— Так же, как и меня.
Джеймс окинул барона долгим пристальным взглядом:
— Если бы вы только захотели, она согласилась бы. На все.
Алек, почему-то чувствуя себя виноватым, нетерпеливо глянул на булочку, положил ее обратно на поднос и, поднявшись, начал раздраженно мерить комнату шагами.
— Ни за что, — объявил он, поворачиваясь на каблуках и оказываясь лицом к лицу с хозяином. — Я уже сказал, что не имею ни малейшего желания жениться еще раз. Я не домосед и не сентиментальный дурак, не выношу домашнего очага, уютного камина и…
Алек внезапно оборвал напыщенную речь, представив улыбающееся личико Холли, когда он сегодня утром целовал ее на прощание. Как переворачивалось его сердце при виде малышки, даже когда та уставала, жаловалась и капризничала, ныла и надоедала! Она была частью его и Несты, необыкновенное создание, и за это он любил Холли еще больше. Она — это дом и очаг, и… Алек был бы не прочь иметь дюжину таких Холли, принадлежащих только ему.
— Черт возьми, — пробормотал он и, подойдя к эркеру, засмотрелся на фруктовый сад, хотя листья на яблонях и грушах давно облетели.
— Вечером в пятницу в Эсембли-рум[2] будет бал. Это большое здание из красного кирпича на углу Фейетт и Холидей-стрит. Я уговорил Джинни поехать, и буду сам ее сопровождать.
— Но она не может быть на балу в таком виде!
— Нет, конечно, нет, она сказала, что побывала у модистки, одной из лучших в Балтиморе. На ней будет приличествующий случаю наряд, я это гарантирую. Приглашаю и вас. В конце концов, вы должны встретиться со столпами здешнего общества, а это как раз подходящий случай. Может, вы сумеете увидеть Джинни в новом свете, как говорится, а она — вас. Что скажете?
Алек был вынужден согласиться, однако молча проклинал всех и вся на обратном пути в «Фаунтин инн».
Вечер пятницы выдался пронзительно холодным, зловещие дождевые облака бугрились на небе, неестественное спокойствие в воздухе предвещало нашествие буйных порывов ветра и, возможно, урагана. Пакстоны в закрытом экипаже ехали в Эсембли-рум. Джинни не показала отцу новое платье, произведение мисс Мэри Эберкромби. Она сама была не совсем уверена в том, нравится ли оно ей, но мисс Мэри заверила девушку, что это последняя мода, что ею все будут восхищаться, более того, завидовать, потому что она, мисс Мэри, придумала, скроила и сшила этот наряд для его счастливой обладательницы.
Значит, так тому и быть, думала Джинни, нервно подтягивая наверх слишком низкий вырез синего атласного платья. Ей самой не очень нравился цвет, и, когда девушка смотрелась в зеркало, лицо казалось желтоватого, нездорового оттенка, хотя мисс Мэри постаралась убедить Джинни, что та выглядит настоящим ангелом. А все эти рюши и оборки и белые бархатные банты в несколько рядов заставили Джинни брезгливо поморщиться, хотя мисс Мэри снова пустила в ход все свое красноречие, объявив ее простые платья настоящим дурным тоном.
— Это последняя мода, последняя мода, — снова и снова повторяла она себе.
Кроме того, мисс Мэри успела закончить только этот наряд, так что выбора все равно не было.
Поверх платья она накинула старый черный бархатный плащ, местами вытертый до блеска, но было темно, и все равно никто ничего не заметит.
Джинни много лет не была в Эсембли-рум, не отвечая ни на одно приглашение, так что в конце концов о ней попросту забыли. Сегодняшний бал оказался единственной возможностью расправить крылья и с достоинством появиться в светском обществе Балтимора. Пусть все бизнесмены увидят, что она вполне компетентна, а не какая-нибудь глупая девчонка, и может управлять верфью!
При этой мысли Джинни распрямила плечи, всей душой желая, чтобы вырез был хоть немного поменьше — груди едва не вываливались наружу, и от этого она чувствовала себя крайне неловко.
Отец не услышал от нее ни единого слова протеста. Джинни знала: для того чтобы добиться успеха, она и отец должны вращаться в обществе самых богатых городских торговцев. Необходимо убедить всех и каждого, что клипер, построенный на верфи Пакстонов, — именно то, что должно служить предметом вожделения любого покупателя. Она уже почти слышала, как объясняет все преимущества «Пегаса», описывает сверкающее великолепие испанского красного дерева… Весь последний год ни она, ни отец ни с кем не встречались. Теперь настало время бабочке появиться из кокона и показать миру, что они живы и готовы вести дела. Она едет на бал только затем, чтобы доказать всем, как сведуща в управлении отцовским предприятием.
— Как по-твоему, барон Шерард тоже будет на балу?
В карете было темно, и Джеймс Пакстон позволил себе улыбнуться, зная, что дочь не увидит и не обидится. Она в самом деле неравнодушна к Алеку Каррику, совсем неравнодушна.
— Думаю, он должен показаться. Ему необходимо познакомиться с городским обществом. Лучшей возможности не представится.
— Ты прав, — согласилась Джинни и снова надолго замолчала.
Наемный экипаж доставил их на северо-восточный угол улицы, и Джинни помогла отцу спуститься. Мистер Макэлани, церемониймейстер, встретил их у дверей Эсембли-рум, посетовал на ужасную погоду, заметил, что мистер Пакстон прекрасно выглядит, а мисс Джинни похожа на цветущую розу, и, видя, что прибыли новые гости, пригласил отца и дочь войти.
— Фу! — хмыкнула Джинни, прикрываясь ладошкой. — Он вечно говорит одни и те же комплименты. Помню, три года назад я слышала то же самое.
И, скинув бархатный плащ, вручила его лакею и сделала небольшой пируэт перед отцом, явно ожидая его одобрения. Глаза Джеймса Пакстона едва не вылезли из орбит. Судорожно сглотнув, он прикрыл веки, словно ожидая, что ужасное видение исчезнет, но оно, казалось, навеки запечатлелось в мозгу. О Господи, кто сделал это с его дочерью?! Нужно немедленно увести Джинни, благополучно доставить домой, сорвать с нее эту ужасную хламиду и предать огню. Боже милосердный, белые бархатные банты! И столько, что, если попытаешься пересчитать, закружится голова! Слишком поздно.
— А, мистер Пакстон, добрый вечер! Юджиния, и вы решили приехать! Очень мило с вашей стороны, совершенно восхитительно! Как… э-э-э… интересно вы выглядите! Эти бесконечные ряды белых бантов! Извините меня, пожалуйста, нужно поздороваться с вновь прибывшими.
И с этими словами миссис Лавиния Уорфилд, жена очень богатого и влиятельного Пола Уорфилда, поспешно упорхнула. Джеймс успел заметить злорадное удовольствие в маленьких глазках и сразу же понял — слишком поздно.
О Господи, что же делать?
— Как странно она вела себя, отец, — сказала Джинни, смущенно теребя бант.