— А ты чё, Сашка?! А ну, тётю Валю в охапку!
Тётя Валя всплеснула руками:
— Сашка?! — и повисла у меня на шее. Она схватила меня за щёки:
— Ну вымахал! А красивый-то какой! Офицер уже, небось? Капитан? Или майор?
— Не, тёть Валь, — я целую её в щёку, — я военным не стал…
Она погладила меня по бритой башке:
— И ладно… Ну вылитый Борька!
— Да, — сказал я, — дядя Женя мне уже говорил…
— Дашка! Ольга! — крикнула она вдруг и снова заключила меня в объятия.
Я почувствовал слабый запах ментолового шампуня, исходящий от её волос.
— А Генка где? — спросил дядя Женя у меня за спиной, доставая сумку из багажника.
— На пасеке, — ответил ему чей-то голос. Женский голос.
Я скосил взгляд: на крыльце стояли две девушки. Младшая в сарафане с подсолнухами и в белой косынке, из-под которой выглядывала русая коса. Старшая с тонкими чертами лица и чёрными волосами, собранными на затылке в большой узел.
«Мои сёстры», — подумал Гек Финн внутри меня. «Какие, однако, у меня… кхм… сёстры», — подумал я внутри Гека Финна, ощупывая взглядом их фигуры.
В доме, когда дядя Вася уже укатил, пообещав завтра на юбилее быть непременно, я украдкой рассматриваю как бы своих, как бы сестёр. Хотя почему «как бы»? Я Сашка Мишин, правильно? Правильно. Значит, они мне сёстры. Во всяком случае, для них я точно брат.
Дашка. Симпатичная. Даже очень. Глаза зелёные, волосы светлые… Зубы, когда улыбается, белые-белые… А губы такие, словно только что выскочила Дашка на мороз и — прыг сразу в жарко натопленную хату… В соку девка, замуж пора, как сказал дядя Женя. В соку… Ещё и в каком соку… Она босая снуёт по кухне, делая сто дел одновременно, и под её тонким сарафаном так колышется, что мысли о силиконе пропадают, не успев родиться. А когда она, накрывая на стол, наклоняется, я, словно снайпер, метаю бесшумный взгляд туда, где край ткани с подсолнухами неплотно граничит с полоской незагорелой кожи. Я прикрываю глаза: ф-ф-фу-у-ух…
Ольга. Красивая… Не такой как у Дашки — своей красотой. Красотой кинозвёзд сороковых годов. Таких рисовали америкосовские художники в те годы. Узкие, как у Дитрих, скулы… Чётко очерченный рот… Тёмные глаза. Тонкая фигура. Прямо классика…
— Мать! — кричит дядя Женя из глубины дома. — Где твоя наливка?!
— В шкафу! — отвечают со двора.
— Да нету её тут!
— Да как нету?! Там она!
Дашка ставит на стол кастрюлю и начинает разливать борщ в тарелки, изредка стреляя в меня взглядом. Я подмигиваю ей. Она улыбается.
Мои спутники сидят на диване рядом со мной.
— Я в туалет хочу, — тихо говорит Аня.
— Оль! — я встаю и подхожу к Ольге. — Где тут у вас санузел?
— Что? — она оторвалась от нарезки хлеба. — А… это во дворе.
Она показывает куда-то в сторону двери и тыльной стороной руки, в которой держит нож, вытирает лоб.
Аня идёт во двор, и Николя сопровождает её. У него странный взгляд, будто он прислушивается к чему-то. Я снова чувствую слабый запах ментола. Теперь он исходит от волос Ольги. Я смотрю на её затылок и замечаю маленькую родинку за ухом. Кхм…
Засовываю руки в карманы и начинаю бродить по этой гигантской кухне-столовой. На стенах несколько рамок со старыми фото. На одном снимке — солдат с орденами на груди. Рядом с ним молодая девушка с мягким взглядом. Иван и Катя. Дед Иван и бабушка Катя… Вот на кого похожа Дашка.
Я снова смотрю на родинку за ухом:
— Ты недавно замуж вышла? Да, Оль?
Она поворачивается ко мне.
— Да.
— А муж твой где?
— На собрание пошёл… У них по вторникам общая молитва…
Во… Молитва…
— Это где? — я подхожу к ней чуть ближе.
— В Уткино… У нас год назад проповедник приехал из Москвы… Церковь Обвинения называется… Семён записался… Ходит три раза в неделю…
Семён у нас, оказывается, сектант.
— А ты чего, не ходишь туда?
Она снова вытирает лоб рукой с ножом:
— Не хочу.
Дурак ты, Семён. От такой жены в какую-то секту бегаешь. Кхм… Что-то все мысли какие-то… Десять… нет — одиннадцать дней уже не трахался… А тут ещё такие… кхм… сёстры.
Вспоминаю об Окси и засовываю руки поглубже в карманы. Fuck… Не хватало ещё бродить тут с оттопыренными в интересном месте шортами. Окси… Как только об этой козе подумаю, сразу к другой голове кровь приливает… Как там она?.. Кстати!
Я иду к дивану и роюсь в рюкзаке. Достаю свой мобильник и включаю питание.
«Поиск сети»… Так и знал.
— Ой! Это у тебя сотовый, да? — Дашка заглядывает через моё плечо. Я чувствую
лёгкую упругость своим трицепсом. Бля! У меня сейчас точно встанет.
— Да, — я сажусь на диван, положив рюкзак на колени. На всякий случай. Она садится рядом, и теперь я чувствую тепло её бедра.
— Можно посмотреть? — она стаскивает с головы косынку и вытирает ею руки. — Никогда не видала!
Я протягиваю трубу ей.
— Ой! Какой маленький!.. А как тут? — она крутит мобильник в руке. Я забираю его обратно и захожу в меню «мелодии». Она слышит голос пакистанского муллы, и глаза её расширяются:
— Ух! На нём и так можно?
— Он и не такое умеет, — говорю я, — а ну-ка…
Я поворачиваю трубу к ней и жму на одну из кнопок:
— Щёлк… Теперь — «сохранить»…
— Смотри! — на заставке её лицо.
— Ой! — она заглядывает в экран. — Олька! Смотри! Он меня сфоткал! Прям телефоном!
Вторая сестра садится рядом со мной. Теперь части женских тел упираются в меня с обеих сторон. Ффу-ух! Это я правильно сделал, что положил рюкзак на колени…
Я делаю ещё несколько фотографий, снимаю видео и, чтобы окончательно их добить, показываю кусок выступления «Portishead». Они смотрят, широко раскрыв глаза.
— Красивая музыка… — говорит Дашка.
— А у тебя вот эта песня есть? — спрашивает Ольга, дыша мне в щёку, и напевает:
— Я и не зна-а-ал… Что любовь может быть жестокока-а-ай… А сердце таким
одиноки-и-им…
Да, мля, конечно. Его ещё тут не хватало. Может, ещё Мишу Муромова?
Снова вспоминаю Окси. Её сон про отрезанные бошки и члены длиной в три кулака с четвертью. Как там её попа поживает?.. И она сама?.. Вслух:
— Нет. Такой песни нету.
В комнату входит дядя Женя, зажав под мышкой, словно арбуз, пятилитровую бутыль:
— Ну что? Садимся за стол? Отметим это дело? А там и баня протопится…
«Шо бл*дь, то правда. Шо ебуть — то брешут», — говаривала Наталья, первый ребёнок в семье дяди Жени и тёти Вали. Родившаяся в середине шестидесятых, старшая дочь заставляла краснеть своих родителей перед односельчанами. Наташка, как и все последующие дочери, удалась девкой видной — чёрные, как смоль, волосы, вьющиеся до середины спины, стройная фигурка и озорные зелёные глаза. Она носила совсем короткие, по тогдашней моде, платьица и сводила с ума всех парней в Уткино своими точёными ножками и улыбкой. Все драки на местных танцах по субботам были из-за неё.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});