождя.
Вскоре прошёл слух, что местные солдаты-георгиевцы хотят напасть на Ставку и поднять восстание. Пришлось поручить корнету Хаджиеву усилить охрану, благо, что Текинский полк, переведённый сюда, в Могилёв, пропаганде не поддавался.
Нервы у всех были на пределе. Даже командующие армиями и фронтами, приезжающие в Ставку, были подавлены. Приезжали Деникин с Марковым, приезжал Каледин, Юденич и прочие. Многие перестали доверять телеграфу и предпочитали прибыть в Могилёв лично, чтобы переговорить с Верховным.
Зато комиссар Ставки Филоненко продолжал вынюхивать контрреволюционные заговоры, а из Петрограда то и дело приезжали, как бы между делом, различные проверяющие. Даже шурин Керенского, полковник Барановский, приехал сюда будто бы по пути в Киев, но почему-то задержался здесь. Депутат Госдумы Аладьин, фланирующий по Ставке в форме лейтенанта британской армии, тоже приехал сюда по какой-то надуманной причине, и теперь развлекал всех историями, курьёзами и анекдотами, пытаясь наладить контакт со всем и каждым.
В один из последующих дней, к Верховному заявился помощник комиссара, который без всякого стеснения заявил Корнилову о том, что думают в Петрограде.
— По нашим сведениям, вопрос о вашей отставке,