Читать интересную книгу Заговорщики. Перед расплатой - Н. Шпанов

Задумчивость Фу прервал несмелый голос сестры:

— Извините, но вы больной!

Фу не сразу понял, что это относится к нему. Он даже переспросил:

— Вы обращаетесь ко мне?

— Вам следует лежать, — видимо, сама не очень уверенная в том, что ее слова могут иметь какую–нибудь цену в его глазах, сказала сестра. Она даже удивилась, когда Фу послушно повернулся и ушел в пещеру.

Сидя за маленьким столиком, который, так же как все в этой пещере, отзывал аптекой, Фу думал о том, что там, куда он только что смотрел, идет ожесточенная борьба наземных войск. Утром, едва только можно будет разобрать, что творится внизу, авиацию, конечно, вызовут. Самолеты должны будут принять участие в борьбе и оберегать свои наземные части от налетов противника. С этого часа будет особенно дорог каждый летчик, каждый самолет. Так неужели же кто–нибудь может лишить его права участвовать в этой борьбе, если сам он чувствует, что способен драться?..

Он пошарил по столу в поисках спичек и, не найдя их, крикнул сестре:

— Дайте огня!

— Ведь вы больной! — проговорила девушка, пытаясь казаться строгой.

Но Фу не обратил на ее слова внимания. Он достал из планшета кисточку и на углу рапорта Чэна, где была надпись начальника штаба, пометил: "Согласен".

Заклеил лист пластырем, оторванным тут же от катушки, которую он сам достал из шкафчика, и отдал сестре:

— В штаб!

— Больной… — начала было та.

Но он ее оборвал:

— В штаб, сейчас же!

Сестра поклонилась и выбежала из пещеры.

Фу снял трубку телефона.

— "Отца"!

Соединение происходило долго. Наконец ответил командный пункт Линь Бяо.

— Попросите "Отца" к аппарату, говорит Фу Би–чен. — И когда Линь Бяо взял трубку, летчик сказал: — Вы разрешили мне обращаться прямо к вам, если… если будет очень трудно… — И после некоторого колебания добавил: Меня тут сделали больным…

— Знаю, — ответил очень далекий голос командующего.

— Я прошу разрешения итти в бой.

— Полежите денек, там видно будет.

— Прошу разрешить… — начал было Фу, но командующий перебил:

— Это все?

— Все.

— Тогда лежите.

— Но я здоров!

— Медицина лучше знает.

Услышав в черном ухе трубки какой–то треск и думая, что командующий кладет трубку, Фу в отчаянии крикнул:

— Тогда разрешите приехать к вам!

На том конце трубки что–то пошипело, потрещало, и, наконец, снова послышался голос:

— Если вы не нужны Лао Кэ, приезжайте. Тут тоже найдется, где полежать…

В ту ночь Чэн почти не спал. Было еще далеко до рассвета, когда он вышел из пещеры.

Облачность поредела и к концу ночи исчезла почти совсем. Тонкие мазки прозрачной туманности, пересекавшие потускневшие звезды, говорили о торопливом движении высоких перистых облаков. Воздух был неподвижен. Самое чуткое ухо не уловило бы теперь в степи никакого шума, кроме стрекотания насекомых. И это стрекотание то спадало до едва уловимого тоненького звона, то усиливалось на миг и снова затухало. Словно все притаилось в ожидании розоватого отсвета зари, когда все заговорит в полный голос и степь заживает жизнью загорающегося дня.

Изредка просыпался перепел. Послав в притихшую степь троекратный свист, он снова умолкал.

Как всегда, тепел и парен был воздух, как всегда, спокойно поблескивали бледнеющие звезды, заканчивая свой путь. Ковш Большой Медведицы уже спрятал свою ручку за гребни холмов у реки.

Некоторое время Чэн медленно бродил по лагерю. Потом остановился. Ему не хотелось ни говорить, ни даже думать. Кажется, все стало ясно. Подачей рапорта о переводе он отрезал себе путь к бою. Да, значит, завтра он уложит свой чемодан. Куда же теперь? Как определит его судьбу командование? Мысль о том, что его могут отправить обратно в тыл, мелькнула было на миг, но Чэн решительно прогнал ее.

Он стоял неподвижно, погруженный в эти невеселые думы, когда его внимание привлек треск, раздавшийся со стороны ближайшего аэродрома. Темную синеву небосвода прорвали струи голубых сверкающих линий. Они были, как стропила гигантского купола с вершиной, теряющейся где–то там, в высоте.

Это были следы трассирующих пуль. За ними следовали новые и новые — со всех сторон. То же повторилось на другой, на третьей точке. Аэродромы проснулись. Оружейники проверяли пулеметы. Сейчас займутся своим делом мотористы. Чэну едва хватит времени, чтобы сбегать за планшетом…

И вдруг он вспомнил, что бежать некуда и незачем: у него нет самолета. Он не примет участия в сегодняшних вылетах товарищей. Он впервые отчетливо, до конца, понял, что порвались его связи с полком, едва успев возникнуть, что он тут уже "чужой". И ему стало остро жаль покидать и полк с таким славным командиром и товарищей. Потом он вспомнил о Фу и повернул в сторону санитарной пещеры, — он решил проститься с Фу. Бывший ученик не должен был дурно думать о нем, когда его тут уже не будет.

У шалаша связистов его перехватил взволнованный Джойс:

— Половину ночи потратил на то, чтобы найти вас, — и протянул летчику лист приказа о назначении его временно исполняющим обязанности командира второй эскадрильи.

Не веря себе, Чэн дважды внимательно перечитал приказ.

Вбежав к связистам, он позвонил по телефону Лао Кэ и получил разрешение вылететь в бой на новом "Яке".

11

Из степи тянуло холодом. До знобкости свежий воздух, как в форточку, врывался через арку въезда на главную улицу, асфальтовая стрела которой прорезывала Улан—Батор из конца в конец.

Часовые у едва белевшей в темноте стены большого дома поеживались от холода. Поглядывая на медленное движение звезд, они ждали смены.

Звяканье приклада о камень или скрип сапога переминающегося с ноги на ногу цирика были единственными звуками, нарушавшими тишину.

Далеко за полночь в темноте послышалось мягкое цоканье нескольких пар некованых конских копыт.

Топот кавалькады приблизился к самому дому и оборвался напротив подъезда. В темноте замаячило светлое пятно плаща. Цирики скрестили было штыки винтовок, но привыкшие к темноте глаза их опознали Соднома—Дорчжи.

Адъютант и Гомбо—Джап под руки ввели в подъезд пошатывающегося на онемевших ногах Хараду…

Через час собравшиеся в кабинете Соднома—Дорчжи хмуро слушали допрашиваемого майора Хараду. Все знали, что забрасываемые теперь в МНР разведчики работали на командование расположенных в Китае американских войск. Ширма гоминдана, которой прикрывалось это командование, никого не обманывала: ни своих, ни чужих. Знали о фиктивности этой ширмы монголы, ловившие японо–гоминдановских разведчиков; знали и сами японцы–шпионы.

Содном—Дорчжи не случайно совершил головокружительное по быстроте путешествие по пустыне для встречи с Гомбо—Джапом.

Гомбо—Джап не случайно ежедневно, ежечасно и ежеминутно рисковал жизнью, не отставая от Харады с момента его появления в конторе Паркера.

Все говорило о том, что японскому майору поручается задание большой важности. Именно поэтому Содном—Дорчжи и хотел, чтобы суть этого задания, за подготовкой которого его люди тщательно следили в Китае, стала известна его товарищам по Совету министров МНР не в его пересказе, а из самого непосредственного источника — из уст Харады.

Японец говорил вполголоса, не спеша. Его блестящие, как уголья, глазки были полуприкрыты. Они загорались только тогда, когда в поле его зрения попадал изловивший его Гомбо—Джап.

— Прибегая к вашей снисходительности, с–с–с, — шипел японец, — я должен еще объяснить, что, снаряженный таким образом, я обязан был оставаться на вашей земле столько времени, сколько понадобится, не предпринимая никаких злых дел.

— Кому "понадобится"? — спросил Содном—Дорчжи.

— Посмею обратить ваше внимание на ту гребенку, которую этот человек, Харада движением связанных рук указал на Гомбо—Джапа, — взял у меня, с–с–с…

Содном—Дорчжи вопросительно взглянул на Гомбо—Джапа, и тот вытащил из кармана своих рваных штанов гребенку. Это был самый дешевый черный гребешок, грубо инкрустированный металлом.

Гомбо—Джап передал его Содному—Дорчжи. Тот недоуменно повертел гребешок в руках и положил перед собой.

Харада сказал:

— Если теперь ваша благосклонность обратит внимание на походное изображение Будды, взятое у меня этим же человеком, с–с–с…

Гомбо—Джап невозмутимо выложил на стол маленький складень, крытый черным лаком. Содном—Дорчжи хотел было раскрыть крошечные резные дверцы, но сидевший рядом с ним полковник государственной безопасности поспешно отстранил его руки и сказал Хараде:

— Открой.

Японец особенно длинно и угодливо втянул воздух.

— С–с–с… ваша благосклонность напрасно опасается этой безобидной вещи, — он отворил дверцы складня. Все увидели изображение Будды позолоченную деревянную фигурку, сидящую на цветке лотоса. Японец поднял его над головой и с улыбкой сказал: — Если мне будет позволено, я покажу уважаемым господам, что представляет собой это священное изображение. Можно не опасаться дурных последствий: это прекрасная американская вещь.