Архангельской области – к своим владениям. Удерживал он эту землю недолго – новгородцы быстро отбили богатый пушниной край. Но за это время была выдана Двинская уставная грамота, определявшая законы, по которым двинцы должны были жить под властью московского князя. Там появляется смертная казнь – уже не кровная месть, как в «Русской правде», а «настоящая». Но приговаривать к ней можно было только за одно преступление – не за убийство, как можно было бы подумать, а за совершение кражи в третий раз.
Джоэл Харрингтон, анализируя в своей книге «Праведный палач» дневники Франца Шмидта, нюрнбергского палача, жившего в XVI веке, обращает внимание на то, как непохоже на современных людей Шмидт реагировал на преступления тех, кого ему приходилось казнить. В частности, «его повествования о повешении мелких воров-рецидивистов окрашивают не торжество или чувство вины, а недоумение и печаль. "Как общество может повесить человека за кражу меда?" – спрашиваем мы. "Зачем человек постоянно рискует быть повешенным, воруя мед?" – удивляется Франц»[66].
Но уже в то время такое странное обесценивание человеческой жизни могло вызывать и отторжение – в том же XVI веке Томас Мор восклицал:
Во всяком случае… по моему мнению, совершенно несправедливо отнимать жизнь у человека за отнятие денег. Я считаю, что человеческую жизнь по ее ценности нельзя уравновесить всеми благами мира. А если мне говорят, что это наказание есть возмездие не за деньги, а за попрание справедливости, за нарушение законов, то почему тогда не назвать с полным основанием это высшее право высшею несправедливостью?[67]
Мы знаем, что в XVII–XVIII веках судьи часто осознанно занижали размер похищенного, чтобы он оказался ниже того, за который полагалась смертная казнь. Но все-таки шли столетия, а «экономические казни» продолжались. Мало того, казалось бы, чем ближе к нашему времени, тем таких наказаний должно было становиться меньше, но во вполне просвещенных XVIII и XIX столетиях в Англии можно было угодить на виселицу за кражу вещей ценой в несколько пенсов. Как отмечает Мишель Фуко, в целом на протяжении XVIII века наблюдалось некоторое ужесточение правосудия, стали более строгими многие пункты законодательных текстов: так, в Англии в начале XIX века смертный приговор выносили за 223 преступления, и 156 из них были добавлены в течение предыдущего столетия, а во Франции начиная с XVII века неоднократно обновлялось и ужесточалось законодательство о бродяжничестве. При отправлении правосудия начали учитывать массу мелких правонарушений, наказания за которые прежде можно было избежать: «В XVIII веке правосудие делается более медлительным, более тяжелым и строгим по отношению к участившимся кражам, становясь в этом смысле буржуазным и классовым»[68]. В печально известном английском законодательстве того времени, прозванном позже «Кровавым кодексом», хищением в крупных размерах считалась кража любой вещи, стоимость которой превышала 12 пенсов, – при том что опытный ремесленник зарабатывал за неделю примерно в 20 раз больше. В чем причина подобной жестокости уже в Новое время, когда со страниц книг так часто по самым разным поводам раздавались призывы к милосердию? В возросшем значении собственности? В участившихся случаях покушения на нее? Может быть, не случайно самые ужасные наказания за кражи назначались именно в Англии, где быстрее всего формировалась рыночная экономика, а значит, и деньги, и частная собственность значили особенно много?
Несмотря на то что в XIX веке все громче звучали голоса, выступавшие против смертной казни, и ее часто заменяли каторгой, общая картина менялась очень медленно. В 1800 году была повешена 19-летняя служанка Сара Ллойд, обворовавшая свою хозяйку. В 1825 году на виселице оказался 15-летний Джон Смит, ограбивший чужой дом. А уж за поджог и разбой на виселицу отправляли и вовсе не задумываясь.
Только в 1808 году в Англии была отменена смертная казнь для воров-карманников, а в 1830-м – за воровство в целом. Судя по отсутствию каких-либо жалоб, никакого особенного всплеска воровства после этого не наблюдалось.
Секс – священная сфера
Другая особенность, на которую стоит обратить внимание, – наличие во множестве законодательств разных народов в разные времена смертной казни за сексуальные преступления, к которым, надо сказать, относили не только изнасилование, но и адюльтер, и инцест, и гомосексуальные отношения.
Хочется попытаться представить систему ценностей древнего Вавилона, читая законы Хаммурапи. За век до этого законы города Эшнунны здесь же, в Месопотамии, требовали смертной казни для жены, изменившей мужу, но не оговаривали судьбу ее любовника. Хаммурапи в этом отношении уравнял оба пола – обоих следовало «связать и бросить в воду». Правда, если «хозяин жены пощадит свою жену, то и царь пощадит своего раба». Судя по этому примечанию, преступление следовало отнести, скорее, к экономическим: для вавилонян супружеская измена означала посягательство на собственность мужа.
Но если жена «вошла в дом другого», когда ее муж был в плену, и сделала это не из-за голода, так как в доме «имелось пропитание», то виновна была только она. Очевидно, здесь тоже предполагалась не совсем измена. Брак или сожительство с другим во время вынужденного отсутствия мужа могли быть оправданы, если женщине не на что было жить, а ее новый партнер вообще оказывался ни при чем.
Если же «она не блюла себя, была гулящей, дом свой разоряла и унижала своего мужа, эту женщину должны бросить в воду» – судя по всему, эта статья применялась даже к тем, кто, в отличие от предыдущих случаев, не был пойман на месте преступления. Основанием для наказания служило распутное поведение – принцип, которому суждена была очень долгая жизнь.
Когда же измена отягощалась тем, что женщина подговаривала любовника убить мужа, ее сажали на кол. Хаммурапи не указывает, как надо поступить с самим убийцей – на стеле вавилонского царя были записаны, скорее всего, достаточно непривычные, а может быть, спорные юридические ситуации. Мужчину безусловно не прощали, но казнили ли?
И едва ли стоит пояснять, что наказание для «гулящего» мужчины не оговаривалось, ему надо было только не попадаться «лежащим» с женщиной.
Зато Хаммурапи останавливается на наказаниях за инцест. Так, за сексуальную связь с женой сына или за изнасилование девственницы мужчину должны были связать и бросить в воду, а женщина оставалась безнаказанной (очевидно, в первом случае тоже предполагалась не измена невестки со свекром, а принуждение). А вот