— Вы совсем с ума сошли, — сказал Эллисло. — Посмотрите, сколько человек еще не явилось.
— Ну и что же, — молвил в ответ Маршал,— разве вы раньше не знали, что половина людей на свете больше болтает, чем действует? Меня радует уже то, что за столом сидят две трети наших друзей, хотя добрая половина из них, сдается мне, пришла, чтобы в худшем случае урвать хотя бы обед.
— С побережья нет никаких известий, подтверждающих высадку короля, — промолвил другой гость приглушенным и срывающимся шепотом, который свидетельствовал о его нерешительности.
— И ни строчки от графа Д***. Ни одного джентльмена с южной стороны границы, — сказал третий.
— Кто это ждет помощи из Англии? — воскликнул Маршал напыщенным тоном театрального героя.—
Кузен мой, Эллисло? Нет, мой кузен,Коль суждено нам пасть...
— Ради бога, — взмолился Эллисло, — хоть сейчас избавьте нас от своих глупостей.
— Ну что ж, хорошо, — ответил тот, — тогда вместо глупостей дарую вам свою мудрость, какова бы она ни была. Если мы и выступили как дураки, давайте же не будем отступать как трусы. Мы уже натворили достаточно, чтобы навлечь на себя подозрение и мщение правительства. Так нечего сдаваться, пока мы не сделали хоть что-нибудь, чтобы их заслужить. Ну что? Неужели никто не хочет произнести тост? Тогда я покажу пример.
Поднявшись с места, он наполнил пивной бокал до краев красным вином и жестом предложил всем последовать его примеру и встать. Все повиновались — более именитые гости несколько неохотно, другие — с энтузиазмом.
— Итак, друзья, я провозглашаю главный тост сегодняшнего дня: за независимость Шотландии и за здоровье нашего законного монарха, короля Иакова Восьмого, высадившегося в Лотиане и, как я полагаю, уже захватившего свою старинную столицу!
Он осушил бокал до дна и швырнул его через плечо.
— Пусть никогда, — заявил он,— менее достойный тост не осквернит его!
Все последовали его примеру и под звон разбивающегося стекла и громкие выкрики поклялись сражаться и умереть за политические идеалы, провозглашенные в тосте.
— Вы сделали первый шаг при свидетелях, — шепнул Эллисло Маршалу, — однако, я полагаю, это даже к лучшему. Так или иначе, мы не сможем теперь отступить от намеченного пути. Только один человек (он устремил взгляд на Рэтклифа) отказался поддержать тост, но к этому мы еще вернемся позже.
Поднявшись, он обратился к собравшимся с горячей речью, обличавшей правительство и его мероприятия; в особенности он обрушился на договор об унии с Англией, который, по его утверждению, лишил Шотландию независимости, свободы торговли и чести, опутал ее цепями рабства и бросил к ногам соперника, против посягательств которого она в течение стольких лет с честью защищала свои права, преодолевая огромные опасности и проливая реки крови. Вопрос был жгучий, и он нашел живой отклик у всех присутствующих.
— Наша торговля пришла в полный упадок, — отозвался с другого края стола старый Джон Рукасл, джедбергский контрабандист.
— В сельском хозяйстве застой, — сказал лэрд Броукен-Герт-Флоу, на землях которого с сотворения мира не росло ничего, кроме вереска и черники.
— Каленым железом выжигают нашу веру, — сказал прыщеватый пастор епископального молитвенного долга в Кирк-Уистле.
— Чего доброго, скоро мы не посмеем ни подстрелить оленя, ни поцеловать девушку без разрешения совета старейшин или церковного казначея, — заметил Маршал-Уэллс.
— Ни распить четверть бренди морозным утром без разрешения акцизного, — подхватил контрабандист.
— Ни выехать в горы темной ночью, — воскликнул Уэстбернфлет, — не спросив разрешения у молодого Эрнсклифа или у мирового судьи, пляшущего под дудку англичан! Ведь были же золотые денечки на границе, когда ни миром, ни правосудием там и не пахло!
— Вспомним, сколько зла нам причинили в Дарь-ене и Гленко,— продолжал Эллисло, — и возьмемся за оружие, дабы защитить наши права, наше состояние, нашу жизнь и наши семьи.
— Отстоим истинно епископальное посвящение в духовный сан, без коего немыслимо законное духовенство, — добавил священнослужитель.
— Положим конец пиратским налетам Грина и других английских грабителей на наши суда, ведущие торговлю с Индией, — сказал Уильям Уиллисон, бессменный шкипер и один из совладельцев брига, ежегодно совершавшего четыре рейса между Кокпулом и Уайтхэвеном.
— Помните об исконных свободах! — вставил Маршал. Ему, казалось, доставляло удовольствие подогревать энтузиазм, который он сам вызвал; он напоминал озорного мальчишку, который, открыв шлюз в мельничной плотине, наслаждается грохотом приведенных им в движение колес и ни на минуту не задумывается о несчастьях, которые это может вызвать.
— Помните о свободах! — повторил он. — К черту гнет, поземельный налог, пресвитерианских попов и память о старом Уилли, которому мы обязаны всем этим!
— Будь проклят акцизник! — вторил ему старый Джон Рукасл. — Я зарублю его своей собственной рукой!
— Долой судью и констебля, — снова заговорил Уэстбернфлет. — Я сегодня же всажу в каждого из них по пуле!
— Итак, — сказал Эллисло, — все согласны с тем, что мириться долее с существующими порядками нельзя.
— Согласны, все до одного! — отвечали гости.
— Не совсем так, — сказал мистер Рэтклиф,— ибо, не надеясь утихомирить столь бурные страсти, я, тем не менее, позволю себе заметить, если мнение одного из присутствующих что-нибудь значит, что согласен далеко не со всеми жалобами на существующие порядки и решительно протестую против безумных мер, с помощью которых вы предлагаете их исправить. Мне кажется, что многое было высказано здесь сгоряча или, может быть, ради шутки. Однако есть такие шутки, которые близки к правде; и вы не должны забывать, джентльмены, что стены имеют уши.
— У стен могут быть уши, — возразил Эллисло, взирая на Рэтклифа со злобным и торжествующим видом, — но некий домашний шпион, мистер Рэтклиф, скоро лишится своих ушей, если посмеет оставаться долее в семье, которой он непрошенно навязал себя, где он вел себя нахально и самонадеянно и откуда его выставят, как опозорившегося мошенника, если только он сам не уберется восвояси.
— Мистер Вир, — возразил Рэтклиф со спокойным презрением, — я вполне отдаю себе отчет в том, что с того самого момента, когда мое присутствие станет ненужным для вас, — а это неизбежно в связи с тем рискованным предприятием, на которое вы пускаетесь,— мое дальнейшее пребывание здесь станет небезопасным, поскольку вы и раньше едва терпели меня. Но одно определенное обстоятельство послужит мне защитой, — и довольно надежной, — ибо вы, безусловно, не захотите, чтобы я рассказал этим джентльменам и людям чести о тех исключительных обстоятельствах, которые в прошлом связали мою судьбу с вашей. В остальном я только рад, что наши отношения кончились. Я полагаю также, что мистер Маршал и другие джентльмены гарантируют неприкосновенность моих ушей, а главное горла (опасаться за него у меня больше оснований) в течение этой ночи. Я уеду из замка не раньше завтрашнего утра.
— Быть по-вашему, — молвил в ответ мистер Вир, — и можете быть покойны: я не причиню вам зла, потому что это ниже моего достоинства, а совсем не потому, что боюсь раскрытия каких-то там семейных тайн, хотя ради вашей собственной безопасности я очень не советую вам этого делать. Ваши услуги и посредничество теряют всякое значение для человека, который рискует всем. В борьбе, которая нам предстоит, мы либо обретем законные права, либо у нас несправедливо отберут все, что мы имеем. Прощайте, сэр.
Рэтклиф поднялся и кинул на Вира взгляд, от которого тому стало не по себе; затем он поклонился окружающим и вышел из комнаты.
Этот разговор произвел на многих неприятное впечатление, но Эллисло поспешил его рассеять, приступив к деловым переговорам. После поспешного совещания было решено немедленно начать восстание. Эллисло, Маршал и сэр Фредерик Лэнгли были выбраны руководителями и облечены всей полнотою власти. Условились о месте, где все должны были встретиться рано поутру на следующий день, причем каждый обещал привести с собой всех своих друзей и всех преданных общему делу людей, которых сможет собрать. Часть гостей уехала, с тем чтобы заняться необходимыми приготовлениями, а Эллисло извинился перед оставшимися, которые вместе с Уэстбернфлетом и старым контрабандистом продолжали прикладываться к бутылке, за то, что вынужден встать из-за стола и уединиться вместе со своими помощниками, дабы трезво обсудить с ними положение вещей. Извинения были приняты с тем большей готовностью, что хозяин просил гостей продолжать отдавать дань напиткам, хранящимся в погребах замка. Оставшиеся за столом проводили ушедших громкими кликами и потом в течение всего вечера провозглашали хором здравицы в честь Вира, Лэнгли и особенно Маршала, каждый раз поднимая полные бокалы.