В общем-то, тишкветмоаки преследовали тех же бизонов, но находились с другой стороны стада. Их отделяла от индейцев огромная, в милю шириной, колонна животных.
И тогда Кикаха принял окончательное решение. Он сказал, что этой ночью они сделают то, о чем договаривались раньше. После некоторых колебаний Анана согласилась попробовать. На самом деле она согласилась бы на все, лишь бы укрыться от Звонарей.
С наступлением сумерек они приблизились к лагерю тишкветмоаков и стали ждать своего часа. Поужинав жареным мясом, а затем напившись джина и водки, караванщики разошлись спать. По обеим сторонам растянутой цепочки фургонов, на довольно значительном расстоянии друг от друга, стояли трезвые караульные. Но поскольку караван находился на Большом торговом пути и их охраняли резные столбы с деревянными ликами бога торговли, постовые, конечно же, не ожидали нападения со стороны людей или полуконей. Их выставляли для того, чтобы в лагерь не забрело какое-нибудь животное. Случалось, что гигантская ласка или лев нападали на лошадей и даже тишкветмоаков, но такое происходило редко, поэтому караульные в основном дремали на своих постах.
Сняв с лошадей всю упряжь, Кикаха шлепнул их по крупу, и они убежали в степь. Он знал, что этим домашним животным, скорее всего, не выжить в дикой прерии. Но жалость — плохой советчик, и у каждого своя судьба. По правде говоря, их шансы на жизнь ничем не отличались от его собственных.
Кикаха и Анана привязали к спинам бутыли с водой и съестные припасы, а затем, зажав в зубах ножи, прокрались в испятнанной лунным светом темноте к заснувшему каравану и незаметно проскользнули мимо двух караульных, которых отделяло друг от друга не меньше сорока ярдов. Кикаха выбрал двенадцатый по счету десятиколесный фургон, и они направились к нему, обходя небольшие повозки, в которых похрапывали мужчины, женщины и дети. К счастью, собак здесь не было, и, кстати сказать, по довольно веской причине. Гепардовые пумы и ласки считали их особым деликатесом, поэтому тишкветмоаки отказывались брать в прерии своих любимых животных.
Им с трудом удалось пробраться через плотно упакованный груз на нижней платформе фургона. Отодвинув несколько деревянных сундуков и распихав по сторонам рулоны тканей и ковров, они, как могли, замаскировали нору, в которой собирались провести дневные часы. С неимоверными усилиями Кикаха затолкал вытащенные товары туда, куда они могли войти. Он надеялся, что никто не заметит перестановки предметов.
У беглецов имелись две пустые бутыли для естественных нужд; ворох одеял заменял им ложе, которое они считали вполне удобным, пока фургон не тронулся в путь. Рессоры у повозки отсутствовали; и хотя пешему путнику прерия казалась достаточно ровной, тряска превращала фургон в чрезвычайно неудобную обитель.
Скрываясь в тайнике на корабле, Анана жаловалась, что замкнутое пространство действует на нее угнетающе. Теперь же, по ее словам, она чувствовала себя замурованной под гигантским обвалом. И хотя полуденная температура редко превышала семьдесят пять градусов по Фаренгейту[8], Кикаха и Анана задыхались в душной тесноте. Отыскав несколько отверстий, они прижимались к ним лицами, пытаясь освежить легкие небольшой дозой свежего воздуха.
Кикаха расширил отверстия. Ему не хотелось делать большие щели — их могли заметить караванщики. Но он успокаивал себя тем, что в пути на нижнюю платформу обычно никто не заглядывал.
В первый день беглецы почти не спали. Ночью, дождавшись часа, когда лагерь погрузился в сон, они выползли наружу и прокрались мимо часовых в открытую степь. Отыскав источник, Кикаха и Анана выкупались, наполнили водой бутыли и удовлетворили свои естественные нужды, потому что в фургоне это было невозможно сделать — вернее, можно, но с большими неудобствами. Они поупражнялись, разминая мышцы, которые затекли от тесноты, тряски и непрерывных рывков.
Кикаха с усмешкой подумал о том, что он никогда еще не совершал таких дерзких поступков. А разве это не наглость? Они скрывались буквально под носом, а точнее, под задом тишкветмоаков. Будь Кикаха один, он чувствовал бы себя более удобно и непринужденно. В общем-то Анана почти не жаловалась, но ее невольные вскрики, несдержанные стоны и ругательства раздражали его все больше и больше. Там, в тесном пространстве их берлоги, они часто натыкались друг на друга. И каждый раз Анана реагировала слишком уж бурно. Она велела ему оставаться на другой половине «катафалка», просила не трястись над ней и изводила насмешками.
Кикаха начал всерьез подумывать о том, чтобы предложить ей скрываться от Звонарей порознь. Если она откажется, он может оглушить ее, оттащить подальше в прерию и оставить там. Временами ему даже представлялось, как он перерезает ей горло или привязывает Анану к дереву, чтобы львы и волки могли без помех терзать ее тело.
И какой черт дернул его начать эту любовную интрижку?
И тут Кикаха поймал себя на слове. Да, он сам сейчас подумал о любви. Но как он мог влюбиться в такую злобную, надменную и кровожадную сучку?
Тем не менее Кикаха влюбился. Несмотря на отвращение, презрение и ненависть, он начинал любить Анану.
Ему доводилось влюбляться много раз — и в этом, и в предыдущем мире… но никогда еще обстоятельства не складывались таким странным и трагическим образом.
Спору нет, если не считать Подарги, походившей лицом на Анану, и действительно чудесной, почти неземной Хрисеиды, его спутница была самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо видел.
Но Кикаха не придавал этому большого значения. Конечно, он ценил в женщинах красоту и формы, но любил в основном тех, кто обладал приятным характером, сообразительностью и юмором. Он терпеть не мог тупых и надменных красавиц. Встретив умеренно привлекательную и, возможно, даже некрасивую женщину, он мог бы влюбиться в нее, если бы нашел какие-то родственные интересы.
Но Анану он считал высокомерной и безжалостной.
Тогда откуда в нем это чувство любви, которое бок о бок уживалось с неприязнью?
«А кто его знает, — подумал Кикаха. — Чужая душа — потемки, а своя собственная — дремучий лес. И я этому даже рад. Мне бы не хотелось знать все о себе заранее».
К сожалению, его любовь была, по-видимому, безответной. Конечно, Анана могла проявлять к нему какой-то сексуальный интерес, но это скоротечное чувство будет нести в себе амбиции и презрение. А она никогда не полюбит лебляббия. И вряд ли она вообще способна любить. Властители считали себя выше подобных чувств. Во всяком случае, так говорил ему Вольф.
Второй день прошел гораздо быстрее первого; обоим удалось поспать. Ночью, во время прогулки к ручью, они столкнулись с львиным прайдом, явившимся на водопой почти одновременно с ними. Людям пришлось забраться на дерево. Время близилось к рассвету, а львы не выказывали желания уходить. В конце концов Кикаха начал отчаиваться. Солнце вот-вот могло появиться из-за монолита, и тогда им уже не удастся проскользнуть в фургон. Он сказал Анане, что они должны спуститься вниз и криками отпугнуть больших кошек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});