Утро не задалось. То ли что-то в атмосфере было такое, то ли… Не знаю. Дети проснулись взвинченные, плаксивые. Не успели позавтракать, как начали ругаться, дразниться, жаловаться. Чтобы как-то отвлечь, я позвала их купаться. Расстелила плед у воды под ивой на краю пляжа, улеглась с книжкой. Время от времени посматривала, но из чистой формальности: заливчик рядом с домом был мелкий, чтобы зайти по пояс, нужно идти почти до самого фарватера. Там и течение, и моторки сновали, но туда дети не ходили: и далеко, и боязно. Плескались у берега. Время от времени я отрывала глаза от книги, машинально пересчитывала их по головам и снова принималась читать. Книгу я запомнила очень хорошо – «Сто лет одиночества», в те годы очень модная книга. Не скажу, что она меня захватила, читала, потому что читали все в нашем столичном кругу.
Как-то в очередной раз пересчитывая детей, я заметила, что Алексей зашел далековато и что он тащит за собой Юлю. Она вырывалась, била ногами воду, повизгивала. Но визжали все, и плескались все, и я не придала этому особого значения. Правда, все же крикнула:
– Алексей, не ходи глубоко. И Юлю отпусти, пожалуйста, она еще не умеет плавать!
Мне показалось, что он отпустил ее руку, да и сам повернул обратно к берегу. И я стала отыскивать строку, на которой отвлеклась.
Только нашла, только прочла следующий абзац, как что-то как бы толкнуло меня в грудь. Я не поняла что, но снова оторвалась от книги и поглядела на воду. Голов было пять. Я перевела взгляд на берег, отыскивая шестую, и одновременно ощутила, как сердце мое начинает колотиться, что на лбу выступает испарина, а в глазах мутнеет. Алексей!
Я отыскала глазами Алексея, он по-прежнему стоял там и как бы давил поверхность воды обеими руками. Под руками его что-то мелькнуло на мгновение. Что, что?! Словно чьи-то волосы. Мне показалось, показалось! Нет, нет! Алексей вытащил руки из воды, развернулся к берегу и поплыл, быстро колотя руками и ногами. Еще четверо детей бултыхались у самого берега, сталкивая друг друга с черной автомобильной камеры. Юля, где Юля?! Я вскочила. Бросилась к воде, к Алексею. Он как раз ткнулся с размаху в мои ноги.
– Где Юля? Где Юля? – спросила я.
В глазах его сначала мелькнул испуг, но тут же исчез, и на его месте воцарилось привычное туповатое выражение.
– Не знаю.
Он обернулся на реку. Там никого не было.
– Дети! – крикнула я. – Вы не видели Юлю?
– Нет, – отвечали те, не прерывая игры.
Я слишком хорошо понимала, что Юли нигде, кроме как в воде, быть не может. Что не могла она незамеченной выйти и исчезнуть на берегу, пока я читала один, максимум два абзаца.
Бросилась в воду, поплыла, задыхаясь от ужаса. Берега залива густо поросли тростником, может быть, она там? И нащупала ногами илистое дно и руками принялась раздвигать стебли. Они недовольно шуршали, не давались. Нет, конечно, нет, откуда ей быть здесь!
Тогда я вернулась на то место, где последний раз ее видела. Огляделась – ничего на поверхности, ни пузырей, ни всплесков. Мимо, метрах в десяти от меня, уже по фарватеру пронеслась моторка. Я стояла. Меня начала бить крупная дрожь. Дети как ни в чем не бывало визжали и кувыркались за спиной.
– Юля-а-а!!! – крикнула я изо всех сил. Ничего.
Из зарослей тростника, оттуда, где я только что искала девочку, показалась лодка. На веслах сидел Михаил. Виктор и папа курили на корме. Отец помахал мне рукой. А Виктор раздвинул свои ручищи, видимо, давая понять мне, какого размера рыбу они сейчас покажут. Больше всего в этот миг мне хотелось утонуть, исчезнуть в этой мерзкой, пахнущей железом воде.
III
– Гневила я Бога-то! Ой, гневила! – говорила мне мама. – Радовалась потому что, гордилася, что у меня целых шесть внуков! И все любимые, и все один другого лучше и краше. Вот и догордилася, вот и дорадовалася, старая дура! А как я, доча, хвастала перед соседками-то, как выхаживала перед ними – руки-то в боки! Одна, дескать, дочь в Москве, а сын и вовсе на ногах крепко стоит! Да ты не убивайся, не убивайся! Это мне, старой дуре, поделом. А ты – что? Ты разве ж, доча, виноватая? Ничего ты, доча, не виноватая. Мы за ними и не глядели никогда, они сами всегда там купались, плескались. Иной раз так укупаются, что и на обед не докличешься.
Мама поехала за мной в Ростов в тот же день. Я сбежала, как была, только юбку и блузку натянула и сбежала. Поймала попутку. Помню, усатый шофер решил меня соблазнить. Он спрашивал, я что-то невпопад отвечала, а как очнулась, увидела, что машина стоит возле каких-то кустов, а усатый хватает меня за шею и за грудь и уговаривает зайти к нему «пообедать». Дома-то, говорит, никого, а потом, говорит, я тебя отвезу, куда пожелаешь. «Потом», стало быть.
Я наотмашь дала ему кулаком прямо в усы, дверь открыла и выскочила.
– Ах ты, сука! – крикнул он вслед.
Но догонять не стал.
Слава богу, это было уже в Ростове, где-то на окраине у Гниловки. Нашла такси и до родительского дома доехала без приключений. Рухнула на диван и так лежала до тех пор, пока не приехала мама. Ни одной мысли за эти несколько часов. Я не плакала, не причитала, просто лежала.
Мама вошла, села рядом. Стала говорить, говорить, гладить меня по спине, по плечам, по волосам. Пыталась меня успокоить, но ведь я была совершенно, по-мертвому спокойна. Напротив, ее слова, бессмысленные и ненужные, стали раздражать меня, ее руки, ходившие по моей спине, казались отвратительными, эта ее провинциальная «доча» вызывала приступы тошноты.
Так длилось весь вечер и всю почти ночь. Под утро только я увидела, что мама уснула. Привалилась к моим ногам и уснула. Уснула и я.
Поиски Юли ничего не дали. Никто так и не понял, что случилось. Безумный сосед по Белой высказал такую даже гипотезу, что девочку утащил сом. Знал бы он, что это был за сом…
Мы не остались в Ростове. На другой же день приехал смущенный Михаил, привез детей, мы с боем достали билеты до Москвы и уехали. Я так и не увидела тогда ни брата, ни его жену и даже не поинтересовалась у родителей, как они там, как переживают горе. Алексей ходил тихий, замкнувшись в себе. Я же чувствовала, и теперь совершенно осознанно, к нему отвращение. Я не понимала, как дальше буду жить рядом с убийцей. Никакие доводы, что он еще маленький, что у детей такое бывает, не действовали.
Я не могла прикоснуться к нему. Старалась лишний раз не видеть его, не заговорить с ним. Самое же страшное во всем этом было то, что мне решительно не с кем было посоветоваться, как жить дальше. Не с Михаилом же! Единственное, что я поняла, так это то, что жизнь чудовищна, она, выражаясь языком известного героя, внезапно чудовищна. А в остальное время мутна и неприятна. Эта муть скрывает чудовищность, но до поры до времени. И все.
Потом я смирилась, просто заставила себя смириться, что называется, взяла себя в руки. Я заставила себя свыкнуться жить с отвратительными мне людьми – мужем и старшим сыном, так люди привыкают жить с тараканами. Неприятно, да, но жить в общем можно. Я, во-первых, сосредоточилась на моих близнецах, а во-вторых, на работе. И еще я решила, что при первом же удобном случае надо уезжать. Чтобы сменить все. Чтобы ничто не напоминало об этом кошмаре. Это я устроила, и никто не знает, какой ценой, Михаила в американскую фирму в конце перестройки. И потом настояла на том, чтобы уехать насовсем, благо, муж тоже был отнюдь не патриотом. Он вообще был никаким, травкой был, ботаном по-нынешнему. Куда ветер, туда и он. И в этом смысле мне было с ним легко. Чуть-чуть возбудить в нем тщеславие, чуть-чуть поддразнить самолюбие, и готово. Я за эти годы так привыкла играть им, играть на нем, как на флейте, что он и не замечает. Делает все, как я хочу.
Мужчины вообще очень легки в управлении, следует только не забываться, не расслабляться, всегда менять, чередовать тактику, потому что они очень чутки к внешней стороне дела. Пуще всего они ценят неожиданность и, как они это называют, непредсказуемость. Я и привыкла кормить мужа «непредсказуемостью». Он очень хорошо ее заглатывает.