Влетаю в приёмное, но напарываюсь на Жестякова.
— Позвони в патологию, Алина, — отдаёт распоряжение медицинской сестре за регистраторской стойкой, — пусть подготовят для поступившей восьмую палату.
— Где Разумовская? — перебиваю его. обращаясь к Алине.
Девчонка растерянно смотрит то на меня, то на Жестякова, зависнув с трубкой в руках.
— Она с Жуковой, а тебе что? — Роман поднимает брови. — Госпитализирую её к себе. Но Дарина Фёдоровна попросила лечащим оставить её. Говорит, у них договорённость.
— Мы положим её ко мне в отделение, — отрезаю.
— Стоп-стоп, Зернов, — тормозит меня ладонью, когда я уже намереваюсь прорваться в процедурку приёмного. — К тебе в отделение она попадёт ориентировочно недель через тридцать. Если выносит, конечно.
На последних словах сжимаю зубы и отталкиваю его в сторону, игнорируя возмущение, и влетаю в процедурку.
Вика лежит на кушетке, рядом над капельницей колдует медсестра, Дарина как раз выключает аппарат УЗИ.
— Привет, — подхожу к Вике и беру её за руку, крепко сжимаю холодные пальцы.
— Привет, — отвечает негромко сухими губами.
— Бывший?
Её пальцы дрожат, а в глазах слёзы. Вижу, что не хочет жаловаться, но по взгляду и молчанию всё становится понятно. А мне и самому будто нож между рёбер воткнули, а потом ещё и провернули пару раз.
Поднимаю глаза на Дарину, готовясь услышать что угодно. Хотя, нет. Сам посмотрю. Я себе уже обещал, что только сам своими глазами видеть должен. Вика же отключается.
— Ей дали успокоительное, — Дарина подтверждает предположение. — Эмбрион жив, возле плодного яйца ретрохориальная гематома. Предварительно: сильный стресс.
Убью скотину. Вне сомнений: его рук дело.
— Процент?
— Меньше двадцати. Но я считаю, нужна госпитализация. Ей поставили кровоостанавливающие и гормоны. Дальше буду разбираться.
— Зернов, в чём проблема? — сзади наш разговор слушает Жестяков. И решает, наконец, всунуть своё жало, — Ты отделения перепутал?
Только его ядовитого тона мне не хватало сейчас. Хочется послать так крепко, чтобы точно ушёл.
— Рома, тут личное.
— Хуже нет, когда смешивают работу и личное…
— Это ребёнок Захара, — затыкает его Дарина.
Этому ещё отчитываться.
— Поэтому я её забираю к нам.
— Нет, не забираешь, — теперь она уже затыкает меня. — Ты сам пришёл ко мне с просьбой, Зернов. Или мы прекращаем препираться, и ты больше не суёшь нос ко мне и моей пациентке…
— Судя по УЗИ, тут не только нос недель до двенадцати — четырнадцати минимум, а там, может, и дальше…
— Заткнись, Рома, — снова обрывает его Дарина, а потом опять поворачивается ко мне, — … или я не буду заниматься ею вообще.
Она права. Я сам пришёл к ней с просьбой, предполагая, что если возникнет сложная ситуация, голова, принимающая решения, должна быть холодной.
Смотрю на Вику и медленно выдыхаю. Ничего критичного в её ситуации нет. Нужна сохраняющая терапия. Жестяков, как бы я к нему не относился, хороший врач. А тем более, Викой будет заниматься Дарина, хоть и в его отделении.
— Давай, Зернов, вали домой отсыпаться. А о твоей Вике я позабочусь.
— Хорошо, — соглашаюсь скрепя сердце.
Провожу ладонью по тёмным волосам Вики, внутренне обещая, что всё будет хорошо. Как врач, я не имею морального права давать такое обещание, но я не её врач. Так что мне можно. Хотя бы про себя.
Взяв с Дарины обещание держать меня в курсе ситуации, сам решаю на несколько часов уехать домой. Вика будет спать сейчас. Дарина права, мне тоже нужно.
Но до дома я не доезжаю. Меня клинит. Уверен, это дело рук её бывшего. А если я не прав, если неверно её понял… Вот и придётся убедиться.
Разворачиваюсь прямо посреди дороги и выжимаю в противоположную сторону. Злость кипит в венах, хорошо что я не остался в усиление. В таком состоянии работать нельзя. И, Боже, каким правильным решением было отдать Вику Дарине. Слишком много эмоций.
Под бизнес-центр, в котором расположен офис «Альфасинтфарм», я приезжаю рано. Ничего, подожду.
И ждать долго не приходится. Бывший Вики, видимо, карьерист, ну или мало ли причин, однако к офису он подъезжает раньше восьми.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я думал, что успокоился, пока ждал его, и градус разговора не будет столь высок, как изначально хотелось. Но я ошибся.
Едва только вижу этого придурка, нервы взвинчиваются до предела, внутри всё словно кипятком обдаёт. Кажется, разговора в принципе не получится.
Выскакиваю из машины и направляюсь к нему. Тот даже среагировать не успевает от неожиданности, когда я хватаю его за грудки и сильно встряхиваю.
— Доволен, муфлон?
Внутри бурлит лава злости и дикое желание вкатать чмыря в асфальт.
— Да ладно, доктор, — опомнившись, отталкивает мои руки и приглаживает рубашку на груди. — Это ж не я. Это ты.
— Что за херню ты несёшь, придурок?
— Да-да. Ты. Точнее, правда о тебе. Думай, доктор, думай, — говорит, а потом косит глазами на вход.
Испугался и ждёт подмоги, трус?
Но тут у меня стреляет в мозгу.
Не вход. Название.
Конечно.
Они ведь звонили, и Вика говорила — предупреждала.
Так вот как. Двух зайцев сразу: и бывшую жену опустил, и неугодного эксперта предупредил.
Ну мразь.
Знаю, что к операционному столу теперь недели две не встану. Ну ничего, Жестякову — звёздный час, Дарина, из отпуска Ребров вышел. Как говорила Аня, приходя в четыре утра с тусовок, скромно именуемых девичниками, иногда себя надо отпускать.
Вот я и отпускаю. А вместе с этим и кулак в рожу мерзавцу.
Он отшатывается и падает навзничь на капот машины, тут же взорвавшейся сигнализацией. Мою руку прошивает болью до самого локтя. Кажется, теперь без помощи травматолога не обойтись. Зато полегчало-то как!
— Зря ты это, доктор! — выкрикивает в спину мудак. — С рук тебе не сойдёт!
Да по хрену мне сейчас. Пару часов на остыть и к Вике надо. Не оборачиваясь, выстреливаю ему средний палец и падаю за руль.
Дышим. И думаем, что делать дальше.
20
Вика
Открываю глаза, фиксируя непривычную обстановку. Мне требуется несколько секунд, чтобы в памяти восстановился калейдоскоп событий.
Кровь!
Я вздрагиваю. Больничные стены, палата, жалюзи на окне опущены. Рядом стойка с капельницей и кресло, в котором сидит Захар. Его глаза прикрыты — дремлет. Но стоит мне пошевелиться, он резко распахивает глаза и меняет позу.
Спросить мне страшно. Смотрю ему в глаза неотрывно, пытаясь понять, каков приговор. Только пальцы судорожно сжимаю на простыне на животе.
— Он… — сглатываю, всё же решаясь спросить, — малыш…
— С нами, — Зернов говорит сразу самое важное, и я резко с облегчением выдыхаю. — Требуется поддержка, но он живой, сердце бьётся. Придётся задержаться в патологии, Вик.
— Почему так произошло? Что я сделала не так? — слёзы сами выступают на глазах. Меня не пугает необходимость остаться в больниц, главное, чтобы с малышом всё было в порядке.
— Стресс. Ты не виновата, Вика, так бывает.
Он замолкает, протягивает руку и прикасается костяшками пальцев к моим волосам, нежно заправляет за ухо выбившуюся прядь. Мне приятно, внутри разливается спокойствие и ощущение безопасности. Но тут я замечаю, что на костяшках кожа у него непривычно красная, будто провели по чему-то твёрдому… или ударили.
— Что случилось? — прикасаюсь к его руке и аккуратно трогаю пальцами.
— Ничего особенного, — Зернов коротко улыбается и мягко высвобождает руку.
— Ты же не… — приподнимаюсь на подушке. — Захар, только не говори, что ты «пообщался» с Ильёй.
— А его зовут Илья? Я, кстати, не знал. Хотя ты сейчас сказала, и я вспомнил — ты же к нему обращалась по имени тогда возле клиники, точно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ну зачем он так? Он же врач, тем более оперирующий, ему нужно руки беречь, а он как мальчишка. Но, конечно же, я не могу игнорировать чувство, что мне приятно, что он вступился. За всю жизнь я привыкла отстаивать себя сама. Не было никого, кто вот так бы сходу пошёл и дал моему обидчику в морду. Это, конечно, не по-взрослому и всё такое, и нас везде учат, что конфликты надо разрешать мирным путём, уметь разговаривать, обсуждать, приходить к консенсусу. Но видимо какое-то первобытное чувство, что за тебя пошли и вот так решительно вступились, греет.