Читать интересную книгу ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ - Борис Раевский

— Нет, — говорит Мария Степановна. — Еще не вернулся.

Юла молчит. Плотно сжимает губы.

«Так… Все понятно…».

— Ты сядь, подожди его, — говорит Мария Степановна.

Юла кивает. Садится возле письменного стола. Вот стеклянная пластинка. И сплющенная пуля.

Юла глядит на нее в упор, но словно не видит.

«Может, пойти домой? Вмешаться, в разговор? А?».

Он сам не знает, как лучше.

Идти? Или нет?

А если он только помешает Григорию Денисовичу? Но почему так долго?…

И тут дверь открывается. Входит Григорий Денисович.

— Ух, — крутит он головой. — Еле уломал. Ну, полный порядок, — и он протягивает записку. — От матери. Тренеру твоему.

Он садится, выпивает стакан воды.

— Да, серьезная у тебя мамаша! — говорит он и смеется. И Юла тоже смеется.

* * *

И вот Юла снова в спортшколе. Всего месяц тут не был, а кажется — как долго!

Все-таки хорошие у них ребята!

Вась-Карась встречает его в раздевалке.

— А, Юлий! Привет!

Будто ничего не случилось. Будто они просто несколько дней не виделись.

Вообще-то Юле не слишком нравится болтливый, всюду сующийся Вась-Карась. Но сегодня тот кажется ему мировым парнем.

И Рагзай тоже.

— Салют! — говорит Рагзай. — А я уж соскучился.

Тренер встречает Юлу совсем спокойно, буднично и деловито.

— Я так и знал, — говорит Игнат Васильевич, беря записку. — Не сомневался: ты вернешься. Иначе — какой же ты борец? Если при первой трудности спасовал?

Глава XI.В ГОСТИ

ак-то вечером Юла подошел к дверям Венькиной квартиры. Постоял в нерешительности. Звонить? Или, может, не надо?

«А, ладно!».

Позвонил. Открыл Венькин отец. Он был в толстом махровом халате и тапочках.

— Входи, входи! — пригласил он. — И извини, что я так, по-домашнему. — Он плотнее запахнул халат.

Юла видел Венькиного отца редко. Тот мало бывал дома; все в экспедициях и в институте. А когда и бывал, Венька старался без шума провести друга к себе.

Юла и так чувствовал себя сейчас неловко. И вдобавок, как назло, вдруг забыл имя-отчество Венькиного папаши. Вот проклятье! Теперь изворачивайся.

Хозяин провел гостя в свой кабинет. Тут все было так знакомо Юле! И огромный кожаный диван, на котором они с Венькой столько раз беседовали, забравшись с ногами на необъятно широкое сиденье. И статуэтки на полках: худощавый Вишну с множеством рук, женщина с крыльями. И глиняные таблички на стенах с цепочками непонятных слов. И фотографии. И кремневый наконечник копья, и бронзовый нож.

И книги, книги, книги…

— Ну, Юлий! И изменился же ты! — с изумлением оглядывал его Венькин отец. — Ну, прямо богатырь!

Юла смущенно махнул рукой. Он уже привык: все, кто давно не видели его, все вот так ахают.

— А Екатерина Платоновна дома? — спросил он.

— Нет.

Честно говоря, Юла вздохнул с облегчением. Он боялся, что Венькина мать, увидев его, Юлу, такого здорового, сильного, сейчас же сравнит с Венькой, заохает, запричитает, чего доброго, еще и расплачется.

— А как Веня? — осторожно спросил Юла. — Можно к нему?

— А чего ж?! Конечно! Будет очень рад гостям.

Венькин отец взял со стола картонную карточку — такие Юла видел в библиотечном каталоге — написал адрес интерната в Пушкине и протянул Юле.

* * *

Поехал Юла с Женей.

Воскресный день, как нарочно, выдался хмурый, серый. В Пушкине сели на автобус. И вскоре уже были в интернате.

Венька, в общем-то, почти не изменился. Хотя, пожалуй, еще отощал. Плечи торчали такие острые… И весь он был какой-то очень маленький. Но не стал же он ниже?! Наверно, просто давно не виделись, отвыкли…

Венька очень обрадовался гостям. Отпросился у воспитателя, и все втроем пошли бродить по Пушкину.

Городок был белый и зеленый. Очень чистый. И какой- то торжественно-подтянутый. Или, может, это лишь казалось? Потому что все-таки ни на миг не забывалось, что это город великого Пушкина. Он здесь учился, бродил вот по этим аллеям, смотрел на эти дворцы и беседки…

Ребята ходили, говорили. Юла чувствовал какую-то скованность. Это было странно, непонятно. Ведь прошло всего месяца три — четыре с Венькиного переселения, и вот он уже какой-то другой, и интересы у него другие, и вроде бы — чужой.

— А знаете, ребята, я недавно первый приз отхватил, — смущенно похвастался Венька.

— Приз? — оживилась Женя. — За что?

— Был такой конкурс… Олимпиада юных математиков. Ну вот…

— Ура! — сказал Юла. — Я всегда твердил: ты у нас станешь Альбертом Эйнштейном или, на худой конец, просто академиком.

Они шутили, смеялись, а скованность все не проходила.

— Да, кстати… — сказал Венька.

Полез в карман, достал какую-то измятую бумажку. Протянул ее Юле.

— Это я тебе… Давно уже приготовил. Ну, что смотришь? Список книг. Двадцать штук. На будущие полгода. Мы ж договорились? А то когда еще увидимся…

— Ага, — сказал Юла.

Сунул бумажку в карман. Да, молодец Венька! Надо бы поблагодарить, сказать какие-то хорошие слова. Но почему- то все они вдруг исчезли. Всегда вот так; когда нужно, исчезают слова… Да еще при Жене.

— Спасибо! — сказал Юла.

И опять вышло как-то сухо, совсем не так, как он хотел. Все сегодня получалось не так.

— А прошлый-то список одолел? — поинтересовался Венька.

— Почти.

Они замолчали. Так, молча, шли по чистеньким зеленым улицам.

— Да! — вдруг воскликнул Венька. — А знаете, кто у меня позавчера был?! Ни за что не отгадаете! — Он обвел вспыхнувшими глазами ребят, выдержал долгую паузу, как опытный артист, чтобы зрители больше помучились. — Инквизитор!

Юла ахнул.

— Илья Николаевич? Не может быть?

Венька усмехнулся.

— Я и сам сперва удивился. Приехал. Целый час со мной бродил. И двенадцать значков подарил. Все французские.

Да… Юла даже головой покачал. Вот уж никогда бы не подумал! Они замолчали. Опять долго шли молча. Вроде бы и говорить было не о чем. Неужели же и впрямь за три месяца они так изменились?

Идти молча было совсем неловко. И все трое ощущали это, и поэтому скованность еще усиливалась.

Выручил, как ни странно, Игнат Васильевич. Да, да! Тренер вдруг показался из-за угла. Это было так неожиданно, Юла даже остановился. Здесь, в Пушкине, его тренер?!

— Ну, что удивился? — рассмеялся Игнат Васильевич. — Проще простого. Я здесь живу. С самого рождения. А вот ты как тут очутился?

— Приехал. К другу.

Юла познакомил ребят со своим тренером. Когда Игнат Васильевич ушел, Женя сказала:

— Смотри-ка! Тренер, а лицо вроде бы интеллигентное.

Юла решил не лезть в спор. Ладно, пускай тешится.

Но Венька стал настойчиво расспрашивать о тренере. И Юла — слово за слово — увлекся, рассказал, какой удивительный человек Игнат Васильевич.

* * *

Удивительный человек — Игнат Васильевич! Чем больше Юла общался с ним, тем сильнее привлекал его к себе молодой тренер.

А казалось бы, почему? Ведь он вечно выискивал в Юле какие-то новые и новые недостатки. Именно выискивал. Будто нарочно. Будто Игнат Васильевич только и думал: к чему бы еще придраться? Казалось бы все идет у Юлы хорошо. И на тренировках. И на состязаниях. И первый разряд получил. И режим соблюдает. И все прочее.

А тренер молча глядит-глядит своими цепкими всевидящими глазами, а потом вдруг заявит:

— Шея…

И такой жест сделает, будто: «Нет, милый, не хотел я говорить, портить тебе настроение, да ничего не попишешь, вынужден сказать, жидковата у тебя шея».

И начинается… На каждом занятии теперь Юла подолгу стоит на мосту. И не просто стоит, а посадит себе на грудь какого-нибудь парня поувесистей и раскачивается. У борцов это называется — «качать шею».

Трудно это. И однообразно. И надоедливо. Но необходимо. Шея крепнет, становится железной.

Дома тоже. Каждый день — мост. Хоть четверть часа, но непременно каждый день. Да не вздумай обмануть тренера. Все равно не удастся. Игнат Васильевич все видит.

Ты стоишь на мосту, а он подойдет, сядет тебе на грудь, как на диванчик, сидит, байки рассказывает.

— Это что! — говорит. — Вот раньше были борцы. В цирках выступали. Такие номера показывали! Станет на мост, а на грудь ему камень положат. Большущий. И двое — добровольцы из публики — кувалдами грохают по камню. Пока не раздолбают на куски.

… Сидит Игнат Васильевич на Юле, покачивается. Мягко ему, удобно. Неторопливо рассказывает.

— А был такой борец Николай Разин. Он стоял на мосту, а на грудь ему клали деревянную площадку, а на площадке оркестр усаживался. Семь человек! И играл оркестр венский вальс. Вот так-то!

«Семь человек!» — думает Юла.

Тут один сидит — и то чувствительно. А то — семь!