Пиратская та’ифа, буйная вольница, держала в страхе всё Средиземноморье, стычки пиратов с янычарами происходили постоянно, но до большой резни не доходило – те на море, эти на суше. Полумирное сосуществование.
Но это далеко не весь расклад, в Алжире всё куда сложней.
Вот есть тут такие мориски, изгнанные из Испании потомки андалузских мавров.
Эти полукровки очень злы на испанцев, да и на всех европейцев заодно. Местные реисы, капитаны пиратских кораблей, охотно берут их в команду, но на земле алжирской мориски считаются людьми второго сорта.
А еще тут проживают кулуглисы – солдатские сыновья, прижитые янычарами от мавританок. Эти тоже унижены и оскорблены.
И, наконец, туареги, всадники пустыни.
Власть головорезов-янычар кончается за южными отрогами Атласских гор, дальше пролегают пески Сахары. Туда никакой ага не сунется, боязно ему.
Сухова нахмурила соболиные брови: к чему эта инфа? Она что, собирается здесь оставаться?
Приблизившись к воротам Танит, Елена вытянула руку, словно надеясь отворить невидимую дверь, и медленно опустила.
Что же ей делать? Ждать, пока Акимову привезут запасной хроностабилизатор, и он ттуда откроет портал?
И когда же случится это событие? Через неделю? Через месяц?
А жить ей где всё это время? Питаться чем, где брать воду?
Без еды можно протянуть несколько дней, но не пить хотя бы сутки… В Сахаре это равносильно самоубийству.
А в Крепости ифритов ни воды, ни даже тени. И как быть?
Неясный шорох осыпавшегося песка разбудил в Елене давно уж задремавшие инстинкты.
Резко отпрыгнув в сторону, женщина отвела нож. На нее наступал худой бородатый тип в живописном одеянии – шаровары, полосатая, будто у зэка, рубаха, чалма – всё до ужаса грязное и вонючее.
В руках тип держал кривой кинжал, за поясом у него торчал пистолет с богато отделанной рукояткой. И не боится же ифритов!
– Прочь! – холодно сказала Елена по-арабски.
Бородач лишь ухмыльнулся, поигрывая ножом.
Это его и сгубило – привычный к женщинам забитым и робким, он не ожидал сопротивления. И зря.
Молниеносный выпад Мелиссины – и нож вошел типу под ребро. Мужик выпучил глаза, оседая на колени.
Яростный крик послышался от ворот Танит – под аркой перебирал ногами великолепный одногорбый верблюд, белый мехари. Оседлавший его араб потрясал кривым мечом-скимитаром.
Бородач еще был жив, когда Елена выхватила у него из-за пояса пистолет и разрядила во всадника.
Она сама изумилась содеянному – желая лишь напугать, поразила мишень в десятку.
Кровь окрасила просторную галабею, араб взмахнул руками и свалился с верблюда.
Оттолкнув бородатого, Сухова подбежала к испуганному мехари, успокаивающе воркуя:
– Животинка, животинка… Беленький, пушистенький… Не бойся!
Животинка, фыркая и косясь на женщину, позволила той забраться в седло.
– Хоро-оший мальчик, – ласково приговаривала Елена, понуждая верблюда к движению.
Выехав из скромной тени арки, она увидала скакавших навстречу арабов в полосатых галабеях, их было человек десять или пятнадцать.
Увидав ее, всадники заголосили, заорали, вытягивая сабли да ятаганы.
«Как быть, как быть…» – мелькнуло у Мелиссины.
Вот тебе и ответ! Спасибо этим сарацинам, избавили от долгих раздумий.
Понукая мехари, Елена направила его к югу, в пустыню.
Сзади послышался выстрел, но ответить женщине было нечем. Оставалось только надеяться на «скакуна», а белый верблюд был резв на диво…
Второй день нес Елену ее мехари, часами трусил, слегка покачиваясь, по плотным глинам солончаковсебхр, скользил по склонам песчаных холмов в узких проходах-таяртах.
Ветра, палящим своим дыханием, приносили песок и пыль, вихорьками закручиваясь на дне долин-уэдов.
Отвесные, слоистые стены гор обдавали сухим жаром – словно открывались невидимые глазу, но исполинские духовки.
Просторный рег – пустынная щебнистая равнина – дрожал и струился в зыбкой дымке горячего воздуха.
Совершенно черные лавовые плато перемежались с розовыми гранитными утесами; понижались, отходя назад, горные кряжи и утопали в светло-желтых песках, в поясах рассыпавшегося в щебень камня, в пестрых глинах со сверкающими выцветами солей.
Очень хотелось пить. Постоянно и много.
Холодненького бы чего-нибудь! Да где ж его возьмешь, холодненького? «Пепси» осталась в кемпере…
Проведя сухим языком по шершавым губам, Сухова сняла с передней крестообразной луки седла притороченный к ней бурдюк с верблюжьим молоком – ноу-хау туарегов.
Молоко на жаре быстро свертывалось, и можно было пить кисловатую сыворотку.
Впереди обозначилась возвышенность, а на макушку выехали трое кочевников в накидках клана кель-ахеммеллен.
Елена спокойно осадила верблюда – пришла пора знакомиться с хозяевами здешнего пекла.
Закутанных лиц туарегов было не видать, одни только удивленные глаза.
Хорошо еще, что у этих кочевников женщины в почете. Матриархат.
Навстречу Суховой выехал один из всадников, чьи повадки, а также дорогое оружие выдавали амрара, то бишь местного вождя.
– Меня зовут Ахитарель аг Ихемма, – с достоинством представился амрар, говоря на берберском наречии. – Это – Амеллаль и Азуэль. А кто ты, незнакомка?
– Имя мое – Хеллен, – отозвалась женщина, делая ударение на последний слог. – На меня напали арабы, двоих я убила, но их было больше десятка. Мне пришлось бежать. Надеюсь, что достойный амрар выведет меня к воде.
Ахитарель согласно наклонил голову и сделал приглашающий жест – дескать, следуй за нами, Хеллен.
«Ахитарель аг Ихемма…» – подумала Елена. Имечко… Будто заклинание. Или молитва жреца неведомого бога.
У туарегов оказался целый караван, и ближе к вечеру амрар привел всех к воде – укромной долине среди скал, заросшей тамариском.
Здесь находилось тайное убежище клана с настоящим колодцем, полным на удивление прохладной воды.
Верблюдов разгрузили и увели – попить да подкрепиться. Туареги – караванщики и воины – громко переговариваясь, ставили палатки-эханы.
Они крепили деревянные каркасы и покрывали их тентами из шкур муфлонов.
Возле кухни-навеса уже пылал очаг, сухие сучья акации потрескивали, булькала вода в казане – на ужин будет просяная каша – асинк и немного мяса, запеченного на углях.
Елена встала в седле, чтобы перекинуть ногу через высокую переднюю луку, и тяжело спрыгнула на землю. Устала.
Было еще совсем светло, но солнечный беспредел ослаб, и пологие волнообразные всхолмления пустыни, днем размытые в сероватой дымке раскаленного воздуха, теперь приобрели отчетливость очертаний.