скумекали меж собой. Неужто сговорились? Кое-кто — Санька это заметил — уже поглядывал в их стороны недобро, нет-нет и пускались заглушаемые выступлениями недвусмысленные реплики.
Стармех затаился в дальнем закутке — не как бывало, под носом у президиума, — и вид у него был как у выдохшегося боксера, силком выпихнутого на ринг, где ему предстояла трепка.
Но вот капитан поднялся, и все головы на мгновение повернулись вслед за его взглядом в сторону Сазонкина. Капитан кашлянул, точно ему стоило труда заговорить. В рядах поднялось легкое шушуканье и постепенно замерло.
Капитан заговорил о хозяйстве старшего механика, самом узком месте на судне. Припомнил стармеху забитые форсунки, укравшие у рейса сто часов скорости, и затяжку с ремонтом насоса, и недавний случай с намотом сетей на винт.
— Ребенку понятно — заело клапана в пусковых баллонах, — вода попала, их вовремя не продули, в результате не сработал реверс! Это все определяется одним словом — безответственность! Нетребовательность к подчиненным, в частности ко второму механику, — фамилии Юшкина он почему-то не назвал, — который к тому же оказался слабо подготовлен как специалист, но вместо того, чтобы принять меры, вы всякий раз пытаетесь оправдаться, товарищ Сазонкин! Вот…
Капитан поднял тонкую брошюру и объяснил, что в этой книжке изложен опыт знатного механика порта Георгия Ефремовича Ксендзова. Неоценимый почин — профилактика своими силами. Человек сломал бытовавшие нормы: вместо трех лет без капремонта — шесть! И доказал на деле, хотя никто не верил в такую возможность. А она реальна. Главное — бережная эксплуатация машины по науке! Формуляры на основные узлы, регулярный уход.
— А мы жмем на износ! И пора закрепить каждый участок судна за ответственными лицами — прав товарищ Кукушка. И взять всем за правило отчет о состоянии каждого участка, каждого узла! И ввести этот пункт в соревнование. Не формально, а конкретно — по делу!
Санька слушал, удивляясь спокойствию и деловитости капитана, особенно сейчас, когда судно без плана и ему грозят неприятности. Попер на рожон, отказавшись от помощи… и от совета изменить приказ о Юшкине. Или приказ уже отменен?
Наверное, не он один подумал так. Вскочил Мухин и, как всегда запальчиво, выговорил:
— Соревнование — это дело, выложимся, а поднимем на должный уровень. Слово комсорга! Но как все-таки с виновными за все ЧП — есть они или нет? Или все дело в одном стармехе?
Намек был ясен. Зал зароптал, в реакции людей не приходилось сомневаться.
— Вот именно, — огрызнулся вдруг забытый стармех. — Вы-то сами, товарищ капитан, много добились от второго механика? Теперь все грехи на мне, а он отплевался?
— А вы потише, потише, — полоснул неожиданно тонкий голосок представителя, округлое лицо его вмиг преобразилось, стало жестким. — Не валите с больной головы на здоровую. Вы стармех — с вас спрос!
— Насчет отплевался еще неясно, — поморщился капитан.
— А какие меры приняты? — не унимался Мухин. — Люди знать должны!
В комнате повисла тишина. Как понять капитана, в самом деле списан второй или его оставят, ограничась выговором? Ведь приказ официально не объявлен? В другой раз многие, может, и рады были бы смягчению наказания, примеряясь к собственным грехам. Но на судне никому ничего с рук не сходило, даже в мелочах, а тут?.. Само по себе отступление капитана от данного слова в этой деликатной ситуации в присутствии прибывшего «защитника» — теперь уже было ясно — защитник! — как бы рушило представление о справедливости, чего никто простить не мог, и это было ясно видно в глазах команды, хмуро глядевшей на капитана: «Что же ты, орел наш? Крылья к небу, а сам в кусты?» И Санька вдруг понял, что это и есть главная сила жизни — суд совести, перед которым не устоишь. Иначе сломался в собственных глазах и никогда себе не простишь. При всем сочувствии к капитану, есть вещи посильней личной привязанности, благодарности, дружбы…
— Тут есть мнение выслушать коллектив, только и всего, — совсем тихо вымолвил капитан, с улыбкой глянув на сидящих.
— Бесполезно!
Саньку будто кто подтолкнул — словно вырвалось само собой, еще до того, как он поднялся, встретив взгляд капитана, в котором ждущая открытость сменилась легким недоумением. И Санька повторил, не поднимая глаз, упершись ими в капитанский китель.
— Бесполезно, Иван Иваныч, я сам просил за него, а потом понял — попусту.
— Как попусту, что ты мелешь? — снова не выдержал Мухин, видимо не знавший подоплеки событий, зачастил в юношеском своем азарте: — А коллектив, по-твоему, ноль? Важно чтобы он понял свои ошибки…
— Дело не в ошибках, а в натуре. Мы для него так, поросята, а он — гусь. У него свой язык, общего не найдем. Так уж он воспитан — по-барски, все ему позволено.
В комнате одобряюще зашумели, послышались выкрики: «Верно, валяй, штурвальный!», «Взяли сачка на судно!», «Сынок папкин!» Мухина потянули за робу, силком усадив на место, — он все рвался досказать свое. Но тут вскочил «защитник», подняв обе руки, и весь вид его был таков, словно он собрался гасить непредвиденный пожар. Он солидарно кивнул растерявшемуся Мухину, а в Саньку гневно ткнул пальцем:
— Вы… не знаю как вас, много на себя берете! Комсорг прав, и нечего коллектив баламутить. Может, у вас личные счеты — свести решили под шумок? А кто дал право? Ишь, судья верховный, шустряк…
У Саньки даже горло перехватило от обиды, впервые так больно ощутил чужое лицемерие, грубость какой-то нечестной игры, родившую вдруг острую, граничащую с ненавистью беззащитность.
— Какой я судья, — с трудом вымолвил в упавшей тишине Санька. — А ваш подзащитный даже на собрание не явился, привык за дядиной спиной.
— Точно, — вдруг поддержал его голос Мухина, — тут ты прав, и нечего старшим товарищам заниматься демагогией. Но выслушать мы Юшкина должны, потому что…
— Согласен, полностью согласен с вами! — перебил его представитель. — Только прошу учесть необходимость объективности. Лично я давно Юшкина знаю, парень как парень, может быть, слегка заносчив, но мы и не таких перековывали, тем более что «барское воспитание» и вовсе неуместно. Отец его ветеран флота, заслуженный фронтовик, и не хотелось бы его огорчать…
— Это к делу не относится! — резко вставил капитан, и лицо его стало багровым. — Речь о сыне, а не о заслугах отца. Сам взрослый.
Представитель осекся, растерянно косясь на капитана — не ослышался ли. Но капитан не дал ему времени на размышления, поднявшись над столом и всем своим видом показывая, что он намерен продолжать. Голос его снова стал тих и четко слышим в упавшей тишине.
— Вам, Стах, даю справку. Во-первых, я имел в виду не ваше… не только ваше мнение, а также и других товарищей, но прежде всего свое собственное. Я