Она знала: ее стиль отличается смелостью, энергичностью, то, что она делает, совсем не похоже на изысканно-утонченные рисунки тех, для которых пределом совершенства барышень были миленькие пейзажики и конфетные акварельки. Она же рисовала то, что видели ее глаза и диктовало сердце.
Деймон наклонился над плечом Нелли, чтобы лучше видеть ее работу.
— Нарисуйте оленя, — попросил он. — Вон там, видите? Белохвостая самка на берегу озера.
Нелли открыла следующую страницу альбома и снова стала чиркать угольным карандашом по бумаге, схватывая благородную позу оленихи, пьющей воду из озера. Она давно не рисовала и боялась, что это скажется на качестве ее работы, но рука и глаза не подвели. Олениха обрела свое подобие на бумаге.
— А вон, смотрите, пара голубей на ветке, — Деймон показал на дерево рядом с кустом камелии, позади павлина.
Нелли открыла еще одну страницу. Она то и дело вскидывала глаза вверх, но рука, казалось, работала совершенно независимо.
— Милая леди, — тихо, с оттенком благоговения произнес Деймон, — вы и в самом деле художница.
Она опять перевернула страницу и начала что-то рисовать, держа альбом так, чтобы он не мог видеть нового рисунка.
— Знаете, у меня весь день было странное чувство, будто вы от меня чего-то хотите. Какие-то вопросы хотите задать?
Деймон выпрямился и отступил назад.
— Зачем мне желать чего-то большего, чем удовольствия быть в вашем обществе?
— Так, не будем об этом. — Продолжая рисовать, она время от времени оглядывалась на него, изучая каждую линию сурового лица. — Тогда удовлетворите мое любопытство. Теперь, когда ваша тетя чувствует себя лучше, вы собираетесь уехать?
— Забавно, что вы об этом спрашиваете. Я ведь только что хотел задать вам тот же вопрос.
Нелли на мгновение оторвалась от работы, нахмурилась, а потом, даже не взглянув на него, вернулась к рисунку.
— Лично я уеду не раньше, чем ваша тетя уволит меня. Так как именно она вызвала меня в Роузвуд. А когда уедете вы?
— Я рад, что тетя Иззи поправляется, — сказал Деймон. — Но в Роузвуде накопились кое-какие дела, поэтому, прежде чем уехать, я должен буду ими заняться. Так что нам, наверное, предстоит еще несколько недель жить под одной крышей.
— Да, похоже на то. — Она подняла на него взгляд, надеясь при этом, что ей удалось скрыть свое разочарование.
Но, глядя ему в лицо, вдруг поняла, что в чем-то ошиблась. Очертания его рта, напряжение в сощуренных глазах — нет, все получилось как-то не так. Нелли с раздражением посмотрела на свою работу и стала большим пальцем стирать некоторые линии.
— Что вы делаете? — возмутился Деймон. — Дайте мне взглянуть, что вы там нарисовали.
— Я подправляю контуры. — Сделав еще несколько штрихов, она повернула к нему альбом. — Это вы. Ну как, похоже?
Он уставился на свой портрет. Нелли нарисовала жесткое лицо, затененное снизу короткой бородой и обрамленное слишком длинными волосами. Она изобразила его таким, каким увидела впервые, когда он ворвался в Роузвуд — грубый, неотесанный колонист, огромный, заросший щетиной, медвежьего вида мужчина, готовый в любую минуту дать отпор и не привыкший с ходу никому доверять.
Деймону портрет явно не понравился, он даже помрачнел. Нелли расстроилась и опустила глаза на свой рисунок.
— Я знаю, что-то здесь не так. Это не совсем вы.
Он покачал головой.
— Нет, вы все подметили очень точно.
— Нелли! Деймон! Что вы здесь сидите? — Через поляну к ним чуть ли не на крыльях летела Вэрина; ее пышные юбки скользили по траве, ленты шляпы развевались. Ее сопровождала стайка дам ее возраста. — Вы посмотрите, какой прекрасный сад! А зоопарк… О! Нелли, ты нарисовала портрет Деймона. Чудный! Можно я возьму его себе?
Деймон хотел было возразить, но Нелли вырвала лист из альбома и отдала его Вэрине прежде, чем он мог открыть рот.
— Конечно, пожалуйста, возьмите.
— Спасибо тебе, Нелли. — Вэрина подняла рисунок вверх, чтобы его увидели приятельницы. — Я должна показать это Иззи. Мы спешим переодеться для бала. А перед этим будет открыта статуя мистера Хайрама. Нелли, Иззи говорит, что ты тоже должна переодеться.
— Да, я иду. — Нелли поднялась с каменной скамьи, подобрав свои перчатки и шляпу.
Деймон взял альбом с рисунками и попросил слугу отнести его в карету Стерлингов. После чего он подал Нелли руку.
— Нам никак нельзя пропустить открытие скульптуры Хайрама.
— И особенно танцы, — добавила Нелли. — Вы же знаете, я люблю танцевать.
— Ах, вот как?
В его голосе звучало предостережение.
— Правда, люблю, и так как вы потратили целый день на то, чтобы отпугивать всех вероятных партнеров, на вас теперь падает обязанность стать моим кавалером. — Она усмехнулась, глядя ему в глаза и прекрасно сознавая, что выдает этим взглядом свою месть. — Я не отдам ни один танец мисс Алисе. Мы можем танцевать до дыр в этих ваших индейских сапогах.
Деймон улыбнулся в ответ.
— Должен признаться, такую цену я платить боюсь. Но понравится ли тете Иззи, если вы совсем выдохнетесь от танцев?
— О, не беспокойтесь, этого не случится, — заверила она, похлопав Деймона по руке, что безмерно его удивило. — Как это называется в конских бегах, когда лошадь, набрав силы, бежит быстрей во второй половине скачек? Кажется, у меня открылось второе дыхание.
«У нее действительно открылось второе дыхание», — отметил про себя Деймон, когда она скользила с ним в танце по бальному залу. Все леди сменили туалеты. И на Нелли тоже вместо светло-лилового платья был теперь бальный наряд сливового цвета. Свежие бугенвиллеи украшали ее темные волосы. Окинув бодрым взглядом гостей в зале, Деймон пришел к выводу, что ни одна леди, даже украшенная сияющими драгоценностями, не могла сравниться по красоте и обаянию с его партнершей. Она танцевала с ним один танец за другим, бросая вызов условностям, и при этом держала голову так, как может себе позволить разве что принцесса, безразличная к правилам этикета и мнению окружающих.
Они танцевали вдвоем весь вечер. Ее энтузиазм не знал предела, ноги ни разу не подкосились, даже когда Деймон уговорил музыкантов оркестра, вызванных ради бала из Нового Орлеана, сыграть веселую техасскую джигу и шотландский рил. Она воспроизвела все движения, которые показал ей Деймон, а он двигался так, будто рожден был чернокожим и исполнял негритянский танец хоудаун.
Ему нравилось держать ее в своих объятиях. То, что танец требовал энергичного топанья ногами, видимо, совсем не смущало Нелли, даже когда другие леди и джентльмены освободили им большую площадку в центре зала.
Но все, к сожалению, кончилось: Авги Тернбул остановил танцы, объявив, что в большом холле Лорелса сейчас откроют скульптуру Питера Хайрама. Переговариваясь между собой о том, что им предстоит лицезреть, гости потянулись к выходу из бального зала.