Опознав ключ карту открывались прозрачные колпаки. Пока они шли на улице стемнело. Ещё не совсем темно, но потолок засветился. Под мягким как шёлковая ткань, в изобилии льющемся с потолка светом Пётр осторожно касался фигурок вырезанных или отлитых в часы досуга строителями Антарска. Мальчишеское лицо светилось внутренним светом. Не желая мешаться под ногами в момент когда человек касается кусочка своей мечты, Ташка стояла позади и думала, что она наверное никогда не была такой непосредственной и наивной и, наверное, уже никогда не будет. Ей было грустно и радостно одновременно.
Катька целовалась с Егором для приличия выйдя в коридор. Школьный музей состоял из двух комнат. Большой, где они сейчас находились и маленькой, куда вела дверь скрытая за шкафом с геологической коллекцией камней. Большинство камней имели пусть редкое, но земное происхождение. Однако отдельную полку занимали камни привезённые с луны и даже с Марса. Коллекцию совместно собирали два параллельных класса. Родители двоих учеников из параллельного класса работали в космофлоте. На Ташкин взгляд камни как камни. Смешай вместе марсианский и десяток земных булыжников и без тщательного анализа не отличишь.
Большую комнату Егор разблокировал, а маленькая оставалась закрыта. Ташке пришлось выходить в коридор. Брать у Егора ключ-карту и возвращаться в комнату музея.
— Держи— протянул Егор. Губы у него были красные как будто он стёр их наждачной бумагой.
Поправлявшая одежду Катя сказала: —Сдаётся мне, что твои поступки в отношении мальчишки отнюдь не бескорыстны. Слышишь, доминантная?
— Товарищ Соколова попрошу не лезть в мою личную жизнь— окрысилась Ташка.
— Глупая— сказала Катя: —Я не обидеть тебя хочу. Просто помни: он ещё ребёнок, а ты взрослый человек, специалист. Так прояви ответственность.
Крутивший головой то в сторону одной девушки, то в сторону другой, Егор произнёс: —Не понимаю.
— И не надо понимать— согласилась Соколова — Мужчина не должен влезать в женские дела. Положись на Наташу, она не подведёт. На чём мы остановились перед тем как нас прервали?
В маленькой комнате музея лежали совсем старые экспонаты. Первое пионерское знамя, пистолет давно устаревшей конструкции и три выпущенные из него пули: две смятые, разбившиеся о камень и одна почти целая, вошедшая в плоть — эту историю знала вся школа от младшекласника до заканчивающего дипломный проект, практически готового специалиста. Впрочем что в истории история, а что легенда созданная позже по идеологическим соображениям или просто от желания приукрасить никто не взялся бы сказать. Ещё в маленькой комнате хранился шлем от старого скафандра: громоздкий, неудобный и небезопасный. Шлем был настолько старый, что вместо надписи «СССР» на нём было «Россия» с частично стёршимися буквами. Один из бывших учеников работал космонавтом в совсем древние времена — подумала Ташка и повернувшись к Петру сказала:
— Здесь пусто.
И хотя в комнатке было отнюдь не пусто, там хранилась история людей когда-то учившихся в их школе, но ничего связанного с Антарской стройкой не было.
— Если хочешь, можешь взять что-нибудь— Ташка сделала широкий жест в сторону фигурок из нетающего льда, но Петька отрицательно помотал головой.
— Не хочешь? — удивилась практикантка.
— Мне нужно было увидеть, прикоснуться, почувствовать— говорил Пётр — Уносить с собой — я унесу. Самое важное. Вот здесь— Пётр коснулся пальцем лба и смущённо улыбнулся.
— Ого— подумала Ташка — А мы всё: мальчишка, мальчишка. Наши мальчишки умнее иных взрослых будут.
Вслух она спросила: —Тогда отдаю ключ-карту и уходим?
— Наташа, спасибо тебе огромное. Раньше я только читал о Антарске и смотрел голофильмы. Но вот так, дотронуться до чего-то сделанного на стройке. Теперь Антарск стал для меня более настоящим. Чем-то, что можно потрогать. Более близким.
Искренняя благодарность всегда смущает. Ташка схватила Петра за локоть и вытащила в коридор. Прощаясь Соколова заговорщицки подмигнула Ташка, а та показала в ответ кулак. Катя заливисто рассмеялась. Ей, практически утверждённому бойцу красной армии, члену одного из отрядов истребителей киборгов были смешны детские Ташкины кулачки.
Город сиял как могут сиять огромные мегаполисы. Колоссы высокоэтажных домов светились изнутри. Свет пробивался через каждое окно, проходя через поляризованные стёкла разлагался на спектр. Окна сияли синим, красным, золотым, серебряным, зелёным и цветом оранжево-коричневой кожуры модик-апельсинов. Словно фонтаны изливали потоки света фонари. По стенам, а в иных местах, где тротуар был заменён прочным пластиком с зашитыми внутри процессорами и соответствующей периферией — порхали нарисованные бабочки. Огненный контур, внутри темнота, золотисто-оранжевые контуры крыльев. Слетающие с крыльев нарисованные искры гасли не долетая до земли. Было настолько красиво, что захватывало дух. К сожалению большинство горожан привыкли к постоянно окружающей их красоте и перестали обращать внимание. Тысячи тысяч ног ходили по огненным бабочкам. Конечно программным сущностям от того, что поверх их нарисованных интерфейсов ступил чей-то ботинок не холодно не жарко. Но ведь они летали и роняли искры только для того, чтобы люди смотрели на них и становились немного добрее и смелее. Разве не для этого нужна красота?
На стенах домов, как на огромных панно, плавно сменяли друг друга нарисованные скупыми штрихами человеческие лица. И под каждым имя и совсем краткое описание. Что был за человек, что сделал. За что его должны помнить люди.
По другим стенам бежали строчки глупых или напротив, очень даже неплохих, стихов. Они не повторялись. Когда кто-то в городе писал стихи они появлялись на стенах. Держались какое-то время и навсегда исчезали. И чтобы стены не пустовали приходилось снова искать рифму и работать над собой, работать как механик над машиной, как садовник над цветком, как спортсмен в спортзале. Разве не для этого нужны юным авторам их детские, наивные, но не смешные, стихи?
Вечером на улицах людей больше чем в какое-либо другое время суток. Словосочетание «очень много» даёт лишь отдалённое представление. Практически никто не сидит дома. И даже домоседы или погрузившиеся с головой в работу вечерним временем выбираются, чтобы поужинать в столовой-общепите. Искусство кулинарии впору вносить в красную книгу. Автоповара нанесли по нему первый удар. А второй добавили общественные столовые. В конце концов сдались последние гурманы и потянулись в столовые, где промышленным способом, как на заводе, но под управлением живых, человеческих рук люди готовили еду для людей. Не космонавты, не политики, не учёные, не солдаты и даже не художники (хотя отчасти художники). Кто скажет, что их работа менее важна или менее ответственна?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});