Читать интересную книгу Метафизика пата - Федор Гиренок

Кто его соберет? Новые язычники. И это в них заманчиво для многих. Они его собирают, а он рассыпается. Почему рассыпается? Потому что приличного клея нет.

Эволюция не склеивает мир в одно целое. Она центр смещает. Ее концы утопают в дурной бесконечности.

Новые язычники тоскуют по тотальности, по единому для всех. Что едино? Не трансценденция. А что? Простота посюстороннего. Например, единое человечество.

Это имманентная тотальность. Но она ничего не держит. Это заметил уже К.

Леонтьев. Она уравнивает единое во времени и пространстве.

Или единая наука. Где она? Нет ее. Вернее, она есть как новоязыческая мечта.

Новые язычники кочуют от одной тотальности к другой, от единой науки к единой религии и далее к единству науки и магии. KaiK физики ищут единую теорию поля, так новые язычники ищут единый язык.

Смещение центра превращает новых язычников в кочевников, сила которых обессиливает оседлых. Повсеместная неуместность кочевых тотальностей развязывает энергию провинции. Новые язычники провинциальны. Смещающиеся провинциалы дают простор для действий цивилизованного варвара и естественности примитива. В составе этих действий больше нет души. Ведь что такое теперь душа? Так, маленький мир внутри тела цивилизации. То, что локализуется в пространстве и времени, нечто производное от заполненного ватой космического целого. Новое язычество не экзистирует. Оно имитирует. В том числе и имитацию. Но теперь только лошади не имитируют, Правда, они и не экзистируют.

Новоязыческий сдвиг от смерти к жизни, сдвинул нас от личности к полу. Пол – это ведь две половины. Одна – мужская. Другая – женская. Но пол – это еще и возможность не быть полным. Быть каким? Средним, как кентавр. Мы (и вы) составные. Состоим из полу. Будем ли мы полными и когда? Вот в чем вопрос, если, конечно, это вопрос.

6.11. Маршруты нового язычества

Метафизика нового язычества состоит: 1) в упрощении простого; 2) в определении трансцендентного как тромба в сосудах мирового целого; 3) в оестествлении нового языка; 4) в утешении; 5) в обезналичивании лица; 6) в замене реальности телесностью; 7) в овладении первословом; 8) в уподоблении пространства и времени русской матрешке; 9) в изоляции сознания от я, а я от ничто; 10) в ориентации на смещающийся центр и И) в поиске новых тотальностей.

Глава VII.

НЕМОТСТВОВАНИЕ ВСЛУХ

7.1. Ум под подозрением

Зрение ума взято под подозрение, несмотря на то (а может быть именно потому), что он спит. Сонный разум продуктивен. Его сновидения рождают ангелочков свободы и самости, хотя сегодня неприлично говорить о свободе личности потому, что об этом говорилось вчера. Не продолжением вчерашнего разговора мы вступаем в мир болтовни сегодняшнего дня, а затянувшейся паузой свободы. Из того факта, что вчера была личность и это бывание предполагало свободу, не вытекает условие того, что она предполагает ее сегодня. Личность растворилась в болтовне о свободе.

Сегодня она возможна при условии своей безусловности.

Существует ли вообще такое дело, которое является безусловным делом личности?

Такого дела нет, т. е. личность получила отставку. Она теперь в мире еще-не-дел.

Дело личности было тогда, когда бог еще был жив, бог как символ безусловности сообщался с пространством возможного осуществления личности человека. Но бог умер, мировой климакс стал адекватным состоянием господства поддельных дел и условных содержаний. Когда-то был человеко-бог, а сегодня челове›ко-«что»?

Видимо, человеко-человек. Но эта последняя формула указывает на слишком человеческое, т. е. на то, что утратило дело личности.

Это в античности человек имел дело. Он становился гражданином. И было дело гражданина. Но разве это дело – дело личности? Ведь оно публично, т. е. требует признания со стороны и в этом смысле оно условно-публично. Дело гражданина, а не личности, защищать законы публичности так, как защищают от неприятеля стены города.

Личность возникла позже. Ее запаздывание выстрадало христианство. Сейчас нет обстоятельств, обставляемых делом личности. Жизнь стала конвейером, исключающим личностные ситуации. Философия изменилась настолько радикально, что даже она перестала быть делом личности. Но что такое внеличностная философия? Это наука, т. е. философия стала наукой. Она перестала мыслить. Как наука она убивает в себе то, что когда-то делало ее философией. Философия есть дело логики или истории. А может быть и партии. Но сама она давно уже перестала быть сознанием вслух. Впрочем, она им никогда и не была.

Сознание не принадлежит нам. Вернее, оно не принадлежит мне. Хотя ^кому-то оно может быть и принадлежит. Принадлежность ж сознанию логикой не устанавливается.

Чтобы ее установить, нужен акт. Нужна пьеса. Акт мысли сменился контрактом. Акта нет, а актанты есть. Но актеры нуждаются в подсказке!. Идея о родовом сознании закодировала суфлера, которого теперь не видно. Но родовое сознание – это ведь то же самое, что бессознательное. То есть код сознания составлен в терминах бес-сознания.

Наше сознание, т. е. мое сознание, вернее, сознание, которое не может быть моим, – это просто проработанная и усвоенная идеология сознания. Идеологическое сознание заразило культуру. Нужен отказ от сознания. Для чего? Для того, чтобы что-то увидеть незараженным в себе и, если повезет, в мире. Нужно отказаться от себя. Этот отказ есть шаг к родовому сознанию, т. е. к суфлеру, и удаление от «Я».

Нет актеров. Есть суфлеры. Я – суфлер. Если я встаю, чтобы выпрямиться к свободе, то это не личностный акт, а культурный. Вернее, театральный. Это мультипликация.

А у нее, как у тени, нет ни рода, ни природы. Откуда она? Ниоткуда. Куда? В никуда. И это шифр личности, который лучше не расшифровывать. Почему? Потому что смердит. Театр, лицедей культуры – символ вечного омерзения мира. То же самое происходит, когда кто-то встает и уступает место женщине. «Я встаю» – это квазиличность. Мультипликация. Я встаю, если восстаю против «Я». Но это восстание может совершиться только в умном безмолвии быта.

Если человек как суфлер социален, а он социален, т. е. обставлен культурными формами, то тогда для личности просто не остается места. Место может быть и есть.

Но оно занято муляжами. Социальность рождает не человека, а рабочую силу.

Субъективный фактор, т. е. театральную мультипликацию. Ведь рабочая сила – это и есть политико-экономический код мультипликации. Раньше человек продавал человека, вернее господа продавали рабов. И это был театр. А теперь свобода, т. е. я сам себя продаю. Я раб и одновременно господин. Я – мультипликация. Это предел моей свободы, ибо «я» – театральная условность. Не имитирую ли я самим собой себя в качестве того, что никогда не может быть без суфлера? Не является ли социальный мир культурой подделки? Эти вопросы нужно понимать как отказ от ответа,.как некую абсолютную безответственность. 1 Суфлер, т. е. подсказчик, заменяет под-сознание. Вернее, это и есть наше подсознание. Наш род.

Идея о том, что субъективность производится так же, как производятся микрокалькуляторы, часто встречается в текстах так называемого спектрального постмодернизма. Например, в работах Ф. Гаттари и Ж. Делеза. Но если субъективность производится, то это значит, что существуют и проблемы производства. Что же это за проблемы?

Реконструкция субъективности, осуществленная Гаттари в статье «Язык, сознание и общество» (1), основана на неопределимости субъективности. То есть мы не можем узнать из этой статьи, что такое субъективность, что Гаттари имеет в виду, когда произносит это слово. Не многим удается скрыться из вида и темнить в темноте.

Гаттари с Делезом удается. Они темнят, строят свой текст, реализуя стратегию своей неузнанности и нашей неосведомленности. Мы знаем только то, что она, субъективность, производится, т. е. есть нечто производное. Среди ее производителей может быть другой. То есть «Я», которым каждый себя называет, возникает как представление о себе самом. Оно изначально было спектаклем.

Человек – друг театра. Но представления производятся, как этикетки, для того, что не имеет имени. Например, для банок с соком. Человек – «банка», если его «Я» продукт серийного производства. Иными словами, я (не я) потеряло свое имя, но приобрело маоку. Теперь я маскируюсь и устраиваю спектакль, валяю дурака. Я – самый маленький спектакль. В одно слово. Когда религия была связующим центром человеческой жизни и в этом смысле она была тоталитарной, тогда -были, вернее, могли быть те, кто имел имя для того, чтобы не раствориться внутри одного безымянного целого. Децент-рированная демократия не знает имени, она апеллирует к коллективу, к анонимному «эй, ты».

Идеологическая тотальность отчуждает отчуждение человека. Автономизация сфер культуры уничтожает тоталитаризм, подчиняя человека местной автономии.