Однако Екатерина нечасто расставалась с Петром I: она сопровождала супруга, даже будучи беременной. Выдающуюся роль она сыграла в 1711 году в Прутском походе, когда русскую армию, возглавляемую царём, окружили втрое превосходившие силы турок и крымских татар. В русском лагере началась общая паника – на исходе было продовольствие и запасы питьевой воды, не было корма лошадям. Самообладание потерял даже Пётр. И только Екатерина сохранила присутствие духа. Любительница роскоши, она в этот судьбоносный момент, казалось, забыла об этом своём пристрастии – и все имевшиеся у неё драгоценности пожертвовала на подкуп турецкого паши, командовавшего вражескими войсками. В результате был заключён спасительный мир, русская армия уцелела. Тогда Пётр I в ознаменование “вечной памяти знаменитого освобождения армии, царя и царицы у реки Прут” учредил орден Святой Екатерины, которым впоследствии награждались наиболее заслуженные женщины России. А в 1713 году царь спустит на воду 60-пушечный фрегат “Святая Екатерина”. Екатерину же он наградит этим орденом 24 ноября 1714 года, подчеркнув, что в то опасное время она “не как жена, но как мужская персона видима была”.
9 февраля 1712 года состоялось бракосочетание Петра I с Екатериной Алексеевной. Несмотря на то, что царь вновь подчеркнул при этом заслуги своей избранницы перед государством и армией, в народе распространялись “неудобь сказаемые толки” против новой жены: “Не подобает Катерине на царстве быть: она не природная и не русская… Она с Меншиковым его величество кореньем обвели…” и так далее. Очень точно проанализировал сит уацию Борис Успенский: “Брак Петра с Екатериной вызвал резко отрицательную реакцию не только потому, что Пётр женился вторым браком при живой жене, насильственно постриженной, – подобные прецеденты по крайней мере имели место (пусть в исключительных случаях) и раньше. Беспрецедентным было смещение духовного и плотского родства. Дело в том, что восприемником Екатерины, когда она переходила в православие, был царевич Алексей Петрович. Следовательно, Екатерина была крёстной дочерью Алексея (ведь даже “Алексеевной” Екатерина была названа по имени своего крёстного отца), а по отношению к самому Петру она оказывалась в духовном родстве внучкой; при этом духовное родство в данном случае не различалось от плотского, но лишь становилось ещё выше. Итак, обвенчавшись с Екатериной, Пётр как бы женился на своей внучке. Это не могло расцениваться иначе, как своего рода духовный инцест, кощунственное попрание основных христианских законов”. Царь, однако, не склонен был прислушиваться к мнению толпы.
Экономный и даже, по словам современников, “скуповатый” Пётр, и женившись, по отношению к тратам царицы всегда проявлял завидную широту. Особенно резко это бросалось в глаза при сравнении дворов Екатерины и Петра. “Двор царицы так хорош и блестящ, как почти все дворы германские… У царя же, напротив, он чрезвычайно прост,” – отмечал камер-юнкер Фридрих-Вильгельм Берхгольц. Петру прислуживали лишь несколько денщиков; у Екатерины же одних только женщин, вместе со стряпухами, было 34, да ещё 50 мужчин и 22 человека при лошадях и экипажах. Иностранцы говорили, что Двор этот затмевает пышностью любой, кроме Версаля (Заметим в скобках, что “короля-солнце” Людовика XIV обслуживали 198 человек). И это неудивительно – драгоценности с редкой откровенностью выносились здесь на всеобщее обозрение. Голштинец граф Хеннинг Фридрих фон Бассевич сообщил: “Супруга… окружёна, согласно воле монарха, царским блеском, который ему всегда был в тягость и который она умела поддерживать с удивительным величием и непринуждённостью. Двор, который она устраивала совершенно по своему вкусу, был многочисленен, правилен, блестящ, и хотя она не смогла вполне отменить при нём русских обычаев, однако ж немецкие у неё преобладали”. Когда Пётр и Екатерина путешествовали вместе, то, как правило, в отдельных поездах, отличавшихся один своей роскошью, другой – простотой.
Екатерина всегда стремилась одеваться щегольски, постоянно следила за европейской модой. Знаменательно, что факт этот нашёл своё отражение в романе А. С. Пушкина “Арап Петра Великого”: “Государева коляска остановилась у дворца, то есть Царицына сада. На крыльце встретила Петра женщина лет тридцати пяти, прекрасная собою, одетая по последней парижской моде”.
Не исключено, что вкус к модному платью и драгоценностям привил Екатерине её давний друг, наипервейший поклонник роскоши в Петровскую эпоху Александр Меншиков (они нередко баловали друг друга подарками).
Об её обострённом интересе к модам свидетельствуют и ее письма. “Впредь просим, – писала она к находившемуся в Италии Савве Владиславичу-Рагузинскому, – ежели что выдет новой моды какие дамские уборы, а именно платки и прочее, дабы старались по одной штучке для пробы прислать к нам”. И царице посылались платки, муфты, цветы из шёлка и перьев, туалетное мыло, духи и. т. д.
Модные товары посылал жене из-за границы и сам Пётр. Известно, что она возжелала заиметь распространённые тогда в Европе фонтанжи и алонжи (мода на них оставалась до 1720-х годов), служившие из-за их непомерной величины мишенью критики со стороны моралистов и сатириков. 7 апреля 1717 года монарх писал Екатерине из Брюсселя: “Посылаю тебе кружива на фонтанжу и агаженты; а понеже здесь славные круживы всей Эуропы и не делают без заказу, того для пришли образец, какие имена или гербы на оных делать”. Она сразу же ответила: “Особливо благодарствую за присланные кружива брабантские, которые я також в целости получила. А что изволили Вы милостиво ко мне писать, чтоб прислать обрасцы, какие мне ещё надобны кружива; и хотя я не хотела тем утрудить Вашу милость, однакож при сем образец посылаю и прошу против оного приказать зделать на фантанжи, толкоб в тех круживах были зделаны имяна Ваше и моё, вместе связанные”.
Она облачалась то в новомодные французские одеяния, то в испанские робы, то в щеголеватые немецкие платья, блистая всеми цветами радуги – дорогим серебряной материи шитьем, атласным, оранжевым, красным – великолепнейшими костюмами. Искусно одета она была и на ассамблеях (чем резко выделялась на фоне простой одежды Петра). Здесь она могла вести беседу на четырёх языках. Но поистине неподражаема она была в танцах – “танцевала чудесно и выполняла артистически самые сложные пируэты, в особенности, когда сам царь был её партнёром. Её низкое происхождение не смущало её”.
Однако плебейское происхождение Екатерины сразу бросалось в глаза искушённым. Сохранился отзыв брайретской маркграфини Вигельмины о приезде российской царской четы в Берлин в 1719 году. “Царица была мала ростом, толста и черна; вся её внешность не производила выгодного впечатления. Стоило на неё взглянуть, чтобы тотчас заметить, что она была низкого происхождения. Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено на рынке; оно было старомодного фасона, и всё обшито серебром и блёстками. По её наряду можно было принять её за немецкую странствующую артистку. На ней был пояс, украшенный спереди вышивкой из драгоценных камней, очень оригинального рисунка в виде двухглавого орла, крылья которого были усеяны маленькими драгоценными камнями в скверной оправе. На царице были навешаны около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и, когда она шла, всё звенело, словно прошёл наряженный мул”. Трудно согласиться с автором этого отзыва о непрезентабельной внешности русской монархини – большинство мемуаристов и историков говорят о ней как о женщине блестящей наружности. Так, у Михаила Семевского читаем: “Роскошная чёрная коса убрана со вкусом; на алых полных губах играет приятная улыбка; чёрные глаза блестят огнём, горят страстью; нос слегка приподнятый..; высоко поднятые брови; полные щёки, горящие румянцем, полный подбородок, нежная белизна шеи, плеч, высоко поднятой груди.” Такой предстаёт она и на многочисленных парадных портретах того времени.
Впрочем, о безвкусии Екатерины, связанном с характерным для неё неизгладимым обликом служанки, говорит в своём романе “Вечера с Петром Великим” и Даниил Гранин. На наш взгляд, “щегольство” и “безвкусие” – понятия не только друг друга не исключающие, но в ряде случаев бодро идущие рука об руку. Что же касается Екатерины, то она являла собой причудливую смесь щеголихи и домохозяйки, сочетая в себе следование моде, плебейское стремление к роскоши с незатейливостью бывшей маркитантки.
Существуют неоспоримые доказательства щегольства монархини. Так, желая первенствовать, она под страхом наказания наложила самодержавный запрет на некоторые парадные женские платья – дамы больше не имели права надевать золотые одежды, которые носила только она одна. Кроме того, им не дозволялось носить бриллианты с двух сторон головы (а разрешалось только с одной – левой): возбранялось также украшать одежду мехом горностая.