class="p1">Она прижала ухо ко второй двери, на вид точь-в-точь такой же, как первая, только ручка у нее была серебряной, а не медной. Интересно, значит ли это что-нибудь, указывает ли на какие-то тайные чары или намекает на то, что может быть с той стороны? А может, ручка другая лишь потому, что медной не нашлось?
Сначала Алисе показалось, что и за этой дверью ничего нет, но потом она уловила какой-то слабый-слабый звук, шорох или шелест – такой звук раздается, когда папа листает газету за завтраком или мама расправляет нижние юбки.
Она уже много лет не думала о своих родителях вот так, просто, без горечи, и оттого даже застыла на миг, мысленно увидев себя, счастливую, улыбающуюся, намазывающую на ломтик поджаренного хлеба большущую ложку извлеченного из банки джема.
Шорох стал громче, словно приблизившись к двери, и в воображении Алисы возник гигантский мотылек с прозрачными крыльями, порхающий там, в комнате. Возможно, он вытянул сейчас свои усики и прижал их к створке, пытаясь уловить, не подслушивает ли кто-нибудь любопытный с той стороны.
Шорох прекратился.
Алиса понимала, что ей следует отступить, но продолжала напряженно вслушиваться, пытаясь определить, каков же источник этого звука.
За дверью раздалось шипение – протяжное, с присвистом, какое не издать ни крыльям мотылька, ни перевернутому газетному листу, ни накрахмаленной юбке. То был сигнал тревоги, а может, радостный вопль хищника, почуявшего добычу.
Алиса не стала ждать, кто появится из комнаты. С неистово колотящимся сердцем она бросилась к самой дальней двери.
«Я хочу стать невидимой, хочу, чтобы ты меня не заметил».
Дверь за ее спиной открылась. Она поняла это не потому, что что-то услышала, и не потому, что потянуло сквозняком. Она просто ощутила сзади чье-то присутствие, ощутила, как кто-то вглядывается в коридор голодными глазами.
Вновь раздалось шипение, и мысли Алисы бешено заскакали, толкаясь и спотыкаясь друг о друга.
«Я хочу стать невидимой, хочу, чтобы ты меня не заметил, не услышал, не почуял, не узнал, что я здесь. Ты ничего не можешь – я стала тенью, бесформенной тенью, – и тебе не поймать меня, тебе никогда не поймать меня…»
Алиса застыла у последней двери. Она могла бы открыть ее, проскользнуть внутрь, и тогда хоть что-то заслонило бы ее от выползшей в коридор твари.
«Ты не видишь меня, не слышишь меня, не чуешь меня, не знаешь, что я здесь…»
Алиса знала, что должна посмотреть. Что она не должна быть перепуганной мышкой – она, бывшая когда-то яростным, устрашающим убийцей.
«Ты заставила Гусеницу заплатить. Помнишь? Помнишь ту девушку, ту, которая без сожалений перерезала ему горло?»
Но сегодняшний сон-воспоминание – сон о маленькой девочке, на которую охотилась белая птица, – все еще цеплялся за края сознания, а вместе с ним не уходила и мысль о той маленькой девочке, которой когда-то была сама Алиса, той златовласой куколке, так мило сидевшей за столом и с таким аппетитом завтракавшей вместе с мамой и папой.
«Ты больше не та маленькая девочка, той девочки больше нет, она всего лишь воспоминание, застывшее в янтаре, а может, и того меньше. Может, ее никогда и не существовало вовсе, но сейчас ты существуешь, ты здесь – и должна спастись.
Ты должна спасти себя».
Алиса повернула голову, медленно-медленно, точно механическая игрушка, у которой кончается завод. Зубы до боли впились в нижнюю губу, дыхание застряло в груди, так что она не могла издать ни звука, даже если бы захотела.
Сначала она увидела лишь белизну – тусклое сияние, как сиял снег снаружи, как сиял бледный мальчик, чей смех привел ее сюда. В голове промелькнуло: «Это просто очень бледный человек, совсем как мальчик, ничего страшного, присмотрись, вреда от этого не будет».
Она повернулась к сияющей белизне всем телом, продолжая думать: «Ты не видишь меня, не слышишь, не чуешь, не знаешь, что я здесь», – ведь если чары еще держались, то лишь потому, что она не ослабляла хватку.
Бледное сияние оказалось рукой – рукой, страшно похожей на ту, что когда-то тянулась к ней, – на руку гоблина с длинными-длинными пальцами, которые коснулись ее волос, гоблина, который хотел поместить голову Алисы на стену, на полочку, потому что очень, очень ее любил.
Пальцы этой руки были длинными, тонкими, с очень острыми ногтями, которые вполне можно было бы назвать и когтями. Саму тощую руку покрывала отслаивающаяся, шелушащаяся кожа, шелестящая, как скомканная бумага в камине.
Рука принадлежала худому телу, прикрытому свободной серой туникой. Туника, усеянная, точно драконьей чешуей, сухими хлопьями кожи, ниспадала почти до самого пола, но не скрывала чересчур длинных ступней – ступней, не вполне человеческих, странно выгнутых, с кривыми белыми ногтями.
Эти ноги были столь отвратительны, что Алиса вздрогнула и зажмурилась, но тут же заставила себя снова открыть глаза и посмотреть твари в лицо, хотя и боялась. Боялась, что, если глаза их встретятся, существо увидит ее, несмотря на чары.
Ей и не следовало смотреть.
Голова не была человеческой – даже приблизительно. Вытянутая морда, слабо соединенные, широко распахнутые, как у змеи, челюсти, безгубый рот, из которого высовывался ищущий язык, язык странного блекло-серого цвета, какого Алиса никогда не видела в природе. А носа не было, не было совсем – только две раздувающиеся ноздри.
И глаза – слишком большие, выпученные; казалось, они способны видеть не только то, что творится впереди, но и то, что происходит по бокам (и это нечестно, ведь от этих глаз, способных видеть все вокруг, а может, и позади тоже, нельзя, невозможно ускользнуть). Глаза эти так походили на глаза рептилии, что, по идее, должны были иметь желтый или зеленый цвет, как у всех змей, которых видела Алиса, но они были розовыми, розовато-красными, как у того мальчика, который смеялся в снегу. Но тот мальчик, несомненно, был мальчиком, а это существо точно не мальчик, и не девочка, и не мужчина, и не женщина. Это вообще не человек.
Впрочем, уши твари чем-то напоминали человеческие, только были удлиненными, как и все остальное тело, и не мягкими и округлыми, похожими на ракушки, а растянувшимися почти от макушки и до изгиба нижней челюсти.
Все эти странные разрозненные части тела покрывала все та же пергаментная шелушащаяся кожа, и мозг Алисы, как ни старался, не мог осмыслить это кошмарное создание, а от вида розовых глаз ее просто трясло – она понимала, что ей нельзя шевелиться, но поделать ничего не могла.
Внезапно существо оказалось совсем рядом с ней. Алиса не