Читать интересную книгу Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

— Пан не переодевается. Пан не переобувается, — услышал он справа, узнал голос Мамата и все равно повернулся в седле, чтобы на него посмотреть. В вывернутой наизнанку шапке зверообразный казак был так смешон, что пану Ганнибалу с трудом удалось удержаться от неуместного хохота. — Пан хочет всех нас погубить?

Не успел ответить пан Ганнибал, только нащупал снова эфес палаша, когда услышал слева тяжелое дыхание оруженосца своего Тимоша. Выглядел он как шут гороховый, однако тоже был уже в седле, а в руках держал взведенный арбалет, по странной случайности направленный в живот Мамату.

— Заткни щербатую свою пасть, разбойник! Пан ротмистр сегодня весь день вас спасает, скоты вы неблагодарные, — с укором заметил Тимош. — А ты, пане ротмистр, скоренько сходи с коня, а снова сядешь — тогда уже головой к хвосту. Так тоже можно Боруте глаза отвести. Я поведу твоего Джигита за повод, ты только прикажи, куда ехать.

Неистовый вой раздался будто сразу за обочиной, не оставляя бывшему ротмистру времени для раздумий. Мгновенно, будто в молодости, скатился он с беспокойного Джигита, неловко занес правую ногу в левое стремя, уселся лицом к хвосту коня и почувствовал себя дурак дураком. Подумал, что еще и палашом махать в такой позиции было бы совсем уж нелепо и со шляхетским гонором невместно, и жестом потребовал у Т имоша арбалет.

Тут и вой смолк внезапно на какой-то низкой, будто обиженной ноте. Пан Ганнибал торопливо крикнул:

— Разворачиваться! Скачем назад, снова к речке! Вперед! Разберетесь на ходу!

После неизбежной суматохи отряд снова двинулся — теперь уже точно, как все надеялись, к речке. Пан Ганнибал ехал замыкающим, с арбалетом на изготовку. Страдая от шутовской своей посадки, посматривал он больше налево, откуда в последний раз раздался вой лесного духа, поэтому правую обочину, где на дубе висели раздетые покойники, наблюдал краем глаза. И все равно успел заметить, что один из них исчез. Но это могло и привидеться. А если и забрал мертвеца к себе лесной дух, какое сейчас до этого дело ему, ротмистру его величества панцирной хоругви, удирающему от зеленой нечисти на коне задом наперед?

На самом же деле исчезновение с дуба одного из мертвецов прямо касалось пана Ганнибала и оказавшегося в его подчинении сброда. Ведь в действительности не огорченный второй своей неудачей Лесной хозяин утащил Хомяка (ему ограбленный мертвец был вовсе без надобности), а это сам Хомяк во время неразберихи, происшедшей от скорого переодевания, ожил, огляделся украдкой и решил, что одному ему в лесу нечего делать. Чувствовал себя Хомяк будто с крепкого похмелья, а вкус во рту был даже гаже, чем после большого перепоя. Когда оглядывался он, товарищи его по походу как раз усердно раздевались, выворачивали одежду наизнанку, снова натягивали на себя. Понять, что там происходит, было невозможно, однако Хомяка куда больше озаботило, что наблюдал он все это как бы на вогнутом зеркале и что все увиденное покрывала оранжевая сетка с искрами внутри, похожая на ту, которая возникает пред тобою, когда закрываешь глаза и поворачиваешь лицо к солнцу.

Он знал откуда-то, что сейчас на дороге слишком светло для него и что хорошо бы теперь укрыться в темное место. Еще он чувствовал в себе огромную силу, а в то же время и жестокий голод, с этой силою, несомненно, связанный. Сначала померещились ему на месте суетящихся на проселке товарищей огромные, кровавые туши освежеванных вепрей, потом он понял совершенно четко, чего ему действительно, без дураков и безумно, хочется: живой, горячей крови, которая омоет и размягчит его задубелое во временной смерти тело. Как бы приблизить исполнение этого желания?

Хомяк протянул вверх руку, крепко ухватился за тонкий корень, на котором висел, и легко подтянулся. Петля ослабела, и теперь не составило труда вынуть из нее голову. Оказалось, что шея не сломана, а проверять, не повреждена ли гортань, было не время. Он огляделся еще раз, убедился, что никто на него не смотрит, хотел было спрыгнуть на землю. Нет, так не годится, заметят! Если он сумел ожить, если столь силен теперь, то не сможет ли стать невидимым? И тут удивительные чувства довелось пережить Хомяку: мир перед ним вдруг увеличился во много раз и как бы удвоился, при этом каждым из глаз он видел не только как человек, перед собою, но и происходящее по бокам от него. Рука его, превратившаяся теперь бог знает во что, скользнула по корню и сорвалась, однако он не упал, потому что руки растопырились, оказались чем-то вроде кожаных крыльев. Хомяк, уже понявший, что превратился в нетопыря, скользнул над землей рядом с приминающим остатки травы задом Федка (тот с трудом натягивал сапоги) и оказался, никем не замеченный, под повозкой. Сам себе изумляясь, он вонзил когти задних лап в пыльные доски кузова и повис вниз головой, сложив свои руки-крылья.

Оставаясь внешне отвратительным нетопырем, а внутри этой жалкой животной оболочки сохраняя человеческое сознание, Хомяк вполне понимал, что с ним происходит: теперь он — очередной упырь в своей семье.

Глава 11. Под стенами Путивля

Некрасивый юноша, называвший себя коротко царевичем Димитрием, огляделся. Одни распаханные поля лежали вокруг, и не было поблизости ни кургана, ни хотя бы пристойного холма, на который он мог бы заехать, чтобы наблюдать, и для своего войска на виду, как оно, свое собственное и весьма дорого ему стоившее, приступает к славному российскому городу и крепости Путивлю.

Поэтому он снова послал вперед своего тонконогого, серого в яблоках, Дьябла и только с седла присмотрелся, как пестрая, поблескивающая оружием и латами польских рыцарей, лента его войска приближается к неподвижной, темной полосе на краю земного круга. Та полоса (издали похожая еще на плоскую груду бревен) имела сверху как бы зазубрины: над крепостными стенами кое-где торчали маковки церквей, к сожалению, ни одна из них не сияла золотом. Из того, что рассказывали любознательному юноше о Путивле, вынес он впечатление о нем как о городе на тульском прянике или на голландском изразце, и именно таким вот, красивым и игрушечным, Путивль однажды ему приснился.

Подъехали еще ближе — и стали видны под крепостью бедные избы посада, как русские называют не защищенный стенами пригород. Посад остался цел, не выжжен — хороший знак! Однако стоит пустым, ведь жители унесли с собою свой скарб и увели скотину в город; державный юноша получил об этом донесение два дня тому назад. Видно было, как его войско, не входя в посад (грабить даже и брошенные дома он строжайше запретил), пестрым полукольцом охватывает усадьбы со стороны Киевских ворот, а немцы, лучшие в мире пушечные мастера, развозят на приличные интервалы свои орудия на колесах.

Наконец, и для любопытного юноши нашелся такой-сякой холмик, и он торжественно въехал на него, а за ним, после оруженосца и трубача, — увалень-знаменоносец. Подбоченившись, держал тот хоругвь, расписанную с горем пополам самборским художником, всю жизнь, наверное, пробавлявшимся одними вывесками. Во всяком случае, увидев уже готовое знамя, державный юноша раздумал заказывать ему свой портрет, хоть и очень в собственном парадном изображении нуждается: и без того Бог не одарил ни ростом, ни красотой, а такой мастер сотворит еще из тебя сущую обезьяну.

На знамени написан толстенький архангел Михаил, на взгляд некрасивого юноши, излишне жизнерадостный с виду. Ногами он топчется по какой-то тряпке, в правой толстой руке держит огненный меч, а левой протягивает некий шар, надо думать царскую державу, слишком уж изящному, напротив, рыцарю, который стоит перед ним на одном колене и в котором, судя по тщательно выписанной бородавке, державному юноше следовало узнать самого себя. На худеньком рыцаре надето нечто среднее между русской кольчугой и европейскими латами, а он вроде как завязывает ремень на сапоге. Поверху идет надпись славянской вязью и спускается справа. От скуки любознательный юноша пробовал как-то прочесть ее, да так и не одолел. Может быть, самборский мастер, поляк и католик, просто срисовал надпись, не мудрствуя лукаво, с какой-нибудь православной иконы?

На темной крепостной стене вдруг появился и вырос белый клубок, тотчас же разреженный и отнесенный ветром в сторону. Вскоре и гулкий хлопок донесся, однако юноша-полководец так и не услышал свиста летящего ядра и не рассмотрел, куда оно упало. Холостой выстрел, что ли? Он обернулся к знаменоносцу — и изумился: молодой ражий немец спал в седле. А что? Знамя в сторону отставил, древко уперев в пятку седла; левой рукой подбоченился, длинные ноги выпрямил, стремена натянув, поводья держит — все как надо, отчего и не подремать? Державный юноша тут же решил заменить всю свиту русскими. Объехал знаменосца и увидел гусар своей охраны: те собрались во впадинке за холмом и выглядели осоловелыми, даже крылья за их спинами казались обвисшими: сказывался, наверно, навязанный им второй завтрак с вином. Капитан ^шальший, впрочем, сразу увидел начальство, выхватил из ножен палаш и лихо отсалютовал.