копаться, со своей жизнью разбирайся самостоятельно, чай не маленькая. Скажу одно: Я всё это время стремилась видеть в тебе дочь. Возможно, недостаточно хорошо старалась, не знаю, по крайней мере, пыталась. Извини, сама видишь, не срослись наши отношения. Я и на удочерение согласилась только из-за Глеба. Думала, создадим полноценную семью он и куролесить перестанет. Пацана брать страшно было, мне подруга говорила к подростковому возрасту, они в том "Золотке" уже поголовно наркоманы и будущие уголовники, а с пелёнками возиться Глеб не хотел. Оставалось только девочку взять. Специально выбирала самую невзрачную, чтоб он не засматривался, кто ж знал, что ты лебедем станешь.
– Я не хотела...
– Да не бери в голову, – оборвала меня Лариса. – Не слепая, вижу, что Глебу ты поводов не даёшь, но и молча наблюдать эту муть не стану. Знаю я, чем такие дела заканчиваются. Я добра тебе девочка хочу и счастья, поэтому делай что хочешь, но возле дома нашего, чтоб я тебя не видела.
– Куда ж мне податься? – округлила я глаза, пребывая в неподдельном шоке от её слов. – Мне уже исполнилось восемнадцать, в детдом обратно не примут, а квартиру мамину мы на пять лет в аренду сдали, чтоб здание под ваш магазин полностью выкупить. Документы все два месяца как подписаны, где мне жить эти пять лет?
– Хоть на вокзале, милая, всё от тебя зависит, – жёстко осадила меня Лариса. – Вот ты сейчас думаешь: "тётя Лариса плохая, использовала бедняжку и вышвырнула за дверь", твоё право. Но я тебе вот что скажу: Деньгами теми ты заботу нашу отплатила, считай, пять лет тебя кормили-одевали. А то, что на улицу гоню, ничего, переживёшь. Я в этот город из деревни глухой приехала, в твоём возрасте, между прочим. Ни денег, ни знакомых не имела, только хватку и желание любой ценой выбиться в люди. И голодать приходилась, и вкалывать по шестнадцать часов, никогда не жаловалась. Ты же, неженка, в родном городе, куда приткнуться не знаешь. Ноешь, как дитя малое. Привыкла за чужими спинами прятаться, да на всём готовом сидеть. Отвыкай. Жизнь не мамин вишнёвый пирог, в ней и косточки бывают, да такие, что сдуру все зубы пообломать можно, а мы ничего, жуём понемногу.
Негде жить – устройся дворником, им ЖЭК жильё временное предоставляет. Да, не дворец, комнатушка с нашу кухню, но баба Вера третий год живёт, не жалуется. Ночуй там, пока денег на съёмное не накопишь. Официанткой устройся в клуб какой. Да Господи, чего тебя учить, прижмет – сама разберёшься. Спасибо потом скажешь, что человека из тебя сделала, а то бы так и осталась зайчишкой бесхребетной.
Ну, чего глаза на мокром месте? Начинай уже что-то делать со своей жизнью и другим свой век доживать не мешай. Собери вещички и к вечеру, чтоб ноги твоей тут не было. Глебу скажешь, что парня себе завела, к нему перебираешься. Тебе же лучше, если он поверит, даже не сомневайся. А я, так и быть, молиться за тебя буду, чтоб ты сильной стала и путь свой нашла.
Громко стукнув кружкой по столу, Лариса как бы поставила точку в нашем непростом разговоре, больше напоминающем пылкий монолог. Вскоре от неё за столом остался лишь шлейф тяжеловатых восточных духов, а мне всё никак не получалось сбросить внутреннее оцепенение. Я была более чем уверена в Ларисиной неправоте, но с самых задворков сознания всё явственней всплывал вопрос: "А что, если ошибаюсь как раз таки я?". Что принесёт мне большую пользу? Привычное существование, в извечной беготне от Глеб Петровича и беспрекословное выполнение любых прихотей его жены, без права на собственное мнение, или суровая "выживалка", в которой шишки набитые в борьбе за завтрашний день будут только моими?
Я хотела свободы, постоянно рассматривая только первый вариант, и уверяла себя, что другого не дано, а так ли оно на самом деле? Меня с рождения кто-то опекал. Сначала мама, затем Бес, следом Лариса... не пора ли стать самостоятельной? Это ли не истинная свобода?
Глава 12
Вечером того же дня мы собрались за празднично накрытым столом. Мне хотелось отблагодарить Королёвых за годы заботы и предоставленную ими возможность выбраться из неприветливого детдома. Лариса оказалась права, совместное прошлое так просто не выкинуть. Память исправно сглаживает все его неровности, выделяя особо светлые моменты, пока поистине значимыми не покажутся только они. Душевные, с налётом лёгкой тоски по минувшим дням.
Свои вещи я собрала достаточно быстро. Их было не так уж и много, сказывалось моё стремление скрыться за однотипными, безразмерными тряпками, разнообразить которые не было никакой нужды. Поэтому быстро покидала их в спортивную сумку, приобретённой Ларисой ещё при переезде из детдома, утрамбовала всё зимним пуховиком и с чистой совестью провела остаток дня у плиты. Прощальный ужин показался мне достойным способом справить расставание со своей несостоявшейся семьёй. А обескураженный вид Глеб Петровича и вовсе дорогого стоил.
– Скажешь тоже, Кир... Ну, какой переезд к парню? Молодёжь в ваши годы сойтись толком не успевает, как уже расходится, – сокрушался мужчина, запивая вином кусок пирога с грибами и курицей. – Ты не руби с плеча, бегай к нему на свиданки, а жить продолжай у нас. Сколько их ещё, этих парней будет, ко всем вещички свои перевозить будешь? Здесь тебе, по крайней мере, всегда рады.
– Глеб, отстань от девчонки, – покосилась на него Лариса, улыбкой прогоняя промелькнувшую в лице досаду. – Ну, в самом деле, неужели ты думаешь, что Кира съезжает просто так, не взвесив раз сто своё решение? Она теперь девушка совершеннолетняя и как бы мы ни противились, имеет полное право нас покинуть. Дети, знаешь ли, Глеб, вырастают, так что упорхнёт она раньше или позже, разницы никакой.
– А где же сам парень? – подозрительно сощурился Глеб Петрович, опустив очки на самый кончик носа – Нормальные ребята сначала с родителями знакомятся, потом уже жить к себе зовут.
– Работает, – выдавила сквозь стиснутые до скрежета зубы. Этот фарс порядком меня утомил, а въедливое любопытство приёмного отца, безнадёжно уничтожило накатившую было грусть от прощания, отчего ультиматум Ларисы всё больше походил на добрую услугу.
– Тебе какое дело? – в сердцах стукнула по столу хозяйка дома, да так лихо, что жалобно зазвенел хрусталь. – Нормальный, ненормальный – сердцу не прикажешь! Я же четверть века с тобой как-то