Сердце Йохана опалило невидимым огнем. В горле пересохло.
— Я знал, что Дидрик не мой отец! — воскликнул он и всем телом подался к Сигварду. — Кем был мой отец? — Йохан вцепился в его руку, про себя молясь об одном, чтобы разум старика не померк до того, как тот успеет ответить на все вопросы, что скопились у него. Взгляд старика уперся в зеркало, которое теперь стало мутным, как старческий выбеленный взгляд. Сигвард молчал, полностью погрузившись в воспоминания, и Йохан, не вытерпев, тряхнул его за руку. — Каким он был?
Бледные губы Сигварда наконец дрогнули:
— Не сильный маг-маг, но доблестный воин-воин… — прошелестел он откуда-то из своих воспоминаний, и его улыбка стала светлеть. — И благородный дух-дух. Тот, кто не побоялся собой пожертвовать, чтобы остановить зло-зло…
— Какое зло? — замер Йохан. Он все так же продолжал стоять на коленях на утоптанном земляном полу подле сидящего на лавке старика и сжимать его руки. — Мой отец погиб?
Сигвард пожевал провалившимися губами и чуть нахмурился:
— Четверо должны были удержать зло-зло. Ремесленник, учёный, лекарь и воин-воин. Воину суждено было умереть. Но разве он умер-умер?
С этими словами колдун оторвался от зеркала. Его глаза ясно и даже весело глянули на Йохана, а ладонь легла ему на волосы почти с отеческой лаской.
— Нельзя пускать зло обратно в мир, понимаешь-понимаешь? — впился он глазами в лицо Йохана. Тот зачарованно кивнул. Старик снова зачастил. Он явно волновался и, видимо, от этого повторял слова все чаще. — Зло не в колдовстве, зло в людях-людях.
— Но что же мне делать? — воскликнул Йохан, чуть не плача от бессилия. Вместо ответа старик поник головой и уставился куда-то в пространство. Силы и ум враз покинули его. Йохан вскочил на ноги и принялся трясти его за плечи, словно таким образом мог найти в нем то, что отвоевало время.
— Не трогай его, — раздался звонкий и ясный голос, и из тени вышла Фая. Йохан вздрогнул. Это был первый раз, когда он слышал голос матери Юргана. До сего момента она представлялась ему почти немой. Он отступил от Сигварда и отпустил руки, а Фая, подойдя к мужу, обняла его голову и прижала к груди, будто тот был маленьким ребенком, хотя на деле Фая была маленькой и коренастой, а Сигвард длинный и худой. — Он устал. И я… Я тоже устала от всего этого.
В отличие от Сигварда, ее взгляд был полон здравомыслия и уж она-то прекрасно знала, о чем говорит:
— Вы, мужчины, способны думать исключительно о великом! Об истории, о судьбах других людей, а на собственные семьи вам плевать! — продолжала Фая, сверкая глазами. — Твой отец отдал свою жизнь, чтобы остановить Великого Тайфеля, но разве вспомнил он о твоей матери, когда шел на это? О том, как ей будет житься без него на этом свете? И кто защитит ее?
Йохан подумал о матери. Какие же страшные тайны у нее в голове и как свято она их хранит. А главное, как она могла предать память отца и связаться с этим жутким падальщиком сэром Дидриком. Фая, подтверждая его мысли, зло сплюнула на пол себе под ноги.
— После смерти твоего отца из твоей матери будто душу выкачали. Поверь мне, она такой не была, уж я-то знала хохотушку Ханну. Но так уж судьбой суждено. Твой отец был одним из четверых, кто смог низвергнуть Великого Тайфеля, но за это он поплатился жизнью. И весть о том, что Ханна носит под сердцем дитя, его не достигла. Хотя я готова положиться, что и это бы его не остановило!
— Зато мой отец был героем и остановил зло! — выкрикнул Йохан, борясь с тем фактом, что в словах Фаи есть правда. Гордость за только что обретенного отца боролась в нем с невольной обидой за ту жертву, которую он понес. Фая словно прочитала его мысли:
— Глупый мальчишка! Зло нельзя остановить. Оно расползается чумой от жилья к жилью и множится в сердцах людей, которые сидят в четырех стенах и боятся выйти наружу слово сказать в защиту тех, кто погибает за них.
— Значит, людям надо объяснить! — упрямо воскликнул Йохан. Плечи Фаи опустились, а взгляд заволокло. Она подняла руку к лицу, чтобы стереть наваждение, и тихо пробормотала:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ты такой же, как отец. И сколь долго Ханна не пытается уберечь тебя от дороги, которой прошел твой родитель, ты упрямо стремишься именно туда. Но помяни мое слово, в конце этой дороги тебя ждет одно. Смерть.
— Мне плевать! Лучше умереть, чем жить в страхе и унынии! Сэр Дидрик готов на все, чтобы вернуть Великого Тайфеля, а если темный маг вернется, то последних магов сотрут с лица земли. И он не один. Ему помогает какой-то жуткий тип по имени Мортэ! — Йохан сжал кулак, словно нащупывал рукоять меча. — Я этого не допущу!
Женщина молчала. Ветер на улице унялся, и в домике было очень тихо. Только зеркало за спиной Йохана слабо потрескивало, словно в нем росло невидимое напряжение, едва сдерживаемое тонкой границей между реальный миром и чем-то неведомым. Казалось, в тишине, хранимой в комнате, затаилось что-то огромное, едва сдерживаемое и готовое вот-вот прорваться.
— Пойдешь в одиночку на главу Инквизиции? — с усмешкой глянула на него Фая. — Да ты хоть представляешь, кто он такой? Что он такое?
Йохан вздрогнул. Вспомнил голос, идущий из глубины тела, мертвые губы и призрак без лица, и в домике словно опять похолодало. И прежде, чем он успел задать вопрос, Фая опередила его и торопливо предостерегла:
— Никогда! Слышишь, никогда и ни при каких обстоятельствах не смотри господину Мортэ в глаза. Это будет последнее, что ты увидишь! Я бы посоветовала забыть про всю эту затею, но ведь ты меня не послушаешь. Вы, те, кто готов менять мир, никогда не слушаете матерей или жен. Вас ведет другая звезда, — тут плечи ее поникли, лицо дрогнуло, а голос надломился, — но, возможно, ты сможешь отомстить за смерть Юргана.
Йохан торопливо опустил голову в знак согласия, а Фая продолжала:
— Но имей в виду, Великий Тайфель был слишком умен, слишком жесток и слишком изворотлив. Я не верю, что он не оставил себе лазейку обратно в этот мир.
Сердце Йохана упало. Он молчал, лихорадочно соображая, что еще спросить у женщины, пока есть возможность, как вдруг снаружи, в абсолютной безветренной тишине, раздался сухой треск, будто чья-то осторожная нога наступила на сухую ветку. Йохан вскинулся, вспоминая о цели визита и о своих опасениях о том, что его могут выследить.
— Вам нужно уходить! — торопливо и горячо зашептал он. — Констебли ищут вас и вот-вот найдут. Нельзя медлить ни секунды! Уходите в Вестафию. На юге нет таких гонений на колдунов, и там вы будете в безопасности.
Фая не стала спорить. Одной рукой она споро подхватила два массивных узла, которые стояли собранными у стола, вторую положила на плечо мужу.
— Пора-пора? — встрепенулся Сигвард, оживая.
— Да, дорогой, — глаза Фаи оттаяли. Когда она смотрела на супруга, в них не было той морозной тоски, которая сквозила при виде Йохана. — Наше время вышло.
Только тут Йохан понял, что обстановка вокруг совсем не та, что раньше. Стены, потолок, полки были сиротливо пусты. Исчезли разномастные склянки, пучки трав и кореньев. Дом выглядел нежилым, и он застал хозяев по чистой случайности.
— Доброго вам пути, — произнес он в спину Фаи и Сигварда, которые уже направлялись, но не к главной двери, а куда-то вглубь дома, к незнакомому выходу. Это пожелание на полпути остановило старика, и его сгорбленная спина стала распрямляться. Он обернулся к Йохану и почти осмысленно сказал:
— Найди кузнеца Ладвига. Он знает-знает.
Но его голос растаял в тишине ночи, а Йохан остался один посреди пустого жилья. Делать здесь было больше нечего, и следовало уходить, однако кое-что не отпускало Йохана, манило и приковывало к себе все его внимание. Огромное старое зеркало на стене, которое смутило Йохана в самом начале и в котором, по словам Сигварда, можно было многое увидеть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он осторожно приблизился к темному зеркальному провалу. На этот раз зеркало отразило лишь его бледное лицо и всклокоченные волосы. Но Йохану безумно хотелось увидеть еще раз того, кем он должен стать через несколько лет. Горло сжимало от волнения. Он провел по стеклянной глади ладонью и тут же отдернул её: вопреки ожиданиям, поверхность была не прохладной, а горячей. Внутри зеркала что-то вибрировало и гудело. Внезапно длинная глубокая трещина прорезала гладь так, словно внутри лопнула натянутая струна. Трещина с оглушительным треском пропорола зеркало от низа до верху и расколола его на две части. В этот момент, продолжая пронзительный звук, с которым растрескалась гладкая поверхность, на входную дверь обрушился целый град ударов.