Читать интересную книгу Оно. Том 2. Воссоединение - Стивен Кинг

Теперь она видела, что чашки сделаны из белой коры, на которую аккуратно нанесена полоска синей глазури. А Иисус Христос и Джон Кеннеди – леденцовые, и когда Беверли посмотрела на них, Иисус показал ей язык, а Кеннеди липко подмигнул.

– Мы все ждем тебя! – закричала ведьма, и ее ногти прочертили глубокие бороздки на поверхности стола из помадки. – Да! Да!

Плафоны над головой стали карамельными шарами, стены обшили панелями из жженого сахара. Беверли посмотрела под ноги и увидела, что ее обувь оставляет следы на половицах, которые и не половицы вовсе, а плитки шоколада. В комнате стоял удушливый запах сладкого.

«Боже, это же «Гензель и Гретель», это же ведьма, которой я боялась больше всего, потому что она ела детей…»

– Ты и твои друзья! – смеясь, кричала ведьма. – Ты и твои друзья! В клетке! Пока не прогреется печь! – Под ее лающий смех Беверли побежала к двери, но бежала она, как в замедленной съемке. А смех ведьмы бился и кружил над ее головой стаей летучих мышей. Беверли заорала. Подъезд вонял сахаром, нугой, карамелью и тошнотворной синтетической клубникой. Ручка двери, ранее из искусственного хрусталя, превратилась в чудовищный сахарный кристалл.

«Ты тревожишь меня, Бевви… очень ТРЕВОЖИШЬ!»

Она повернулась – рыжие волосы пролетели мимо лица, – чтобы увидеть своего отца, который, волоча ноги, выходил следом за ней из квартиры, в черном платье ведьмы, с камеей-черепом на шее; лицо отца обвисло, стало одутловатым, глаза почернели, как обсидиан, пальцы сжимались и разжимались, страстная ухмылка изогнула губы.

– Я бил тебя, потому что хотел ОТТРАХАТЬ тебя, Бевви, это все, что я хотел, я хотел ОТТРАХАТЬ тебя, я хотел СЪЕСТЬ тебя, я хотел съесть твою КИСКУ, я хотел СОСАТЬ твой КЛИТОР, зажав его в зубах, ВКУСНЯШКА, Бевви, о-о-о-о-о, ВКУСНЯШКА В МОЕМ ПУЗИКЕ, я хотел посадить тебя в клетку… и разжечь печь… и пощупать твою МАНДУ… твою пухленькую МАНДУ… а когда она стала бы достаточно пухленькой, чтобы ее съесть… СЪЕСТЬ…

Крича, Беверли ухватилась за липкую ручку и выскочила на крыльцо, теперь украшенное фигурками из пралине и с полом из сливочной помадки. Далеко, смутно – перед глазами все плыло – она видела едущие по улице автомобили, женщину, которая катила тележку с продуктами из «Костелло».

«Я должна выбираться отсюда, – подумала она, уже теряя связность мыслей. – Тут все нереально, если только я смогу добежать до тротуара…»

– Проку от твоей беготни не будет. – Ее отец

(мой отьец)

смеялся. – Мы этого так долго ждали. Это будет забава. Это будет ВКУСНЯШКОЙ в наших ЖИВОТАХ.

Беверли вновь оглянулась, теперь ее отец сменил черное платье ведьмы на клоунский костюм с большими оранжевыми пуговицами. На голове красовалась шапка из енота, по моде 1958 года, какие «двигал в массы» Фесс Паркер 40 в диснеевском фильме о Дейви Крокетте. В одной руке он держал связку воздушных шариков. В другой – ногу ребенка, совсем как куриную ножку. На каждом шарике Беверли видела одну и ту же надпись: «ОНО ПРИШЛО ИЗВНЕ».

– Скажи своим друзьям, что я – последний представитель умирающей цивилизации. – Все с той же жуткой ухмылкой, спотыкаясь и пошатываясь, он спустился с крыльца следом за Беверли. – Единственный выживший на умирающей планете. Я прибыл сюда, чтобы ограбить всех женщин… изнасиловать всех мужчин… и научиться танцевать под «Мятный твист».

Спустившись с крыльца, клоун бешено задергался в танце, со связкой шариков в одной руке и оторванной, кровоточащей ногой ребенка в другой. Клоунский костюм трепало, как при сильном ветре, но Беверли никакого ветра не чувствовала. Ноги ее заплелись, и она грохнулась на тротуар, едва успев выставить руки, чтобы смягчить удар. Боль от ладоней прострелила до плеч. Женщина, которая толкала перед собой тележку с купленными продуктами, остановилась, нерешительно оглянулась, а потом двинулась дальше, чуть ускорив шаг.

Клоун направился к ней, отбросив оторванную ногу. Она упала на лужайку с глухим стуком. Беверли еще с мгновение лежала, распростершись на тротуаре, в полной уверенности, что очень скоро она должна проснуться, что в реальной жизни такого быть не может, что это кошмарный…

Она осознала, что заблуждается, за миг до того, как согнутые, с длинными ногтями пальцы клоуна прикоснулись к ней. Клоун был настоящим; он мог ее убить. Как убивал других детей.

– Скворцы знают твое настоящее имя, – внезапно прокричала Беверли.

Клоун отпрянул, и ей вдруг показалось, что улыбка на губах внутри нарисованной большой красной улыбки превратилась в гримасу ненависти и боли… а может, и страха. Но, возможно, изменение это следовало списать на ее воображение, и Беверли определенно не имела ни малейшего понятия, с чего сказала такое, но фраза эта позволила ей выиграть несколько секунд.

Она вскочила и побежала. Завизжали тормоза, и грубый голос, одновременно взбешенный и испуганный, проорал: «Смотри, куда прешь, курица безмозглая!» Боковым зрением Беверли увидела хлебный фургон, который едва не сшиб ее, когда она метнулась через улицу, будто ребенок – за резиновым мячом, а потом уже стояла на тротуаре с противоположной стороны, тяжело дыша. С тупой болью в левом боку. Хлебный фургон проследовал дальше по Нижней Главной улице.

Клоун исчез. Нога исчезла. Дом остался на прежнем месте, но теперь Беверли видела, что он полуразрушенный и брошенный, все окна забиты фанерой, ступени, ведущие к крыльцу, сломаны.

«Я там была или мне все это пригрезилось?»

Но она видела, что джинсы – грязные, желтая блузка в пыли.

И пальцы в шоколаде.

Беверли вытерла их о джинсы и быстрым шагом пошла прочь, с горячим лицом, холодной, как лед, спиной, а глазные яблоки, казалось, пульсировали, вылезая из орбит и возвращаясь обратно, в такт быстрым ударам сердца.

«Мы не сможем победить Оно. Чем бы Оно ни было, мы не сможем победить ОНО. Оно даже хочет, чтобы мы предприняли такую попытку – Оно хочет поквитаться. И ничья, полагаю, Оно не устроит. Мы должны убраться отсюда… просто уехать».

Что-то потерлось об ее икру, легонько, как котенок.

Беверли с криком отскочила в сторону. Посмотрела вниз, и внутренне сжалась, рука метнулась ко рту.

Шарик, желтый, как ее блуза. С ярко-синей надписью: «ТЫ ПГАФ, КГОЛИК».

У нее на глазах он полетел дальше, подпрыгивая на тротуаре, подгоняемый теплым, майским ветерком.

4

Ричи несется прочь

«Что ж, в какой-то день Генри и его дружки преследовали меня… до окончания учебного года, это точно…»

Ричи шагал по Внешней Канальной улице, мимо Бэсси-парк. Теперь он остановился, глубоко засунув руки в карманы, смотрел на Мост Поцелуев, но, если на то пошло, не видел его.

«Я оторвался от них в отделе игрушек «Фриза».

После безумного завершения ленча воссоединения Ричи шел куда глаза глядят, пытаясь хоть как-то сжиться с теми ужасами, что повылезали из печенья счастья… или, казалось, повылезали из печенья счастья. Он-то думал, что из печенья, возможно, ничего и не вылезало. Это была групповая галлюцинация, вызванная всем этим леденящим кровь дерьмом, о котором они говорили. Главное доказательство этой версии заключалось в том, что Роуз ничего не видела. Разумеется, родители Беверли тоже не видели кровь, которая выплеснулась из раковины в ванной, но это далеко не одно и то же.

«Нет? Почему нет?»

– Потому что теперь мы взрослые, – пробормотал он и обнаружил, что этой мысли недостает ни убедительности, ни логики; возможно, это такая же белиберда, как строчка из какой-нибудь детской считалочки.

Он двинулся дальше.

«Я пошел к Городскому центру, посидел какое-то время на скамейке в парке и подумал, что увидел…»

Он вновь остановился, хмурясь.

«Увидел – что?

…но мне это только померещилось.

Что – это? Что – в действительности?»

Ричи посмотрел налево и увидел большое здание из стекла, кирпича и стали, которое выглядело таким стильным в конце пятидесятых и вдруг стало древним и жалким.

«И теперь я здесь, – подумал он. – Вернулся к этому гребаному Городскому центру. Месту другой галлюцинации. Или грезы. Или что бы это ни было».

Другие видели в нем шута и кривляку, и он с легкостью вновь вошел в эту роль. Ах, мы все с легкостью входим в наши старые роли, или вы этого не замечали? Но что в этом столь уж необычного? Ричи подумал, что такое можно увидеть на любой встрече выпускников через десять или двадцать лет после окончания школы: главный шутник класса, которому в колледже открылось, что его призвание – служить Богу, пропустив пару стаканчиков, автоматически становится тем же остряком, каким и был прежде; великий знаток литературы, а ныне торговец грузовиками «Дженерал моторс», начинает разглагольствовать о Джоне Ирвинге или Джоне Чивере; парень, который играл в школьной рок-группе «Мундогс» вечером по субботам, а теперь стал профессором математики в Корнелле, оказывается на сцене с гитарой «Фендер» наперевес и по пьяни во всю глотку орет «Глорию» или «Птицу на волне». И что говорил по этому поводу Спрингстин? «Не отступай, бэби, не сдавайся»… Однако куда проще верить в слова старых песен, опрокинув стаканчик-другой или покурив качественной панамской красной 41.