Ученые говорят, что дети, родившиеся сегодня, бессмертны. Может быть, действительно человечество стоит на пороге бессмертия? Обидно умирать накануне. Но кто-то всегда умирал накануне, пораженный последней пулей в последний день войны.
Впрочем, мне ли судить о бессмертии? Я, наверное, все страшно путаю, болезненно преувеличиваю, усложняю. Мне так мало осталось жить! Так мало…
Интересно, во что превратятся тогда злобная едкая зависть и тупая злоба? Бессмертному больше нужно… И если теперь не останавливает смерть, то что сможет остановить тогда? Когда говорят о бессмертии, я думаю о совершенно противоположном.
Люди однажды узнали вкус индустрии смерти. Это коварная память. Она не может пройти бесследно. За нее надо платить и платить. Как горючая губка, она еще будет и будет впитывать кровь.
В чем же здесь дело? Может, человек порочен в самой основе? Если нет, то чем вызван такой страшный иррациональный дефект мышления? Это случилось, когда меня еще не было на свете, но память, чужая намять погибших почему-то нашла меня. Вот что убило меня первый раз. Остальное пришло только потому, что я уже был мертвым. Одних эта страшная память толкала на борьбу, вела к чему-то светлому и далекому, другие приняли ее, как эстафету преступления.
Я же понял одно - размышлять нельзя. Я задумался, как жить дальше, и не нашел ответа. Жить дальше нельзя. Можно лишь кричать, раздирая рот, полосовать по окнам из автомата, броситься в воду. Так мне казалось тогда. Никогда не забудется день, когда я вдруг со всей беспощадной ясностью понял, что произошло с теми, кого давно нет и со всеми нами. Меня настигли, ударили в солнечное сплетение и убили. Где и когда я мог облучиться!
И только сейчас видно, как смыкается воедино далекий неумолимый круг. Чужое преступление надломило меня, и я перестал думать. Перестал думать и незаметно вступил на путь, ведущий к другому преступлению. Как все неумолимо и беспощадно просто. Ведь те, кто сотворил лагеря смерти, тоже с чего-то начали! Они тоже в какой-то момент перестали думать! В этом все дело. Перестав думать, мы превращаемся в потенциальных преступников и соучастников злодейств. Потому-то все тираны во все времена стремились отучить людей думать. Работника и воина не должна разъедать болезнь интеллектуализма. Нужно трудиться и воевать, а не думать.
С этой наивной прагматической песенки всегда начинается путь к фашизму. Как легко опутать человека по рукам и ногам! И неужели только личное крушение способно просветить егр?
Куда исчез он, жирный дым, безумный чад человечьего жира?
Осел ли черный лохматой копотью в наших домах или его развеяли ветры?
Ведь это было так давно, а дым не носится долго…
Особенно тот, тяжелый и жирный, окрашенный страшным огнем.
И он оседал.
Он еле влачился сквозь туман между тощих сосен, над застывшей болотистой почвой.
И клочья его оставались на проволоке и застилали пронзительный луч, который из тьмы, сквозь тени ушедших лет, колет и колет в сердце.
Весь ли дым опустился на землю?
Растворился в дождях, просочился сквозь горький суглинок и мертвую хвою?
Весь ли дым?
Он валил и валил. Днем и ночью.
За транспортом транспорт, за транспортом транспорт обреченно тащился над ржавым болотом параллельно полоскам заката.
Нет, не весь он осел на дома и на травы.
Разлохмаченный ветром и временем, он все носится в неое, все носится…
Проникает в открытые рты и потом со слюной попадает в желудок, а оттуда и в кровь по исконным путям, намеченным в те времена, когда из глины господь сотворил человека.
Так смыкается круг, соединяющий землю и небо.
Только что нам за дело до этого круга?
Что нам за дело?
Если дым, этот дым, все такой же тяжелый и смрадный, но за давностью лет и невидимый и неощутимый, проникает нам в кровь?
Мы отравлены дымом.
Все отравлены дымом.
Как же жить нам теперь?
11 АВГУСТА. ОРДИНАТОРСКАЯ
– Ну, как успехи, коллега? - Главврач улыбался и довольно потирал руки.
“Очевидно, его не беспокоила ночью печень, - подумал Таволски. - Так оно и есть. Хорошо выспался. Даже мешки под глазами не так заметны… А я вот мучился бессонницей. И настроение у меня в связи с этим прескверное. До чего же все просто и однозначно”.
– Как успехи? - снова спросил главврач, открывая окно. Высунувшись наружу, он шумно вдохнул теплый воздух.
Снял полковничий китель, швырнул его на диван, ослабил галстук.
– Последний анализ сыворотного натрия дал чудовищный результат. Доза, вероятно, составила одну-две тысячи рентген. В крови наблюдается катастрофическое падение моноцитов и ретикулоцитов.
– Три-четыре дня, не более. А?
– Возможно, что и раньше… Как обстоит дело с нашими бумагами?
– Генерал связался с высшим начальством. Разрешение уже получено.
– Спасибо, профессор.
– Помилуйте, коллега, за что?
11 АВГУСТА 19** ГОДА. УТРО. ТЕМПЕРАТУРА 39,0.
ПУЛЬС 102. КРОВЯНОЕ ДАВЛЕНИЕ 160/110
Дениз! Ты все же приехала… Как ты услышала меня, Дениз? Я приснился тебе ночью? Или ты вдруг увидела меня в толпе, бросилась догонять, расталкивая прохожих и спотыкаясь, но я вдруг пропал, растаял в воздухе? Так это было, Дениз? Ты молчишь… Ты сама растаешь сейчас, уйдешь от меня. Спасибо, что ты пришла хоть на минуту. У меня жар, и ты просто привиделась мне. Но все равно спасибо.
Помнишь нашу звезду, Дениз? Я не сказал тогда тебе, что знаю ее. Это было не в этой жизни, в другом времени, а может быть, и в ином пространстве. Дикие индейцы шеренте, живущие в Амазонас из поколения в поколение передают сказку о юноше и звезде. Ты знаешь ее. Только не догадываешься, что это было с нами в далекие времена.
Как-то ночью взглянул я на небо и увидел там голубую звезду. Оно светила спокойно и ярко, и грустный луч ее проникал прямо в душу.
Я влюбился в звезду и, упав на колени, позвал ее. И долго смотрел потом на небо, тоскуя о холодной и светлой звезде. В слезах вернулся в мой вигвам и упал на циновку. Всю ночь мне снилась прекрасная звезда. И сон был томителен и сладок какой-то удивительной реальностью. Но среди ночи я внезапно проснулся. Мне показалось, что кто-то смотрит на меня пристально и долго. В черной тени я увидел девушку с ослепительно синими глазами.
– Кто ты? Уйди! Сгинь, - прошептал я в испуге.
– Зачем ты гонишь меня? - тихо и кротко спросила она. - Ведь я та звезда, которую ты хотел спрятать в свою калебасу[Сосуд из тыквы.]. Звезды тоже женщины, и они не могут жить без любви и тепла.
Я так напугался, что долго не мог говорить, и только глядел на нее сквозь слезы.
– Но тебе ведь тесно будет в моей калебасе! - сказал я наконец, протягивая к ней руки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});