– Я вовсе не утверждал, что я специалист. Просто я несколько удивлен тем, что меня обвиняют в отсутствии вкуса. Я к этому как-то не привык.
– Что ж, папа, по-моему, тут каждый может иметь свое личное мнение.
– Вот и мать твоя была в точности такой же. Говорила первое, что ей в голову приходило. Что ж, по крайней мере, честно.
– Я уверена, что уж в этом ты, папа, разбираешься лучше всех. Да, несомненно.
– А знаешь, Норико, твоя мать ведь порой делала мне замечания, даже когда я рисовал. И старалась непременно отстоять свое мнение, чем всегда очень меня веселила. А потом и сама начинала смеяться со мной вместе и признавалась, что в таких вещах совсем не разбирается.
– Значит, ты, папа, и в оценке своих картин всегда бывал прав, да?
– Норико, давай прекратим этот бессмысленный спор. А если тебе не нравится то, что я сделал в саду, пожалуйста: отправляйся в сад сама и делай все так, как твоей душе угодно!
– Как мило, папочка, что ты мне это разрешаешь. Вот только когда, по-твоему, мне этим заниматься? У меня ведь далеко не весь день свободен, знаешь ли.
– Что ты хочешь этим сказать, Норико? Между прочим, сегодня я, например, тоже весь день был очень занят. – Я гневно на нее глянул, но она, не замечая этого, с усталым видом продолжала смотреть в сад. Я отвернулся и вздохнул. – Нет, этот абсолютно бессмысленный спор надо немедленно прекратить! Твоя мать, по крайней мере, всегда сама могла признать, что мы спорим по пустякам, и потом вместе со мной смеялась над этим.
В такие минуты я испытывал огромное искушение рассказать ей, как я на самом деле из кожи вон лезу ради нее. Если бы я дал ей это понять, она бы наверняка очень удивилась и, осмелюсь предположить, устыдилась своего поведения. А ведь я как раз в тот день успел с утра съездить в район Янагава, где, как мне удалось выяснить, теперь проживает Курода.
В общем-то, выяснить это оказалось совсем нетрудно. Профессор живописи из школы Уэмати, убедившись в том, что намерения у меня самые благие, дал мне не только адрес Куроды, но рассказал обо всем, что случилось с моим бывшим учеником за эти годы. Курода, похоже, устроился совсем неплохо, освободившись из заключения после окончания войны. Так уж устроен наш мир, что годы, проведенные в тюрьме, обернулись ему на пользу; в определенных общественных кругах он встретил самый горячий прием и всяческую поддержку. У него, таким образом, практически не возникло затруднений ни с поисками работы – в основном частные уроки, – ни с покупкой всего необходимого для возобновления занятий живописью. А к началу прошлого лета он получил место преподавателя живописи в школе Уэмати.
Сейчас, возможно, кому-то моя реакция может показаться ненатуральной, но я действительно был очень рад – и, честное слово, даже горд! – узнав, что карьера Куроды развивается успешно. Ведь, в конце концов, это естественно, если учитель продолжает гордиться успехами своего бывшего ученика, даже если в силу определенных обстоятельств они совершенно отдалились друг от друга.
Проживал Курода в довольно паршивом, надо сказать, районе. Я долго тащился пешком по узким улочкам среди жалких развалюх, пока не вышел на залитую асфальтом площадь, больше похожую на двор какого-то промышленного предприятия. Это впечатление усиливало то, что у дальнего конца площади стояло несколько припаркованных грузовиков, а чуть дальше, за железной сеткой ограды, с ревом ворочал землю бульдозер. Помнится, я постоял несколько минут, глядя на этот бульдозер, пока не сообразил, что большой новый дом, возвышавшийся прямо надо мной, и есть тот, в котором живет Курода.
Я поднялся на второй этаж, где двое маленьких мальчиков катались по коридору на трехколесном велосипеде, отыскал его квартиру и позвонил. На первый мой звонок никто не ответил. Но теперь я твердо решил идти до конца и позвонил еще раз.
Дверь отворилась, и на пороге возник юноша лет двадцати со свежим лицом и очень серьезно сказал:
– Прошу меня простить, но, к сожалению, господина Куроды сейчас нет дома. А вы, случайно, не его коллега?
– Можно сказать и так. Я бы хотел кое-что обсудить с господином Куродой.
– В таком случае, может быть, вы будете так любезны и согласитесь немного подождать? Проходите, пожалуйста. Я уверен, господин Курода скоро придет и, конечно, очень расстроится, если вы с ним разминетесь.
– Но мне совсем не хочется вас беспокоить.
– Никакого беспокойства, уверяю вас. Входите, входите, пожалуйста.
Квартирка была маленькая и, как и многие современные жилища, без прихожей; застланный татами пол гостиной от крохотного коридорчика отделял лишь низенький порожек. Но в квартире царил полный порядок, множество картин и ковриков украшали стены. В широкие открытые окна, выходящие на узкий балкон, потоками лился солнечный свет. Снаружи доносился рев того самого бульдозера, который я видел.
– Надеюсь, вы не очень спешите? – спросил молодой человек, предлагая мне сесть и подвигая футон. – Потому что господин Курода никогда не простит мне, если, вернувшись, узнает, что я позволил вам уйти. Вы разрешите мне приготовить вам чай?
– Вы очень любезны, – сказал я, усаживаясь. – Вы что же, студент господина Куроды?
Молодой человек улыбнулся.
– Господин Курода так добр, что называет меня своим протеже, хотя я сомневаюсь, заслуживаю ли я такого отношения к себе. Меня зовут Энти. Да, я раньше учился у господина Куроды, но он и теперь, несмотря на большую преподавательскую нагрузку, великодушно продолжает проявлять живой интерес к моей работе.
– Вот как?
Бульдозер за окном взревел с новой силой. Юноша неловко потоптался возле меня, извинился и сказал:
– Прошу вас, подождите минутку, сейчас я приготовлю чай.
Когда он вновь вошел в комнату уже с чайным подносом, я, указав на одну из картин, заметил:
– Стиль господина Куроды сразу можно узнать.
В ответ молодой человек усмехнулся, как-то смущенно глянул на картину и сказал, все еще держа поднос на весу:
– Боюсь, этому художнику далеко до господина Куроды.
– Разве это работа не господина Куроды?
– Увы, это всего лишь одна из моих собственных попыток что-то изобразить. Мой учитель так добр, что счел ее достойной быть вывешенной на всеобщее обозрение.
– Правда? Ну что ж…
Я снова стал рассматривать картину, а Энти тем временем поставил поднос на низенький столик возле меня и тоже сел.
– Так это правда ваша работа? Должен сказать, молодой человек, у вас большой талант. Да, несомненно!
Энти опять смущенно усмехнулся.
– Мне просто очень повезло – ведь моим учителем был господин Курода. Мне еще многому нужно учиться.
– А ведь я даже не сомневался, что это одна из работ самого господина Куроды! Мазок в точности как у него.
Молодой человек довольно неуклюже возился с чайником, словно не зная, с чего начать. Я заметил, как он приподнял крышечку и заглянул внутрь.
– Господин Курода постоянно повторяет, – сказал он, – что я должен постараться писать в том стиле, который больше свойствен мне самому. Но я настолько восхищаюсь манерой господина Куроды, что просто не могу не подражать ему!
– В этом нет ничего плохого – какое-то время подражать своему учителю. Так можно многому научиться. Всему свое время. У вас тоже непременно возникнут собственные идеи, разовьется собственная техника, ибо человек вы несомненно талантливый. Да, я уверен: будущее у вас поистине многообещающее. Ничего удивительного, что господин Курода уделяет вам столько внимания.
– У меня просто слов не хватит, чтобы перечислить все, чем я обязан господину Куроде! Вы и сами видите, я даже живу в его квартире. Уже почти две недели. Мои прежние хозяева попросту вышвырнули меня на улицу, а господин Курода меня спас. Нет, просто невозможно пересказать все, что он для меня сделал!
– Вы говорите, что вас выбросили из вашей квартиры?
– Уверяю вас, – усмехнулся он, – это не потому, что я не платил за квартиру! Я платил аккуратно. Но, понимаете, как я ни старался, все равно иногда капал красками на татами, вот мой хозяин разозлился и выгнал меня.