Читать интересную книгу «Вертер», этим вечером… - Патрик Ковен

— Я уверен, что вашим телезрителям — как, впрочем, и мне самому, — с начала нашей беседы не дает покоя намного более серьезный вопрос: где же все-таки вы покупаете такие галстуки?

Он понял, что одержал победу даже без подсчета очков. Принцип прост: в выигрыше оказывался тот, у кого было получше с чувством юмора. И здесь Орландо давал журналисту фору — он был человеком драм и душевных содроганий, он пел о любви, о горе, несчастьи и смерти. И вот тут срабатывал контраст: тот, кто вызывал у слушателей слезы, оказывается, был способен и рассмешить…

Однако и Уолколф был не лыком шит, он искусно увернулся, и тем не менее Орландо заранее чувствовал себя победителем дуэли. Чтобы окончательно не разочаровать ведущего, ему теперь нужно было просто отвечать на вопросы. А это было несложно, ведь теперь он ничем не рисковал, их поединок продолжится на тренировочных рапирах.

Еще три минуты.

— Можете ли вы сказать, какая из ваших ролей вам больше всего по душе?

Орландо глубоко вдохнул. Он был в своей тарелке и чувствовал себя превосходно. Внизу, за стеклянными дверьми, виднелись лица зевак. Из-за света он плохо их различал, они казались ему лишь бледными пятнами на фоне пурпурных драпировок.

— Со вчерашнего вечера, возможно, во мне осталось что-то от Рудольфа из «Богемы». Герой часто продолжает жить в актере после того, как падает занавес.

Натале бросил взгляд в глубину зала, где, чуть повыше головы Уолколфа, виднелись прильнувшие к стеклу лица зрителей. Сам того не осознавая, он остановился на одном из них. Из-за сложной игры прожекторов и зеркал казалось, что на это лицо надета отливающая металлом маска.

— Но я должен признать, что ближе всех для меня роль Вертера, — правда, за оперой в данном случае стоит роман Гёте…

Говоря это, Орландо заметил, как человек пошевелился, и блики от люстр и зеркал сделали его почти полностью невидимым. Потом он вновь на секунду появился, и сквозь его серый пиджак теперь просвечивался пол, словно этот тип был прозрачным. Человек из стекла и резких, ослепительных электрических бликов.

Орландо, сидевший до этого закинув ногу на ногу, сменил позу, поменяв таким образом угол зрения. Лицо потеряло прозрачность, тень смыла вспышки света, и тенор встретился глазами с Хансом Крандамом.

— Помимо чисто музыкального удовольствия от исполнения такой блистательной партии, как в случае с оперой Массне, огромную радость чувствуешь уже от того, что играешь столь известного литературного персонажа, который самой своей значимостью…

Говорить он мог долго, но ничто не заставило бы его в этот миг оторвать взгляд от Крандама. Куртеринг все ему рассказал, объяснил, почти убедил несколько дней назад в том венском кафе. Слишком много в студенте было жизненных сил, чтобы сводить счеты с жизнью. Разгадка крылась в другом, и вывод напрашивался сам собой. Альберт, Альберт, чьи друзья хозяйничали в городке, Альберт-убийца… И вот теперь Альберт находился в тридцати метрах от него, за грудами кабелей и аппаратуры, сваленной на старинные ковры и на плиты.

— Не думаю, что здесь стоит говорить об окончательно сложившемся персонаже. Существует множество Вертеров, ведь он олицетворяет одновременно и невозможность любви, и само отрицание этой невозможности. Именно поэтому его нельзя назвать отрицательным героем. Вертер пытается вырвать Шарлоту из рук Альберта…

И ему это удастся, старик, поверь мне, удастся…

— К сожалению, господин Натале, наше время истекает. Мне остается лишь задать вам последний вопрос, и задам я его с крайней осторожностью…

Что-то было не так. Несколько минут назад Уолколф почувствовал, что внимание собеседника ускользает: изящные, но механические фразы следовали одна за другой, а сам певец всматривался вдалеке во что-то, что его явно волновало. Нужно было заставить его вернуться, сосредоточиться на беседе.

Один из техников встал и закрыл собой Крандама. Орландо с трудом поборол желание наклониться влево, чтобы не потерять его из виду. Он почувствовал, как на виске забилась жилка. А что, если Крандам выстрелит? Вдруг он вооружен? Тогда этот идиот в аляповатом галстуке получит сенсацию века: представить только — его собеседника убивает в прямом эфире ревнивый муж. Да ведь рейтинг его программы подскочит раз в пять! Жаль, на алом кресле кровь будет не видна.

«Тенор, истекающий кровью!» «Последняя „Богема!“», «Человек-голос убит!»

Молчание.

Затянувшее молчание. Натале понял, что от него чего-то ждали, и он понятия не имел — чего.

Уолколф поднял руку.

— Стоп.

Он улыбнулся Орландо, и его брови удивленно изогнулись. Ни дать ни взять, лягушонок.

— Кажется, вы не расслышали моего вопроса?

Орландо вздрогнул.

— Простите. Мне показалось, что среди людей в холле я увидел одного знакомого… позвольте…

— Прошу вас.

Орландо взглядом нашел Джанни.

Итальянец уже шел к нему. Его оливкового оттенка кожа блестела в свете «юпитеров», а на большом пальце правой руки красовался изумруд.

— В холле в толпе есть некий Ханс Крандам. Найди его и передай, что мы можем встретиться в баре после съемки. Пусть он дождется меня.

Джанни наклонился ниже.

— У тебя обеспокоенный вид. Какие-то проблемы с этим типом?

Уолколф сидел в трех метрах, сцепив руки на коленях. Не попросишь же Джанни убедиться, что у того человека нет при себе пистолета! Он становится смешным… Но ничего, очень скоро все должно решиться…

— Извините. Если вам угодно, мы можем продолжить.

Уолколф кивнул. Оба кинооператора вновь подступили ближе. Лягушонок поднял руку.

— Мотор… Прямое включение.

Едва слышное потрескивание аппаратов. На камере зажигается красный глазок.

— Орландо Натале, дубль два…

В виски «Black and White» Ханса Крандама таяли льдинки.

— Женщины всегда правы. С этим ничего не поделаешь. Возможно, в прежние времена их и сдерживал целый клубок связей. Но кто сегодня сможет удержать Каролу против ее воли?

Орландо слушает его, почти не вмешиваясь. Его роль слишком легка, чтобы что-то усложнять: знаменитый иностранец, богач и любимец публики… Что он может сказать бедному Альберту? Попросить прощения за то, что увел жену?

— И потом, мне так и не удалось… Даже в первые месяцы после свадьбы наши отношения никак не походили на страсть… Меня нельзя назвать большим оригиналом, я технарь, господин Натале, и в обществе я представляюсь «научным работником». Со мной у нее не было никаких сюрпризов. Я не забавен, не наделен воображением, у меня нет фантазии, и иногда я ей надоедал. Я это прекрасно видел, и это ужасно: ощущать, что кому-то наскучил, пытаться его развлечь, вызвать любопытство, интерес и не находить ничего — ни слова, ни жеста. Я сам виноват: меня никто не учил быть неотразимым и желанным. То, что случилось сейчас — не более чем закономерность…

В противоположном конце большого темного бара с низкими полированными столами Джанни тихонько встает и выходит. Поначалу обеспокоенный этой встречей, он понял, что ничего страшного здесь не произойдет: чтобы в этом убедиться, достаточно было взглянуть на поникшие плечи Крандама…

Орландо двумя пальцами вертит свой стакан с апельсиновым соком. Нужно поговорить с этим типом, я судил о нем слишком опрометчиво, нет ничего легче, чем наклеивать ярлыки… Но как его утешить? Нет ничего труднее.

— У вас не найдется сигареты?

— Я думал, певцы не курят.

— Иногда случается.

Орландо прикуривает сигарету «Stuy vesant» и затягивается. Янтарные завитки дыма под медного цвета абажуром.

— Мне кажется, вы столкнетесь с одной проблемой, отнюдь не связанной со мной.

— С какой проблемой?

— Карола никогда не хотела уезжать из Сафенберга.

Орландо качает головой.

— Знает ли она, что вы здесь? И что вам всё известно?

— Нет. Прошу вас, не говорите ей…

— Даю вам слово.

Бедный Ханс. Она не уехала из Сафенберга, потому что не любила тебя. Игра не стоила свеч. Но со мной она уедет, мы ведь уже были в Вене.

— Возьму-ка еще виски.

— Я тоже.

— Я думал, что певцы не пьют.

— Сегодня можно сделать исключение. Крандам, я отлично знаю, что это по большому счету пустые слова, но я хотел бы сказать, что восхищаюсь вами.

Муж Каролы каким-то детским движением облизал край своего пустого стакана.

— Если память мне не изменяет, Альберт и Вертер никогда не питали друг к другу ненависти.

— В опере есть даже дуэт, который они исполняют вместе.

— Что ж, давайте соблюдать традицию. Я думаю, мы уже всё друг другу сказали.

Орландо жестом подозвал официанта.

— Нам остается только выпить, — сказал он.

Через два часа он сядет в самолет, через три — обнимет ее и больше никуда не отпустит.

ДНЕВНИК АННЫ ШВЕНЕН