Сибиряки, с нетерпением ожидавшие в 1919 году прихода Красной армии, летом 1920 года уже начинают подниматься на восстание, вновь начинается уход в партизаны. Сибревком озабочен тем, как разоружить алтайских коммунистов, преимущественно крестьян, которые в прошлом году массами записывались в партию. В центральных губерниях отмечается новое явление. Владимирский губком в отчете ЦК сообщал:
«Если раньше продовольственный вопрос стоял гвоздем порядка дня всех крестьянских съездов, собраний и конференций, то за последнее время этим гвоздем стал „текущий момент“. Кулачье сумело сорганизоваться не только в волостях, но прибыв и на губернскую беспартийную конференцию, проявило демагогические выходки, вплоть до отказа помощи фронту, требования прекращения войны, учредилки, свободной торговли, отмены трудовой повинности и т. д.»[179].
Таких примеров немало и по другим губерниям.
Не добившись уступок от советского государства и потеряв альтернативную точку опоры с разгромом основных сил контрреволюции, крестьянство начало предпринимать попытки самостоятельно, силой повлиять на большевистскую политику. В августе начинается восстание в Тамбовской губернии, известное как «антоновщина». Усиливается движение по всем регионам страны. Информационные сводки ВЧК за вторую половину 1920 года свидетельствуют, что в республике не осталось практически ни одной губернии, не охваченной в той или иной степени так называемым бандитизмом.
Настроение городских рабочих было не многим лучше. Например, в Киеве, в мае, после начала польского наступления, губком партии и профсоюзы попытались провести 25 %-ую мобилизацию рабочих на фронт. Мобилизация провалилась. По словам секретаря губкома М. Рафеса, на одном заводе при голосовании резолюции все до одного рабочие воздержались.
«На другом была принята резолюция, что рабочие пойдут, если будет мобилизована буржуазия, а также в панике бегущие советские служащие»[180].
С советско-польской войной связан характерный внешнеполитический рецидив военного коммунизма. Речь идет о печально известном марше на Варшаву. В данном случае не имеют значения оперативные подробности этого эпизода войны с поляками, важен общий замысел операции, начавшейся в дни работы II Конгресса Коминтерна. Наиболее точно ее суть выразил Троцкий в выступлении на __ партконференции в сентябре, где в бурной дискуссии происходил поиск виновных в поражении под Варшавой. Отводя потоки обвинений от себя и от командования Западным фронтом, безлико намекая на ЦК, он сказал, что «нам задача была дана прощупать под ребра белую Польшу, прощупать так крепко, чтобы из этого, может быть, получилась бы Советская Польша»[181]. Троцкий поостерегся прямо указать на Ленина, как главного вдохновителя варшавской авантюры, но тот сам вскоре косвенно подтвердил, что замысел операции был намного шире разумения простого командующего фронтом и даже РВС республики:
«Вопрос стоял так, что еще несколько дней победоносного наступления и не только Варшава взята (это не так важно было бы), но разрушен Версальский мир»[182].
К. X. Данишевский, первый председатель российско-украинской делегации на мирных переговорах с Польшей, в неопубликованной части своих воспоминаний определенно указывает, что еще в конце августа Ленин не отказался от мысли возобновить движение на запад. Он связывал с этим возможность развертывания революционного движения в Германии, которое проявилось во время неудачного марша на Варшаву, когда Красная армия сумела вплотную подойти к германской границе. «Конечно, революция в Германии куда важнее революции в Польше», — подчеркнул Ленин в разговоре с ним[183].
Для исполнения этого замысла командующий Западным фронтом М. Н. Тухачевский подходил как нельзя лучше. По всей видимости, в его карьере немалую роль сыграла характеристика, которую ему, еще командующему 5-й армией Восточного фронта, дал председатель Сибревкома И. Н. Смирнов:
«Командарм Тухачевский — 28 лет, с 1917 года в партии, человек безусловно свой, смелый до авантюризма. Мягкий, поддающийся влиянию, с тактичным комиссаром будет в любом месте отлично командовать не только армией, но и фронтом»[184].
Для похода в Европу необходим был именно такой, талантливый, смелый до авантюризма и одновременно послушный командующий. В одном из своих приказов по фронту Тухачевский провозгласил: «На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству». Но Европа враждебно встретила посланцев счастья. Красноармейцы, принимавшие участие в походе, говорили, что убедились, что поляки, в том числе и рабочие, не хотят советского строя. «За Бугом в нас стреляли и старый и малый», — писал один солдат в письме, переданном Троцким Ленину. Это сильно деморализовало армию, солдаты недовольны войной, устали. «Солдатская масса всецело против этой войны», — говорилось в нем[185].
Гражданское население на театре военных действий также переживало сложные чувства. Командированный ответработник, побывавший в освобожденных районах, отмечал, что население явно предпочитает Польшу Советской России. «Нигде антисоветское настроение не так ярко, как в местах, освобожденных от поляков, ибо экономически эти места сильно оживились во время оккупации»[186]. В частях Красной армии дело дошло уже до того, что в конце октября, во время волнений в нижегородском гарнизоне, на беспартийной конференции около 50 красноармейцев осмелились открыто подать голос за Врангеля[187]. Но подобные тревожные сигналы растворялись в подавляющем самоуверенном настроении партийно-государственного руководства.
Еще ни разу за три послеоктябрьских года советское правительство не чувствовало такой уверенности и прилива сил, как в последние месяцы 1920 года. В октябре были заключены предварительные условия мирного договора с Польшей и прекращены военные действия на Западном фронте. В ноябре Красная армия победоносно завершила борьбу с буржуазно-помещичьей контрреволюцией, опрокинув в Черное море врангелевские войска. На хозяйственном фронте отлаженный продовольственный аппарат ударными темпами вел выкачку хлеба у крестьян и гнал его в промышленные районы. Продовольственный паек рабочих Москвы и Петрограда приобрел небывалые для последних лет размеры и регулярность. Население в промышленных центрах стало прибывать. Возвращались рабочие, призываемые по трудовым мобилизациям на оборонные предприятия. Из беспокойной провинции потянулись старожилы — обыватели, стремящиеся вновь обрести спокойное русло столичной жизни, крестьяне, которых гнал в город неурожай минувшего лета. Накормленные рабочие увеличивали производительность труда. Промышленность в ноябре — декабре начинает наращивать выпуск продукции, на 1921 год планируется почти двойное увеличение производства. Знаменитый приказ № 1042 наркома путей сообщения Троцкого принес ощутимые результаты, и самый разрушенный участок народного хозяйства — железнодорожный транспорт также переживал подъем. Сократилось количество «больных» паровозов и вагонов, увеличился объем перевозок.
Ввиду ослабления внешней опасности партия большевиков позволяет себе обратить больше внимания на накопившиеся внутренние противоречия и разногласия. Осень 1920 года прошла под знаком нараставших дискуссий в партийном, руководстве и коммунистических организациях по накопившимся проблемам партийного и государственного строительства.
После принятия на себя функций государственного управления партия большевиков унаследовала и даже приумножила недостатки, присущие всякому аппарату управления: бюрократизм, неравенство, привилегии. В Советской России складывание строго централизованной партийно-государственной системы в основном относится к началу 1919 года. В это же время преобразуется и ЦК РКП (б), в его составе появляются постоянно работающие органы Политбюро и Оргбюро ЦК. Довольно откровенную характеристику установившейся формы правления дал сам Ленин в работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме»: Диктатуру осуществляет организованный в Советы пролетариат, которым руководит коммунистическая партия. Партией руководит выбранный на съезде Центральный комитет, причем текущую работу приходится вести еще более узким коллегиям — Оргбюро и Политбюро, избираемым на пленарных заседаниях ЦК в составе пяти членов ЦК в каждое бюро. «Выходит, следовательно, самая настоящая „олигархия“», — хотя и в кавычках, но все же вынужден был признать Ленин[188].
Сторонние наблюдатели давно уже сняли все кавычки с самых неприятных слов и эпитетов в адрес кремлевской верхушки и очень сурово и зло характеризовали то явление, в которое за три года власти превратилась партия большевиков. Украинский социалист Винниченко, одно время пытавшийся найти общий язык с большевистским руководством, писал в дневнике, что РКП(б) — это огромный аппарат чиновников и бюрократов, которым руководит небольшая группа — Политбюро и Оргбюро ЦК.