Когда захожу в кабинет, осматриваю изменения: больше мягкой мебели появилось и освещение чуть поменялось. И еще у него переизбыток экранов. 
  
 Рапид не сразу лицом разворачивается ко мне. 
  
 А когда ясно вижу его всего, в полный рост, душа вдруг нечто материальным ощущается, как тень биологического сердца. 
  
 И эта материальная душа горьким черным дымом наполняется. 
  
 Невозмутимая маска Рапида трещинами прямо на глазах покрывается, а из изломов чернь лезет. Он небрежно поднимает на меня свои жесткие глаза. 
  
 — Насколько сильно ты хочешь свой отдел сохранить? — деловым тоном заводит он. 
  
 Мои пальцы замерли прямо в процессе какого-то движения, потому что такую нервозность, как у меня сейчас, не унять всякими дерганиями юбок, кофт и лоскутов ткани. 
  
 — Достаточно, — твердо отвечаю я. 
  
 Он кивает, голову опускает, а потом в сторону куда-то смотрит. 
  
 — Я сохраню научный отдел пока, но с этой минуты по-моему делаем. Ты метку сегодня получишь, а я — свою Омегу. Что мне по праву и принадлежит. 
  
 — Пока? — дрожащим голосом переспрашиваю. — Это сколько? Не на одну ночь, как только метка приживется?
  
 Он кивает несколько раз, все еще в сторону глядя. 
  
 — Чего-то такого я и ожидал. Ты мои решения под вопрос ставишь, и на равных, думаешь, мы здесь. Но рычагом давления тогда тебе надо обладать. А у тебя он есть?
  
 — А можно… без рычагов давления общаться? — еле ворочаю языком, но все равно говорю. 
  
 Рапид кулаками в край стола упирается и совсем низко голову опускает. 
  
 — Я сохраняю научный отдел на ближайшее время. На месяц где-то. А потом посмотрим. От обстоятельств может зависеть. 
  
 — Понятно, — бесцветно отвечаю. 
  
 — Твой ответ? Да или нет? — грубо выпаливает он. 
  
 — Я сказала уже. Понятно. 
  
 Он вскидывает чуть лицо и взглядом замирает на мне, как прицел, которого он будет придерживаться несмотря ни на что. 
  
 — Раздевайся. 
  
 Я покорно стягиваю сначала кардиган, потом платье, белье и даже обувь. Через ботинки переступаю и беспокойные руки вдоль туловища держу. Соски у меня затвердевшие не от прохлады гигантского помещения, а потому что они теперь все время тяжелеют сладким томлением с тех пор, как запах Альфы на меня напал. 
  
 Рапид не рассматривает меня, а просто смотрит, как и раньше смотрел. Но секунда за секундой его неподвижность словно бы меняет форму и напоминает замедленную трансформацию в окаменелость. 
  
 Когда он наконец выпрямляется, не спеша, я лишь чуть сгибаю ступню и его темный взгляд поедает движение как коршун. 
  
 Он глядит мне в лицо, когда говорит:
  
 — Когда времена тяжелые настали, мне приходилось много переиначивать. И постоянно бежать. Бежать, бежать, бежать. Чтобы вот сюда дойти. Ты чувствуешь, Омега, скала мертва?
  
 — Да, — заторможенно отзываюсь я, — камень мертв. 
  
 Не знаю, насколько хорошо это чувствуют другие, но в «Ново-Я» не было дня для меня, чтобы я не прониклась моторошным ощущением, которое всегда будто ниоткуда берется. 
  
 Большая часть природы потеряла жизнь во время катастрофы последнего противостояния оборотней и остальных. В природе больше нет силы. Она напоминает бутафорию. 
  
 — Я много бежал, но последние недели… Мне еще не приходилось это делать вслепую. Выслушай, Яна. В мире есть законы, и некоторые из них нерушимы по причине того, что они — работающие. Альфы и Омеги нужны друг другу. Истинные уже связанные природным порядком. Я — твой Альфа. По запаху всем должно быть понятно вокруг, кто твой Альфа, если я не рядом. Ты, Омега, будешь следовать своему Альфе, как и я буду учитывать твои интересы. Яна. Ты вынуждаешь меня, — его взгляд срывается и вниз опускается, и он головой поводит. — Ты меня к этому моменту привела, — его голос на шепот срывается, но потом он сразу же осекается: — Я не обвиняю тебя, я объясняю. Ты используешь повышенную дозу супрессантов, как и я. Кому, как не тебе, знать насколько это опрометчиво. Не вынуждай меня… 
  
 Рапид останавливается на несколько мгновений. Дарит себе и мне пары вдохов. 
  
 — Презентуй себя, — жестко выговаривает он и будто столешницу в себя двигает, хотя я ничего толком разглядеть не могу. 
  
 — Нет, — сквозь слезы выдавливаю, — не таким образом. Мы не связанные еще. 
  
 — Ты знаешь, как это делать? Правду! — рявкает он и от стола отталкивается. 
  
 — Да! 
  
 Слезы текут, но я не останавливаю их. Мои руки все еще вдоль обнаженного тела вытянуты. 
  
 Презентовать себя — это значит показать Альфе готовность разделить близость. Показать физическую готовность, обычно в позе какой-то развратной. Я не буду этого делать!
  
 — Это потому что это слишком старый обряд, — выплевывает Рапид, — или потому что у тебя подготовлен список запретов для меня?
  
 — Это ты мне запрещаешь и ты меня заставляешь! 
  
 — Ты погубишь себя, и погубишь нас. Есть то, как это все работает, и ты должна уяснить реальность. Если я прошу, я не унижаю тебя. Я не ради этого… прошу тебя. 
  
 — Ты за меня решаешь, что для меня унижение или нет? — наконец-то слезы вытираю и сопли размазываю. 
  
 Теперь четче все вижу, а его лицо расползлось черными венами по сторонам. Вздувшиеся линии настолько толстые, что создается иллюзия будто и так массивное лицо в два раза больше стало. 
  
 И я не пугаюсь, потому что он заслуживает. Для Альфы невыносимо, если его Омега настолько расстроена, как я сейчас, и один только запах слез на нервах играет, а здесь болото уже наплакано подо мною. 
  
 И это все сделал он сам. Когда толкает речи, как нужно следовать правилам.