– Еще вчера, - сказал Таволски, подавая ему полотен це. - На прощание он захотел осмотреть Аллана.
– Ну?
– Кажется, болезнь вступает в последнюю стадию. Появились небольшие растекающиеся кровоизлияния.
– М-да… А как ваша гипотермия?
Таволски дернул плечом и потянулся к портфелю.
– Из управления получена разнарядка двухнедельных посещений… Нужно подписать. Они сказали, что вы можете вносить любые изменения в пределах сметы.
– А! Давайте… Кто там у нас на очереди?
– Старший дозиметрист Шульц, лейтенант де Фриз, доктор Скотт, сержант Хитауэй, майор Солк, доктор Гудов, водитель Пек, старший пожарный Балагер, доктор Бартон, рядовой Трэсси!
– Хитауэя вычеркните. Достаточно с нас скандала, который он устроил в прошлый раз. Одного из докторов тоже вычеркните. Интеллигенты переносят это не так легко, как другие. В одиночку они скрывают свои чувства, но если приедут сразу к обоим… Вы понимаете? Вычеркните одного до следующего раза.
– В списке три доктора.
– Вы имеете в виду Бартона? Он, разумеется, не в счет.
Сделайте для него все, что возможно… Только, мне помнится, вы говорили, что у него никого нет?
– Да, но… Вот, посмотрите, пожалуйста, я заготовил бумагу, и если вы не возражаете…
– Давайте. - Главврач пробежал глазами документы и с отсутствующим видом уставился в потолок. - Ну что ж, - сказал он через некоторое время, - давайте попробуем. Я подпишу.
9 АВГУСТА 19** ГОДА. УТРО. ТЕМПЕРАТУРА 38,3.
ПУЛЬС 96. КРОВЯНОЕ ДАВЛЕНИЕ 150/105.
– Мы к вам, Аллан! Не возражаете?
– Майк! Ли! Тэдди! Какой сюрприз! Заходите. Рассаживайтесь где можете… Ну и вид же у вас, Ли, в этом халате. Желтое на зеленом. Лимон какой-то, а не человек.
– Вы все такой же, Аллан, - тихо улыбнулся Ли и осторожно присел на краешек постели.
– Только не на постель! - встрепенулась сестра Беата. - Отсядьте-ка подальше. Все отсядьте.
Она выключила ультрафиолетовый заслон и опустила экранировку.
– Я тут как фараон в саркофаге. - усмехнулся Бартон. - Пылинки не дают упасть. Ну, что нового у вас, бациллоносители?
– А что может быть нового? - Маленький черненький Майк сразу же вскочил и заходил по палате, гримасничая и бурно жестикулируя. - Вроде бы все по-старому. Новостей, в сущности, никаких. Ждем вас вот… - он поперхнулся и замолк.
– Не надо, Майк, - холодно улыбнулся Бартон.
– Да, не надо, - кивнул Тэдди Виганд - огромный и невозмутимый нуклеонщик.
– А что мы вам принесли… - Майк метнулся к двери.
– Стой! Куда ты? - попытался было остановить его Виганд, но тот уже исчез в коридоре.
– Боюсь, что наше свидание будет несколько тягостным, - все так же улыбаясь, сказал Бартон. - Я отлично вас понимаю, ребята, и глубоко вам сочувствую. Ей-богу, мне стыдно за мое положение. Но поймите и вы меня… Ничего ведь не поделаешь. Поэтому не надо дурацкого бодрячества и дамских утешений. От этого выть хочется. Давайте поговорим о делах и мирно простимся. А то каждый из нас думает только одно: лишь бы скорее…
Майк вернулся с плексигласовым ящичком, в котором съежилась пятнистая морская свинка.
– Вот! - Он торжественно поставил ящик на пол. - Это велели передать вам ребята из биосектора. Когда они узнали про вас, то сразу же вкатили этой свинке тысячу пятьсот рентген. Потом стали лечить ее… Так же, как и вас. Они звонили Таволски по сто раз на день. И что вы думаете? Позавчера кровь у нее стала выправляться… Теперь она вне опасности. Если хотите, она будет жить тут у вас.
Он поднял ящик и направился к Бартону, но вмешалась сестра Беата.
– Еще чего! - сказала она. - Поставьте вон туда, в угол… Мы все будем за ней ухаживать. Уй, какой смешной, симпатюля! - Она постучала ноготком по плексигласу, но свинка не шевельнулась.
– Несчастное существо… - Бартон откинулся на подушку, чувствуя, как жар заливает щеки. - Воды!
Сестра схватила фарфоровый чайник и осторожно поднесла его к губам больного.
– Пора вам уже, - сказала она, не оборачиваясь. - Видите, как вы его взволновали.
– Пусть побудут еще немного, сестра. - Бартон облизал запекшиеся, воспаленные губы. - Поблагодарите от меня биологов, но, между нами, они большие идиоты. Что же касается свинки, то пусть остается… Мне она не мешает… Какие сплетни, Тэдди?
– Никаких. Разве что к Скотту приехала жена.
– Жена?
– Ну да… На две недели.
– И что он?
– А ничего. Справляется.
Они рассмеялись.
– Мне кажется, что я лежу здесь с первых дней творенья и все у вас идет как-то по-другому, интересно и совершенно недоступно мне. Оказывается же, что ничего не происходит. Или вы просто не умеете рассказывать, Тэдди?
– Нет. То есть не знаю, конечно. Но, право, ничего существенного. Спросите Майка или вот Ли. Они подтвердят.
– Ладно. Я вам верю. Вы же всегда были Демосфеном, который случайно слишком перехватил камней.
– Чего?
– Нет, ничего. Все в порядке. Просто я немного устал. Наверное, нужно чуть отдохнуть. Я ведь отвык разговаривать.
Они сразу же стали собираться. Долго и неуклюже вертелись, словно разыскивали что-то. Потом топтались у дверей, лепеча какие-то жалкие слова и глупо улыбаясь.
Бартон не удерживал их. Он думал, что губы иногда становятся резиновыми. Расплываются во все лицо в неподвижной улыбке и беспомощно дрожат. В такие минуты люди быстро-быстро что-то неосознанно лгут, страдая и стыдясь этой ненужной лжи.
Первым не выдержал Майк. Он сразу вдруг сморщился, как больная обезьяна, подавился слезами и выбежал. Бартон видел, как атлетическая спина Виганда съежилась и стала вдруг жалкой и красноречивой. Казалось, от нее исходил этот частый лепет, на который был совершенно неспособен сам Тэд.
Но Бартон не пожалел уходящих. Он с удивлением обнаружил, что вообще не испытывает к ним никаких чувств. Они только что хоронили его заживо, но он не ощущал ни тоски, ни обиды. А может, это было не с ним, а с кем-то другим и совершенно незнакомым?
Бартов осознал вдруг, какую границу проложила между ним и остальными надвигающаяся гибель. Он оказался по другую сторону границы. Они еще ничего не знали, а ему было уже ведомо нечто такое, что совершенно меняет взгляды и характер людей. Потому-то и к одним и тем же явлениям они относились по-разному. Он смотрел с высоты своего знания, остальные - из темных щелей неведения и инстинктивного ужаса.
Надо попросить врача, чтобы ко мне никогонепускали.
Нельзя отвлекаться, нельзя рассредоточиваться. Что мне за дело до всего этого? Пора отходить, отключаться. Думать нужно лишь о самом главном, о чем никогда не успевал думать в той, далекой теперь жизни. Иные задачи, иные критерии. Все, чем жил в то суетное время, - долой. И лишь мысли-струйки, случайно залетавшие в голову ночью, должны стать содержанием жизни. Когда впереди была туманная множественность лет, я думал о пустяках, за два шага до пустоты хочу думать о вечном. Смешное существо человек!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});