Читать интересную книгу Я вас жду - Михаил Шмушкевич

Павел Власович завёл для себя правило: беседовать с учениками с глазу на глаз в поле, на улице, на огороде — только не у себя в кабинете. Эти беседы лишены малейшего формализма и до того задушевны, что каждый ученик ждёт, когда наконец наступит его очередь и Павел Власович будет с ним говорить просто так. Дети, убедилась я, после такого разговора глядели на всех с застенчивой гордостью. Даже хулиганишки, двоечники.

А вот мой Руслан, когда директор остановил его в коридоре и спросил, нет ли у него желания вечерком после уроков побеседовать, бросив на него встревоженный взгляд, малость побледнел.

— Занят, наверное? — мягко спросил Павел Власович. — Не беда, не горит, потолкуем в другой раз, когда у тебя будет время и желание.

Прошло всего несколько дней после побега к морю. Руслан, естественно, побаивался, что разговор пойдёт именно об этом, но он ошибся.

Директор и ученик беседовали с глазу на глаз почти час, а вопрос о побеге так и не был затронут.

— Я сам ему признался, — заявил мне потом Руслан. Рассказал всё как было, всё-всё.

— А он?

— Ничего.

— Так уж и ничего?

— Нет, почему же? Павел Власович вздохнул и говорит: «Представляю себе, как переживала Галина Платоновна». А потом, по дороге, когда мы уже шли домой, я рассказал, какие «коники» выкидывал и обещал, что больше не буду.

— Поверил?

Руслан поморщился.

— Не знаю.

— Как так?

— Потому что сказал — обещания давать легче, чем их выполнять. Я ему: «Павел Власович, увидите», а он отвечает: «От тебя зависит».

Руслан долго сидел молча, затем, задумчиво усмехнувшись, посмотрел на меня.

— А знаешь, директор всё о себе рассказывал. Вот человек, так человек!.. Я про твоего отца спросил, не встречался ли с ним на фронте, а он говорит — нет, там миллионы были, разве всех увидишь.

Паренёк долго находился под впечатлением этого задушевного разговора. А какими тревожными становились его глаза, когда узнавал, что у директора начался очередной приступ астмы! Он даже тайком от меня написал письмо отцу и попросил прислать для Павла Власовича «хорошее лекарство против астмы».

Есть педагоги, которые, желая выставить себя в красивом свете, ставят заведомо завышенные оценки. Таких факиров я бы в три шеи гнала, так как усматриваю здесь прямую измену государственным интересам и духовное растление учеников.

И в самом деле. Ученик занимается из рук вон плохо, тетради его пестрят ошибками, он не может толком ответить ни на один вопрос и — тройка! Станет ли он после этого лучше учиться? Сомневаюсь.

Напротив, учитель, совершивший это преступление, да, именно преступление, уронит свой авторитет в глазах всего класса, а юный молчаливый соучастник, у которого, между прочим, нравственные устои ещё не столь крепки, может шарахнуться в сторону обобщений, мол, везде так. А такую вонзившуюся в душу занозу удалить нелегко!

Вот почему я не на шутку встревожилась, когда запыхавшийся Руслан остановил меня в коридоре и объявил:

— Гал-ка, живём, пя-те-роч-ка! Олег Несторович…

— Что-что? — не верю.

— Пять! — хвастливо растопыривает он пальцы.

Радость и в самом деле большая: за четыре года впервые такая отметка! Мальчик счастлив, я ещё больше. Ведь совсем недавно Руслана нисколько не волновали оценки. Теперь же, наконец, он осознал, что всё в его воле.

В честь такого чрезвычайного события разрешаю «имениннику» выфрантиться — надеть новенький синий джемпер, присланный на днях из дому, а сама бегу на почту дать телеграмму Трофиму Иларионовичу.

Схватив бланк, быстро написала текст, подаю в окошко и… чуть ли не из рук телефонистки вырываю его обратно.

— Люба, извини, передумала…

Девушка крайне удивлена. Просунув голову в окошко, глядит на меня немигающими глазами.

— Бывает же, — лепечу.

Не стану же я объяснять каждому встречному и поперечному, что мне пришло в голову: прежде чем отправить телеграмму, потолковать с Олегом Несторовичем с глазу на глаз.

Поздний вечер, в учительской математик один-одинёшенек. Он сидит за столом, опершись о него локтями и уткнув лицо в ладони. «Мальчишка важничает, собой любуется», — подумала я, присаживаясь на стул, который издаёт уже даже не скрип, а ужасный визг.

Олег Несторович отрывается от своих дум, поднимает голову.

— А-а, Галина Плато…

Я с места в карьер:

— Пятёрочку Руслану… в виде тонизирующего средства?

Олег Несторович мрачнеет на короткое мгновение. Вижу — волнуется, кадык перекатывается. Сейчас, думаю он дёрнет «молнию» на лыжной куртке под самый подбородок. Точно дёрнул, но не отзывается. Вид нашего нового математика, его медленные рассчитанные жесты всегда меня смешат. Разговаривая с ним, я прилагаю немало усилий, чтобы не рассмеяться.

Он честен до щепетильности. Влюблён в красивую девятиклассницу Наташу Любченко, но поблажек сна от него не получает…

— Так как, Олег Несторович?

— Багмут вполне заслужил эту отметку.

— Извините, я полагала…

Под моим пристальным взглядом он принимается поправлять узел цветастого галстука «мамин коврик», который у него, по не известному мне закону механики, всегда почему-то сползает в сторону. Как-то раз я ему об этом сказала и он покраснел…

— Да будет вам известно, Галина Платоновна, не далее чем вчера Багмута единогласно избрали председателем кружка занимательной математики.

«А Руслан об этом ни слова!» — довольна я.

— Не знаю, как другие педагоги, но я возлагаю на Багмута большие надежды. Он очень одарён. Я не оговорился, Галина Платоновна, одарён.

— Спасибо, Олег Несторович, спасибо.

— Пожалуйста, — растягивает он и снова принимает прежнюю позу: упирается локтями в стол и сжимает лицо ладонями.

Вечером Руслан как бы между прочим спрашивает:

— Ты дала папе телеграмму, что я?…

— Зачем?

— Правильно, — заявляет он. — Хвастунов не любит…

— А нам с тобой завтра предоставится возможность ему лично об этом рассказать.

Немой вопрос. Объясняю: сегодня звонил Трофим Иларионович, сказал, что собирается приехать за ним, Русланом — нужно пойти к бабушке в больницу.

— А я сказала, что сама тебя привезу.

Лицо мальчишки мрачнеет.

— Насовсем? — ломается его голос.

— А ты бы как хотел?

— Не скажу, сама знаешь, — отзывается, чуть смутившись, Руслан.

— Значит, вернёмся обратно.

Через минуту вопрос:

— Галка, а где остановишься? У тёти Ани или у нас?

— Право, не знаю. Может, у тёти Ани, а может, в общежитии.

— А почему не у нас? — удивлён мальчик.

— Ты же сам понимаешь, неудобно.

— Ну да, — надувает губы Руслан. — Чего? Нао-о-бо-рот, папа будеть очень доволен. — Слово «очень» мальчишка особо подчёркивает.

На этот раз он не испытывает моей выдержки.

— Я его письмо к тебе читал… «Скучаю и по вас, Галина Платоновна», — сказал он и покраснел.

— Безобразие! — возмущаюсь. — Читать чужие письма — то же, что прикладывать ухо к чужой двери.

— Сама виновата, на столике оставила, — находит он единственный довод в своё оправдание. — Галка, приезжай прямо к нам, а?

— Я же говорила, неудобно.

— Но я ведь у тебя живу…

1 декабря, среда.

Не люблю постоянно улыбающихся людей, не верю и такую улыбку. Она дежурная, неискренняя.

Увижу, бывает, в газете или журнале снимок весёлого улыбающегося, чуть ли не смеющегося человека, и готова бросить фотокорреспонденту в лицо: «Чёрт возьми, с какой стати вы заставляете всеми памп уважаемого человека улыбаться по команде «внимание!» Неужели полагаете, что его обычное выражение лица нам менее дорого, чем неестественно весёлое?»

Во всяком случае, тут у меня совесть чиста, я никогда не расточала улыбок по заказу и не смеялась, когда мне хотелось плакать.

А вот в прошлое воскресенье играла. Душили слёзы, а улыбалась, смеялась, шутила. Ради кого это делала — ради Лидии Гавриловны, Руслана, Трофима Иларионовича или ради себя самой?

Я рассчитывала, что в палату к больной вначале зайдут сын с внуком, но Трофим Иларионович настаивал, — тактично, как он умеет это делать, — чтобы втроём.

— У Лидии Гавриловны глаз острый. Увидев вас рядом, поймёт, как вы дружны, — объяснил профессор, кладя одну руку на плечо Руслану, а другой взяв меня под локоть.

Я послушно кивнула, и мы вошли в палату. И тут я замерла. «Неужели это Лидия Гавриловна? — не поверилось. — Боже мой, как она изменилась!» Болезнь её совсем высушила, превратила в крохотную тощую старушку. Кости, туго обтянутые пергаментом в трещинках, и… маленькие, живые, зоркие, настороженные глаза.

Бросаю короткий взгляд на растерявшегося Руслана. Сжав ещё плотнее пухлые губы, он сделал осторожный шаг вперёд и, чувствовалось, готов отпрянуть назад. Всё это длилось несколько секунд, но нам они показались вечностью.