оперативник.
– Нет, – покачал Лев головой. – Что мне тебя воспитывать? Ты мне не сын, не сват и не брат. Ты взрослый парень и прекрасно понимал, что творишь. В тебе заложено это отношение к другим людям, наплевательское отношение. Хотелось бы в глаза твоим родителям посмотреть, но и этого я делать не стану. Я с тобой буду общаться на понятном тебе языке. Будешь сотрудничать со мной – и все для тебя ограничится увольнением из органов без права восстановления и условным сроком. По большей части преступлений ты пойдешь свидетелем. И учти, что содержимое пакетика уже отправилось на экспертизу. Официальную!
– Да меня свои же презирать будут, порвут на части, – презрительно скривил губы Юрасов.
– Ты все-таки дурак! – зло прикрикнул на него Лев. – А тебя не пугает, что тебя и твоих коллег презирают сотни людей, которых вы подставили, которые сидят в колониях без вины? А те, кто вам большие деньги платил, чтобы не сесть? Их презрение тебя не беспокоит? Что они тебя готовы порвать на части, не беспокоит?
– Чего вы от меня хотите? – побледнел Юрасов.
– Всего три вещи, – сухо произнес Гуров. – Первое, полный отчет о подтасованных делах. Второе, все ваши каналы и связи с наркоторговцами. Третье, ты мне должен нарыть информацию о том, что случилось с дознавателем Светланой Моревой.
– Кто это? А-а, это та, которая недавно уволилась со скандалом.
– С каким скандалом?
– Да я не знаю подробностей, краем уха слышал, что к ней там какие-то претензии, а она права качать начала, вот ее с треском и турнули.
Чикунов вошел молча, когда увели Юрасова, и сел на стул перед полковником. Он смотрел в сторону, лицо парня было напряжено так, что кожа на скулах натянулась. Этот слабее, подумал Лев. Он шел на поводу у приятеля, считал, что тот опытнее и все обойдется. Этот не ведущий, этот ведомый. И он не такой подонок, этого совесть будет глодать сильнее и дольше. Сломается, обязательно сломается, когда сядет. Эх, ты, слабак!
С Чикуновым Гуров не стал устраивать диалогов и споров. Он сразу в ярких красках рассказал ему, в какое тот попал положение. И именно Чикунов, а не оба оперативника. Не надо тешить его надеждами, что они вдвоем будут переносить тяготы и лишения, связанные с расследованием и отбыванием срока, если до этого дойдет. Это они грязные дела делали вместе, а отвечать и сидеть будут каждый по отдельности и каждый за себя. Правда, срок за групповое преступление будет выше. За двоих или сколько их там было в деле.
Чикунов это понял. Точнее, испугался и сразу согласился на предложение Гурова. Он потерял «ведущего», и ему срочно нужен был другой «ведущий». Гуров вспомнил психологию, которую изучал в институте и которая ему помогала в работе все эти годы. Психология коллектива, она всегда останется такой, и не важно, криминальный это коллектив или созидательный, производственный. Всегда есть лидеры, есть генераторы идей, есть помощники, а есть просто исполнители.
Показания, которые подписали оба оперативника и потерпевший Белкин, легли в дело оперативной разработки в кабинете майора Синицына. Сканкопии Гуров отправил, как и предыдущие материалы, Крячко. Станислав по телефону рассказал о своем разговоре с Орловым, когда он посвятил его в дела Гурова в Усть-Владимирове. Петр категорически велел продолжать раскапывать и вести себя осторожно. Он обещал любую помощь, если возникнет необходимость.
Лев потушил свет, вытянулся на кровати и позвонил жене. У Маши был усталый, но очень теплый голос. Как же мне не хватает его, неожиданно подумал он. Заканчивается рабочий день, спадает дневное напряжение, можно переключиться со своих оперативных дел. Ты возвращаешься домой и слышишь Машин голос, видишь ее улыбку или, наоборот, сосредоточенное лицо, потому что она весь день репетировала и у нее опять «не идет образ». Он любил ее всякой. Доброй и милой, когда она встречала его у двери, целовала в щеку и отправляла мыть руки перед ужином… и он чувствовал, что с кухни пахнет вкусным… Он любил ее уставшей, сонной, в состоянии апатии, когда Маша закутывалась в плед и лежала на диване или забиралась с ногами в кресло. Это означало, что у нее в театре что-то не так, как ей хотелось бы, как ей нравится, что творческому процессу что-то или кто-то мешает. Актеры, люди с тонкой душевной организацией, если им мешать или даже не давать творить, впадают в апатию. У них муторно на душе, некоторые начинают пить или бросают театр, а потом невероятно страдают и ищут пути назад. Любой ценой. Это особый мир особых людей. И Мария Строева, его жена, была из этого мира, и Гуров очень ценил, что она любит его, что она стала его женой. Он любил ее даже раздраженную, когда она металась по квартире, все швыряла и называла себя бездарной курицей. Подхватывал ее на руки и кружил по комнате, пока она не успокаивалась и не просила поставить ее на место.
– Ты сегодня обедал? – спросила Маша.
– И обедал, и ужинал, – заверил с улыбкой Лев. – У них здесь в управлении очень хорошая столовая. Знаешь, я даже начинаю привыкать к размеренной жизни. Пришел на работу, четыре часа за столом с документами, потом спустился в столовую и не спеша, со вкусом, пообедал. Потом еще четыре часа с документами, потом снова не спеша в гостиницу, ужин в кафе и в номер, к телевизору в удобное кресло. Боюсь, что отращу себе здесь брюшко, стану ленивым, неповоротливым. Хочешь, я привезу тебе двойной, нет, тройной подбородок из этой командировки?
– Хочу, – тихо ответила Маша. – Я хочу, чтобы ты просто скорее приехал. Командировка в другой город – это слишком долго. Хочу ждать тебя каждый день с работы за накрытым столом, посматривать на часы… и ждать твоего звонка.
Они говорили еще минут десять, пустившись вообще в какие-то подростковые глупости. Маша смеялась, а Гуров представлял, как она это делает, запрокидывая назад голову и блестя ровными белыми зубками. Маша умела хохотать со вкусом! И ее смеха ему тоже не хватало. Как не хватало и ее ласкового шепота, когда она могла ни с того ни с сего уткнуться ему носиком в шею и замереть. «Кажется, я соскучился, – вздохнул он, положив телефон рядом с собой на одеяло. – А ведь в нынешней ситуации