После этого случая стала я больше доверять интуиции: не столько умом, сколько сердцем поняла, что, если ребенок чувствует свою вину, прощение во благо.
21.10.1963 г. Мы убедились и убеждаемся, что как бы ни был наказан ребенок, что бы он ни сделал, он должен чувствовать в нас, родных, самых близких людей — нельзя отталкивать ребенка в трудный для него момент. Можно огорчиться, рассердиться, наказать, но ребенок должен чувствовать, что это тяжело и для родителей, огорчает их, но мама и папа все равно любят его».
Прекрасный вывод! Если бы к нему еще и умение это провести в жизнь. На практике мы часто поступали вопреки ему. Вот что случилось всего год спустя.
«14.04.1964 г. «Братья-разбойники» подрались из-за самоката. Я рассердилась и подняла его на шкаф.
— Вы из-за него ссоритесь, деретесь. Значит, вам его давать нельзя. Алеша (5 лет) бурей налетел на меня и с ожесточением ударил меня по руке раз-другой, приговаривая, захлебываясь от злости, потеряв всякую власть над собой:
— А я вот тебе, а я вот тебе!..
Я изумленно отстранила его от себя.
— Опомнись, что ты делаешь?!
Он хотел даже укусить меня, но несколько опомнился и только слегка сжал зубами кожу у меня на руке. Потом посмотрел на меня чужими глазами:
— А зачем ты нас обидела?
— Я не хочу, чтобы вы дрались из-за самоката.— Я это сказала, как будто оправдываясь за сделанное. И действительно, я не чувствовала себя вполне правой.
Алеша быстро успокоился, пошел на улицу, вернулся оттуда оживленный. Я встретила его как обычно, ласково, но когда он взял меня за руку, поморщилась:
— Не надо, Алешик, больно.
Он посмотрел на мою руку и как-то смущенно-виновато отвел в сторону глаза.
А вечером папа спросил меня:
— Что у тебя с рукой?
Алеша, сидевший за столом, в смущении и замешательстве наклонился.
— Может быть, Алеша расскажет?
— Нет, я не хочу,— заявил Алеша.
Тогда я вкратце рассказала, как было дело. Папа очень огорчился и возмутился:
— Мы не позволим, чтоб у нас такое в семье происходило. Я предлагаю удалить его из-за стола за такие вещи. Ты как думаешь, мама?
Я, поколебавшись, согласилась. Алеша расплакался в комнате, ревел громко, но недолго.
— Пап, я приду-умал…
— Что ж ты придумал?
— Не делать так больше…— почти спокойно уже сказал Алеша.
— Ну вот,— решительно заявил папа,— когда не будешь, тогда и будешь с нами есть, а сегодня сделал, значит, и есть не будешь. Алеша разревелся с новой силой:
— А я хочу есть, не могу терпеть!
— А мы хотим, чтоб у нас таких вещей не было!
Эти две фразы были повторены несколько раз (по-моему, зря папа повторял одно и то же).
Наконец Алеша протянул:
— А я вам спать не дам до утра.
Папа вынес его из комнаты в мастерскую:
— Мы не хотим, чтоб ты мешал нам спать, вот и сиди один тут.
— Нет, я не буду так делать,— поспешно решил Алешик.
— Будешь ложиться без крика?
— Да,— тихо сказал Алеша.
Я помогла надеть майку, уложила его. Моя ласка снова вызвала у него слезы и всхлипывания.
— Я очень хочу кушать,— жалобно запросил он.— Я не могу терпеть.
— Надо потерпеть, очень даже сможешь,— я постаралась сказать это почти сурово.— Сам виноват. Ты думаешь, нам с папой приятно? Мы тоже есть не смогли из-за всей этой истории!
Мои слова неожиданно подействовали на Алешу как-то успокаивающе. Словно он почувствовал, что не насилие совершается над ним, а закономерное, естественное возмездие за огорчивший всех поступок. Через минуту он уже успокоился, даже о чем-то поговорил с папой и быстро заснул.
Это хорошо, что он так буйно протестует против насилия, от которого нам надо отказаться. Мы решили делать так: не применять наказания по собственному, индивидуальному, «взрослому» решению, а предлагать всем вместе решать, как быть в том или ином случае. Тогда последствия «содеянного» будут восприниматься ребятами не как насилие со стороны взрослых, а как выполнение того общего решения, которое принимали и сами малыши».
Я не сразу решилась привести эту запись: стыдно за нас, обоих родителей. И главное, почти все не так, как следовало бы: от первого моего движения (отобрала самокат, не попытавшись разобраться) до заключительных глубокомысленных выводов, которые выглядят справедливыми, а по существу антигуманны, ибо устраивать обсуждение, т. е. суд над человеком, если и можно, то лишь раз в жизни, да и то не по любому поводу и не всегда путем общего голосования. В данном случае повод был сверхсерьезен (ударил и хотел укусить маму!), но… давайте разберем все с самого начала.
Итак, одному человеку пять, другому — три с половиной года. И у них новенький красивый самокат, недавно подаренный братишкам со словами: «Распоряжаться им будет Алеша, он старший и уже хорошо катается». Но младшему брату тоже хочется покататься. Он уцепился за самокат и не отпускает. И грянул бой… Тогда распорядилась я (это подарком-то, торжественно врученным!). Помню, я отобрала его довольно бесцеремонно, чуть ли не силой. И вот результат: человека оскорбила и тем, что с его правом не посчиталась, и тем, как это сделала. И он восстал, требуя справедливости. Грубо, неумело, но я своей бестактностью как бы спровоцировала его грубость и даже жестокость. Распространеннейшая родительская ошибка: виноваты оба — расплачивается один, да и еще слабый, подчиненный — ребенок.
Это потом я поняла, почувствовала, что в такой ситуации взрослый должен первым протянуть руку, не требуя от ребенка унизительного извинения. Это акт великодушия со стороны взрослого. А если первым идет с повинной ребенок, искренне переживая чувство вины (а так и вышло в описанной ситуации), как же тут не повиниться тоже: «Знаешь, и я что-то не то сделала, давай разберемся». Или просто: «Прости, погорячилась» — и в детских глазах вспыхнет: «Нет, нет, это я во всем виноват!» — и благодарность, и слезы облегчения, и раскаяние, и чувство близости необычайной…
Но после этого больше не вспоминать и тем более не делать прощеный проступок предметом для обсуждения, поводом для наказания — это непременно вызывает озлобленность, затаенную обиду. Первоначальная причина конфликта забудется, а обида останется — за несправедливость.
И еще одно: «удалить его из-за стола» или «ты не будешь с нами есть» — как мы этим злоупотребляли! Правда, мне всегда было невмоготу применять этот «способ наказания». Я и тогда уже считала, что он годится для дрессировщиков, а не для людей, но… подчас не знала, а как же надо, и опять: «Ну, тогда выходи из-за стола»… Ох, терпеливы же наши дети: они любят нас даже таких, неумелых, несправедливых, срывающихся и раздражающихся, любят, потому и прощают нас. Как же тут не постараться стать лучше хотя бы ради них, наших детей!
Шаг за шагом я приближалась к разрешению этой сложной педагогической проблемы наказаний и поощрений. Одно время утверждала, что эта проблема сводится к адекватной ответной реакции взрослых на поступок ребенка, т. е. каждый раз надо отзываться в меру — в этом и состоит искусство подлинного воспитания. Именно поэтому педагогическая аксиома «В воспитании нет мелочей» рано начала вызывать, да и до сих пор вызывает у меня недоумение и протест. Она легко опровергается практикой жизни. Как и в любом деле, здесь есть что-то главное, без чего нельзя обойтись, есть нечто более или менее важное, а есть просто мелочи, на которые можно и внимания не обращать. Вся сложность и состоит в том, чтобы не путать одно с другим: не проморгать главное и не превратить муху в слона, как часто это бывает. Приведу две небольшие зарисовки с натуры.
— Псибо,— буркнул ребенок, вылезая из-за стола.
— Скажи громко и внятно! — потребовала мать.
— Спа-си-бо! — громко и ехидно повторил сын.
— Хорошо. Иди.
Мелочь, казалось бы! А мама не заметила, как сын сказал ей свое спасибо. А главное было именно в этом.
Дочь изрезала носовой платок, выкраивая кукле платье. И выкроила, и сама сшила — первый раз в жизни!