Читать интересную книгу Потерять и найти - Брук Дэвис

Он закрыл глаза, надул губы и приблизился к зеркалу. Потом открыл один глаз и, точно увидев Смерть, которая пытается его поцеловать, отвернулся.

– М-да, – буркнул он. – Ну вот.

«Но ведь Еви любила меня, любила мое лицо…»

Он провел здоровой рукой по волосам: едва ощутимые, умирающие пряди. Как же он вчера завидовал тому пареньку с грудью Чарлтона Хестона из «Бен-Гура»! Карл хотел все, как у пижона: тело, девчонку, машину, свободу, образ мышления. И волосы – его чертовы волосы. Все бы отдал, чтобы его собственные вот так развевались на ветру.

Но разве не мальчишка должен завидовать? Гадать, что ему, Карлу, довелось сделать и увидеть? Разве не должен смотреть на него и думать: «Вот бы и мне прожить такую жизнь!»?

* * *

Когда Карл вернулся в купе, Милли уже написала и повесила на дверь записку «Я ЗДЕСЬ МАМ», а Агата с закрытыми глазами и разинутым ртом раскинулась на кровати.

– Ш-ш! – Милли поднесла палец к губам.

Карл кивнул. Милли жестом попросила его подойти поближе. На спине у нее висел рюкзак.

– Можно мне погулять? – прошептала малышка.

– Конечно, – шепнул Карл в ответ. – Только не разговаривай с незнакомыми мужчинами.

– Ты незнакомый мужчина.

Карл задумался.

– Со всеми остальными.

Милли ушла и закрыла за собой дверь. Карл подложил Агате под голову подушку. Сев рядом, он прислонился спиной к стене, положил руки на колени и уставился в окно.

Красный, зеленый, синий. Земля, кусты, небо. Снова, снова и снова. Низкорослые кустарники и невысокие деревья, похожие на горбунов, которые тянутся к земле. И время от времени на красной равнине встречается одно высокое дерево, воздевшее руки-ветви к солнцу.

Мэнни стоял в углу комнаты, прислонясь к раковине.

– Спит, – шепнул ему Карл, кивнув на Агату. – Тяжелая у нее выдалась ночка.

Агата всхрапнула и перевернулась на живот. Карл чувствовал исходившее от нее тепло. Вспомнил, как Еви точно так же лежала у него в кровати.

Он задвинул занавески.

Вот что еще Карл знает о Еви (часть вторая)

Она походила на одуванчик: достаточно одного вздоха – и взмоет в небо, исчезнет навсегда. Говорила да и вела себя тихо, будто все время ходит на цыпочках, боялась кого-то разбудить. Рано утром, когда они вместе гуляли по пляжу, она едва оставляла следы на песке.

Была ли она слишком уж тихой? Возможно.

«Все мы какие-то уж слишком», – думал он. И при всем при этом Еви оставалась самым непоколебимым человеком из всех, кого он знал. Слова взвешенны, будто она выливает их в мерные стаканчики и уравнивает, прежде чем выплеснуть в мир. И в ее душе было много места для него, Карла, и для всех остальных. Она бросала пистолеты и поднимала руки, сдаваясь своей уязвимости, как не могли другие.

Рядом с ней Карлу казалось, что сам он все время грохочет, что с яростью ступает на хрусткие листья и чихает так, будто с треском рвет воздушную ткань. Ему не нравилось то, как его тело общается с миром.

Но когда Карл касался Еви, а Еви касалась Карла, он становился нежным. А лучики у ее глаз, с годами все глубже и длиннее, шептали ему, что она его понимает.

* * *

– Я здесь, Еви, – прошептал Карл, и по его лицу побежали слезы.

А потом он открыл глаза и у самого своего лица увидел Агату. Он вздрогнул.

– Рон? Что случилось, Рон? – пробормотала Агата.

Она была в очках, но в темноте они с Карлом почти не видели друг друга.

– Агата, – тихо произнес он. – Я не…

Агата закрыла ему рот рукой.

– Рон. – Потом она коснулась его щек обеими руками и стерла слезы большим пальцем. – Прости меня.

– Ничего. – Карл не знал, что ответить.

– Ты из-за меня плачешь?

– Нет, Агата.

Их носы почти соприкасались.

– Прости меня, Рон, – повторила она и подалась вперед для поцелуя.

И в эту секунду Карл захотел, чтобы она была Еви. Захотел так сильно, как никогда и ничего не хотел. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, дожидаясь ее губ. Но Агата не успела его поцеловать: она ткнулась головой ему в грудь и захрапела.

Карл вздохнул и уложил ее как раньше. Так и не сняв своих удобных туфель, Агата лежала на кровати: голова откинута на подушке, рот широко раскрыт, а из носа вырывается и словно отскакивает от стен прерывистое всхрапывание. Ее храп определенно походил на мелодию, а своими взлетами и падениями будто бы объяснял, что такое жизнь.

Карлу захотелость нарисовать этот звук, и он представил горы на чистом листе – широкие, рельефные, как волнистые линии. Он приоткрыл занавески и уставился на лежавшую рядом Агату. Карл вдруг осознал, что раньше ни на кого так не смотрел. Только в детстве, но тогда не понимал, что другие это замечают.

Ну, знают люди, что ты на них смотришь, и ладно! Какая разница? Пускай и на тебя смотрят – чего бояться? И с каких пор он сам перестал смотреть окружающим в глаза? Ведь был же миг, когда он понял, что значат такие взгляды. А в самом деле, что они значат?

– Тебя такая чепуха не заботит, да? – шепнул Карл манекену, который следил за ним, не моргая, с другого конца купе.

Карл помнил, как смотрел на Еви. Если ты кого-то любишь, смотреть на него почему-то разрешается. В те молодые годы они лежали в кровати, терлись носами, переплетались ногами и смотрели… Он знал каждую родинку Еви, но смотреть не переставал никогда. Казалось, у нее еще множество неизведанных изгибов, морщинок и складок, и свет всегда по-разному переливается на ее коже.

Вот что Карл еще знает об Агате: она не Еви

Вот уж точно. Он представлял, как Агата в военной форме стоит среди мужчин во главе стола: нависает над ним, впивается кулаками, тычет в карты и называет страны, которые собирается поработить. Ему нравилось видеть в ней новое толкование женственности – оно позволяло самому не быть таким уж мужественным.

Карл знал: он мужчина, но только потому, что имеет один мужской орган. Сам же он никогда не ходил, не говорил и не выглядел как мужчина. Даже сейчас, в восемьдесят семь лет, он ощущал себя маленьким мальчиком, который втайне от папы покуривает его сигары и носит рабочие рубашки.

Агата пошевелила носом и причмокнула губами. Руки она держала на животе. Карл посмотрел на ее пальцы – большие и толстые – и представил, как они небрежно и неуклюже обрушиваются на клавиши печатной машинки, точно мешки тряпья с седьмого этажа.

Затем он лег рядом на маленькую кровать, обхватил себя руками и прислушался к храпу. Агата спиной касалась его предплечья. В окне мелькали фермерские домики, ржавые автомобили и непонятные машины, разбросанные вокруг, словно они упали с неба. У автомобилей из окон, колес и багажников торчала трава, как торчат волосы у мужчин из-под воротников. Карл заглянул к себе под рубашку. Напряг мышцы груди. Вздохнул. Потер шею.

По окнам барабанил дождь. Над пустыней, словно синяки на небе, то тут то там нависали тяжелые темные тучи, и было видно, что где-то дождь идет, а где-то – нет.

Рядом с Агатой на кровати лежала тетрадь. Карл посмотрел на нее, потом на ее хозяйку, потом снова на тетрадь. «Старость», – было написано на обложке витиеватым почерком. И чуть ниже – мелко и неразборчиво: «Собственность Агаты Панты (РУКИ ПРОЧЬ!)».

Наблюдая за Агатой краем глаза, Карл поднял тетрадь и перелистнул страницы большим пальцем. Почерк внутри был таким яростным, будто пытался продавить бумагу. Смотреть на него было не очень-то приятно.

Карл положил тетрадь на место. Он чувствовал всем телом ритмичные покачивания поезда. Какая ностальгия…

Милли Бёрд

Милли устроилась на скамейке в общем вагоне, прислонившись головой к окну. Напротив сидела тетенька и читала книжку маленькой девочке, младше Милли на несколько лет. В книжке было очень мало слов: только легкие-прелегкие вопросы.

– Как говорит корова? – спросила мама у дочки и сама тут же подсказала: – Му-у-у!

Девочка эхом повторила звук, а мама так ее за это расхвалила, будто она корову изобрела. Высоко задрав подбородок, девочка болтала ногами. Мама наклонилась и поцеловала ее в макушку. Милли закрыла глаза и представила, что это ее сейчас поцеловали.

– А как говорит лошадка? – спросила мама.

И тут, запрокинув голову, как лошадь, Милли заржала своим самым лучшим лошадиным голоском:

– Иго-го!

Она с надеждой посмотрела на девочкину маму, но та в ответ сделала такие глаза, словно Милли что-то натворила.

Милли рассердилась и, спрыгнув со скамейки, сказала девочке:

– Однажды ты умрешь! – А потом ушла в соседний вагон.

Сандвичи

Что?

И занавески

прочитай-ка

эти картофелины.